из школы к дому. В «Севн-илевн», на мини-ярмарке, что рядом с автотрассой, куда особенно любили заходить школьники и молодежь, несколько продавцов рассматривали снимки пропавшей девочки, удрученно качали головами, а затем говорили офицерам полиции примерно одно и то же — мол, нет, не припоминают, чтобы Мариса Бэнтри недавно заходила в магазин, что вообще когда-либо заходила. «У нас тут вечно крутятся ребятишки, целыми толпами…» Им показали также фотографию Леа Бэнтри, и один из старших кассиров осторожно подтвердил, что да, узнал эту женщину, очень славная, приветливая, куда приветливее большинства покупательниц. Но, увы, он не может со всей уверенностью утверждать, что она была в четверг в их магазине, одна или с дочерью.
— У нас так много покупателей. И многие из них, знаете ли, так похожи. Выглядят одинаково, потому что блондинки, — сказал он.
Детективы допросили также подростков, по большей части — из района Скэтскил-Хай. Некоторые из них уже не учились в школе. Особое внимание было уделено тем, кто любит шляться по магазинам и мини-ярмаркам. Большинство из них просто каменели при виде полиции и торопливо мотали головами. Нет, они не видели эту маленькую светленькую девочку, не припоминают, что когда-либо видели ее вообще. Одна экстравагантная юная особа с ядовито-синими волосами и пирсингом в виде серебряной булавки в левой брови, хмурясь, сосредоточенно и долго смотрела на фото, а потом вдруг заявила: да, вроде бы она видела Марису и «вроде бы с мамашей».
— Но может, это было не вчера, потому как вроде бы вчера я сюда не заходила. Может, на прошлой неделе? Ой, не знаю, точно не скажу…
Главной сценой действия стала школа Скэтскил-Дей. На лужайке перед зданием расположились съемочные группы телевидения, у каждого входа дежурили репортеры и фотографы из газет. Был создан специальный кризисный совет. Весь следующий день после исчезновения Марисы эти люди допрашивали учеников небольшими группами, и во всех классах царило ощущение тревоги и шока, словно после сильнейшего толчка от землетрясения. Некоторые родители вообще не пустили своих детей в школу вопреки уверениям школьных властей: «Никакого риска в Скэтскил-Дей не существует. То, что случилось с Марисой, случилось не в школе и никогда не случится в нашей школе». Было также объявлено об усилении охраны школы, новые меры безопасности обещали принять с понедельника. В шестом классе, где училась Мариса Бэнтри, настроение царило подавленное. Преподаватель сообщил неприятную новость и спросил, есть ли у кого вопросы, и весь класс долго молчал. Наконец один мальчик поднял руку и спросил:
— А будет поисковый отряд? Как показывают по телевизору — люди прочесывают леса и поля до тех пор, пока не найдут тело…
Во всех классах были проведены подобные беседы, но чуть позже тем же днем восьмиклассница по имени Анита Хелдер вдруг вызвалась поговорить с учительницей. Анита, полная медлительная девочка, училась кое-как, руку поднимала редко, часто отпрашивалась с занятий по причине неясных недомоганий. Подозревали, что она принимает наркотики, но застукать ее ни разу не удавалось. Когда ее вызывали к доске, напускала на себя пренебрежительный и мрачный вид. А тут вдруг ее словно прорвало. Встревоженным льстивым голоском говорила она, что вроде бы видела Марису Бэнтри накануне после занятий на углу Пятнадцатой и Тринити и что будто бы она садилась в мини-вэн.
— …не уверена, что это была она, я вообще не знаю эту Марису Бэнтри, но, наверное, все же она. О Господи, как жаль, что я ее тогда не остановила! Чувствую себя ужасно виноватой. Ведь я была совсем близко. Могла бы крикнуть ей: «Эй, что ты делаешь? Не садись!» И еще я видела, водитель перегнулся и прямо-таки втащил Марису в машину. Это был мужчина с темными такими волосами, и длинными, но лица его я не разглядела. А мини-вэн, он был у него такой серебристо-голубоватый, и номер начинался вроде бы на «TZ 6»… А дальше не помню.
Глаза Аниты были полны слез. Она вся дрожала. Видно, воспоминание страшно расстроило ее.
К этому времени детективы допросили всех сотрудников школы, за исключением Майкела Залмана. Тридцать один год, преподает в компьютерных классах, неполная занятость, по пятницам в школе не бывает.
До чего же омерзительная идиома! Грубая, безобразная, в стиле дешевого мачо. При этой мысли он улыбнулся.
Подкармливать свою крысу. Наедине с самим собой.
Он выехал из Скэтскила в четверг днем, сразу после последнего урока. Сел в свою аккуратненькую «хонду»-мини-вэн и двинулся на север вдоль реки Гудзон, туда, где прибрежные пейзажи завораживали и ты начинал удивляться, как можно было размениваться по пустякам и не замечать главного, самого прекрасного в жизни. Начинал дивиться тому, что придавал значение власти других над собой, позволял им ранить свою душу. Или же, напротив, позволял слезливо обвинять себя во всех обидах.
На заднее сиденье он забросил складной велосипед, рюкзак, несколько книг, велосипедные кроссовки и небольшой запас еды. Он всегда путешествовал налегке. И едва успел выехать из Скэтскила, как перестал думать о тамошней своей жизни. Все это мелко, глупо и не имеет значения. Профессия должна обеспечивать прежде всего свободу. Подкармливать крысу.
В Скэтскиле жила одна женщина. Замужняя. Он с первого взгляда понял, что она одинока, хоть и состоит в браке, и ищет спасения от одиночества. Однажды она пригласила его к себе, чисто импульсивно, необдуманно, без всяких прелюдий. «Приходите на обед, Майкел! Как насчет сегодня вечером?» И он, что называется, дал слабину. Наверное, просто не хотел прочесть в ее глазах разочарование. Он даже испытывал к ней нечто вроде симпатии. Понимал, что она несчастна, одинока, смущена. Она работала в той же школе, он часто видел ее в компании других учителей, но между ними явно существовало некое тайное взаимопонимание. Залман признавал это, однако не хотел связываться ни с ней, ни с какой-либо другой женщиной. По крайней мере не сейчас. Ему уже тридцать один, он достаточно опытен и далеко не наивен. Жизнь его все больше и больше сводилась к подкармливанию своей крысы.
Надменность — кажется, так это называется? Он эгоист. Ему уже не однажды говорили это. Живет лишь своими мыслями и исключительно для себя.
Он еще ни разу не был женат и сомневался, что вообще когда-либо женится. Перспектива иметь детей повергала его в уныние — порождать новые жизни, приводить их в мир, полный неуверенности и несчастий, и это в начале двадцать первого века!
Он предпочитал вести жизнь тайную, скрытную. То была
