Ознакомительная версия.
– Говори, Паша! Говори! Я же сказал – верь мне и не пожалеешь.
– Попробую...
– Паша! – снова взвился Худолей. – Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнести могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного... Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве... Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены... И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых это звучит и смешно!
– Да нет, почему смешно... Нормально звучит, – смутился Пафнутьев под горящим взглядом Худолея.
– Тогда говори, Паша.
– Значит, так, Виталий... Дело это довольно своеобразное, как ты только что выразился... Некоторые вещи смущают, некоторые настораживают...
– Меня тоже. Я, например, очень озадачен тем, что расследование этого убийства поручили именно тебе. Не в обиду, конечно, будь сказано.
– Значит, мы с тобой мыслим в одном направлении. – Пафнутьев смахнул со стола невидимые крошки, словно расчищая место для разговора откровенного и прямого.
– Говори, Паша. Я очень хорошо тебя понимаю. – Худолей уважительно поморгал ресницами. Глаза его в это время оставались, как всегда, красновато-скорбными.
– Анцыферов, – наконец произнес Пафнутьев, преодолев в себе какое-то сопротивление. – Он ведь и тебя вызовет, будет долго, нудно расспрашивать о подробностях, успехах, находках... Это его право, разумеется. Может быть, даже долг...
– Я не должен говорить ему все? – спросил Худолей в упор.
– Видишь ли, Виталий, я не уверен в том, что он...
– Понимаю.
– Да? – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Худолея. – Ну хорошо. Если все сопоставить... От моего назначения до...
– До личности пострадавшего, – подхватил Худолей, – то картина вырисовывается недоуменная. Паша, об этом нельзя говорить вокруг да около. Или в лоб, или совсем не надо. Намеки не пройдут. Иначе собьем друг друга с толку. Если мы вступаем в преступный сговор, надо так и сказать... Преступный сговор.
– Ну, так уж и преступный, – Пафнутьев досадливо отвернулся. – Обычное рабочее совещание.
– Пусть, если тебе так легче.
– Хорошо, – вздохнул Пафнутьев. – Так и быть. Не надо Анцыферову о треугольничке. Иначе мы его никогда не найдем, он исчезнет с лица земли. И про куртку с деревянными занозами в левом рукаве. И про то, как странно исчез мотоцикл... Про кровь можешь сказать – поменять группу еще никому не удавалось.
– Отпечаток подошвы? – спросил Худолей.
– Не надо.
– Правильно, – одобрил эксперт. – Но ведь это... Сложная получается игра, Паша.
– Авось. Скажи мне вот что, Виталий... Мне впервые приходится сталкиваться с убийством, с таким убийством... Ты в этих делах вертишься постоянно. Я не спрашиваю у тебя имен, мне не нужны даты и цифры... Скажи в общем... Тебя ведь не в первый раз понуждают скрывать те или иные обстоятельства того или иного преступления по настоянию того или иного человека?
– А как же, Паша! – воскликнул Худолей, прижав ладошки к груди. – А как же иначе! Ведь истина – это не потаскушка, которая с любым согласна... Истина – это приличная девушка, из хорошего общества, у нее уважаемые родители, у нее возвышенные представления о жизни... Это все надо учитывать. Выходя замуж, или, другими словами, выходя к людям, истина должна выглядеть пристойно, чтобы все радовались, на нее глядя, чтобы никто не упрекнул ее в низменных страстях, недостойном поведении, вульгарности манер... Дома, у себя на кухне или в спальне, она может выглядеть как сама того пожелает, но на людях, другими словами, в зале правосудия, она должна быть прекрасной... Свежей и румяной...
– Как покойник?
– Что-то в этом роде, Паша. Вон подобрали Пахомова на асфальте... Знаешь в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься. Он тоже будет свежим и румяным, – горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили о предельной откровенности.
– Ну ладно, – проговорил Пафнутьев, – это что касается видимости, внешней подачи... А по сути?
– А какая разница? – воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что нечасто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось. – Подробности, видимость, способ подачи создают суть, а суть тоже нуждается в поправках.
– И закон?
– Да, Паша! И закон. Ведь мы живые люди, мы не можем бездумно и бессердечно втискивать судьбу человека в железные прутья параграфов, статей, пунктов и подпунктов. Не роботы, слава богу!
– Ну ладно, – Пафнутьев устал от разговора. – Мы договорились?
– Паша! Могила!
– И чтоб не было недомолвок, скажу сразу... Румяна меня не интересуют. И укладывать истину в гроб я тоже не собираюсь.
– Паша! – в отчаянии вскричал Худолей, но высказать ничего не смог – распахнулась дверь и вошли оперативники, Ерцев и Манякин. Они не выглядели усталыми и изможденными, от предложенного чая отказались, сославшись на то, что только от стола. Где и чем их потчевали, Пафнутьев уточнять не стал, хотя знал, что вот так просто, по одному лишь своему желанию, перекусить в городе невозможно. Оперативники уселись рядом у стены, с интересом огляделись, окинули одинаковыми взглядами Худолея. И тот невольно съежился, потускнел. Теперь у стены сидел не разгоряченный спором, раскованно и дерзко мыслящий человек, сидел, плотно сжав ладошки коленками, человек выпивающий, причем частенько и многовато.
– Готов вас слушать, ребята, – сказал Пафнутьев.
– Вот адрес пострадавшего, Пахомова Николая Константиновича, – Ерцев положил на стол листок бумаги.
– О, да это совсем недалеко! – воскликнул Пафнутьев.
– Рядом, – подтвердил Манякин. – Если дворами – не больше десяти минут ходу. В квартире осталась его жена, Лариса Пахомова. Дочь, у них есть дочь. Но родители примерно месяц назад отправили ее к бабке на Украину. В Мариуполь. И сама Лариса из Мариуполя. Женаты десять лет. Жили в мире и согласии, пока Пахомов не стал личным водителем Голдобова – начальника управления торговли. Ты, Паша, должен знать одну вещь... Голдобов хорошо знаком с бывшим Первым, ныне председателем Совета... С Сысцовым. И не просто знаком, а, можно сказать, пребывает в личных друзьях. Что, естественно, ко многому нас обязывает.
– К чему, например?
– К осторожности. К осмотрительности. К почтительности, – проговорил Худолей, невозмутимо глядя в окно.
– Вот! – подхватил Манякин. – Человек все знает.
– Лариса Пахомова, – напомнил Пафнутьев.
– Да! Поговаривают, что у нее с Голдобовым отношения не только служебные...
– Зря говорить не станут, – согласился Худолей, не отрываясь от окна, словно видел там срамные сцены из жизни высшего света города.
– Где работает?
– В системе торговли. Числится товароведом. Часто бывает в командировках.
– С Голдобовым?
– И с ним тоже. Как видишь, специалист незаменимый. Ее фотографию мы видели на Доске почета в управлении.
– Красивая?
– Вполне, – кивнул Ерцев.
– Блуд в глазах, – добавил Манякин. – Блуд и похоть.
– Значит, красивая, – умудренно заметил Пафнутьев.
– Это как, Паша? – удивился Худолей.
– А так... Красота – это ведь не цвет волос и не разрез ноздрей... И не завитушки над ухом. Красота – это и есть блуд в глазах. Можно сказать поприличнее – стремление к любви, готовность к любви, способность к любви... – Пафнутьев впервые за весь день рассмеялся, глядя на озадаченные лица оперативников. – А коли есть блуд, значит, у нее и в остальном все в порядке. Значит, уверена в себе, в своих ближних и получает от них все, что требуется для нормальной жизни.
– Ну, Паша, ты даешь! – искренне восхитился Худолей.
– Минутку, – Пафнутьев придвинул к себе телефон и набрал номер. – Зоя? – проговорил он голосом ласковым и почтительным. – Пафнутьев тебя тревожит...
– Пафнутьев меня не тревожит, – быстро ответила секретарша. – И никогда не тревожил.
– Но, может быть, в будущем, Зоя...
– Сомневаюсь.
– Сомнения – это моя профессия, Зоя. Сомнения питают душу... Опять я насчет письмишка... Принес человек письмо, а оно возьми да и затеряйся в вашей конторе. Принес вечером, а утром его насмерть застрелили... А в письме он своими опасениями поделился, сомнениями опять же...
– Нет письма.
– И не будет?
– Может быть, когда-нибудь найдется... Сейчас нет.
– И не было? – задал Пафнутьев главный вопрос. И секретарша поняла, что это и есть самое важное в разговоре. Зоя помедлила с ответом, в ней явно боролись две противоположные силы – желание быть искренней и верность служебному долгу.
– Что тебе сказать, Паша, – проговорила она раздумчиво.
– Спасибо, Зоя. Я понял. – И Пафнутьев положил трубку.
Ознакомительная версия.
