Ознакомительная версия.
– Дура, – разозлился Нафис. – Я иду на митинг поддержать своих товарищей. При чем тут наши родители? Они честно исполняли свой долг. Наши отцы не были обычными партократами. Твой – известный дипломат, а мой – профсоюзный деятель. Какое отношение они имеют к этой зарвавшейся партийной номенклатуре?
– Ты забыл, что твой отец работал заведующим отделом в обкоме партии. Думаешь, что ему не напомнят об этом? – ядовито поинтересовалась Тамара. – И вообще это безумие. Уходить от молодой жены в первое утро после свадебной ночи. Или я должна объяснять тебе такие элементарные вещи? Тебе не кажется, что у тебя появились обязательства передо мной?
– Можно подумать, что ты потеряла свою девственность сегодня ночью, – выпалил Нафис.
– Ты еще меня в этом и обвиняешь? – Она заплакала и побежала в другую комнату.
Он растерянно стоял, не зная, как именно ему следует поступать. Затем снял куртку, со злостью бросив ее на пол. И прошел на кухню. Через полчаса позвонила мать, встревоженная происходящими событиями. Еще через полчаса позвонил отец Нафиса, который посоветовал им сидеть дома и никуда не ходить.
Нафис молча сидел на кухне. Он достал из холодильника бутылку коньяка и выпил уже три рюмки, чего никогда раньше не позволял себе. Добившаяся своего Тамара чувствовала себя несколько виноватой. Поэтому она заваривала чай, делала кофе, подогревала еду, которую им привезли вчера со свадьбы. И пыталась с ним заговорить. Он отвечал односложно. Вечером снова позвонил Роберт. Трубку взяла Тамара. Услышав голос друга своего мужа, она холодно заявила, что его нет дома.
– Передай ему, что мы дежурим у Белого дома, с восточной стороны, – радостно прокричал Роберт, – будем стоять здесь всю ночь. Пусть приезжает и найдет нас.
– Обязательно, – ядовито пробормотала Тамара. – Если найду, я ему обязательно передам.
По телевизору уже показали пресс-конференцию руководителей ГКЧП. Вице-президент Янаев выглядел жалким и несчастным человеком. Им задавали откровенные вопросы, их откровенно презирали и не боялись. Любому наблюдательному человеку сразу становилось ясно, что дело этих заговорщиков просто обречено на неудачу. И на их фоне Ельцин, появившийся на танке, выглядел образцом мужества и отваги. После Ленина, выступавшего на броневике, Ельцин на танке становился всемирным символом демократии и свободы. Никто даже не мог предполагать, что уже через два года он прикажет стрелять по зданию, в котором будет находиться российский парламент. Ельцин отдаст приказ, который не смогли отдать бывшие функционеры и несчастные аппаратчики, уже лишенные самостоятельности и не способные к решительным, энергичным действиям. Но после расстрела парламента называть Ельцина символом демократии и свободы будет просто неудобно. А после начала чеченской войны его демократический образ еще более поблекнет.
Нафис так и не вышел из дома в тот день. Тамара, поняв, что нельзя держать мужа все время дома, следующим утром согласилась поехать к своим родителям, взяв с него слово, что он только немного пообщается со своими друзьями и к вечеру вернется домой. Он поехал к Белому дому, где стояли танки и все ждали штурма. И конечно, не вернулся домой к условленному сроку. Только позвонил и предупредил, что задерживается. Тамара, находясь у родителей, проплакала всю ночь. Утром появился Нафис, небритый, уставший, но счастливый. Он продежурил со своими товарищами всю ночь у импровизированных баррикад, словно они могли спасти их от танков, если бы те получили приказ взять штурмом Белый дом. Но приказа так и не последовало. Двадцать первого августа путч просто захлебнулся. Почти все его руководители были арестованы, Горбачев вернулся в Москву…
Еще через несколько дней состоялась коллегия Министерства иностранных дел, после которой был снят прежний министр… Как выяснилось, он поддерживал ГКЧП. Назначенный вместо него бывший комсомольский лидер, слишком долго прослуживший за рубежом, оказался просто не способен руководить таким огромным аппаратом. А российский министр иностранных дел демонстративно отказывался от наследия старого министерства – уже через несколько месяцев отец Тамары был уволен из Министерства иностранных дел.
Они совершили поездку в Индию, которая ничем примечательным не запомнилась. Тамара почти все время чувствовала себя плохо. Выяснилось, что у нее вообще аллергия на местные продукты и особенно на запах карри, которым, казалось, была пропитана вся местная еда. Через две недели они вернулись домой. На календаре – пятое сентября, и им обоим нужно было отправляться на занятия. Оба – студенты четвертых курсов. Но все поменялось за эти дни. В институтах запрещены парткомы, распустили комитеты комсомолов. Они вернулись уже в другую страну, еще не подозревая, какие потрясения их ждут в будущем.
Вместе с Эдуардом мы приехали в полицию, прошли в кабинет Герасимовой. Она сидела за небольшим столом и курила. Я еще вчера отметил, что она слишком много курит. Наверное, это последствия трагической гибели супруга. Представляю, как она переживала! Есть ли у них дети? Хотя какое мое дело? Молодая женщина, которая в этом возрасте теряет мужа. Сколько ей? Тридцать пять? Или тридцать шесть? Она достаточно молода, чтобы оставаться одной. Какие дурацкие мысли лезут мне в голову. Все утро я думал о Мартине. Волновался, что на Головинском кладбище, где похоронена его мать, почти нет свободных могил.
Мы тогда взяли один участок для его матери. Казалось, что еще не достигший тридцати лет молодой Мартин будет жить по меньшей мере еще полвека. Хотя теперь я понимаю, что в таких случаях нужно думать всегда заранее.
Герасимова говорила по телефону, когда мы вошли. Показала нам на стулья, продолжая говорить. Хотелось выхватить трубку и положить на рычаг, чтобы она взглянула на нас.
– Получили результаты экспертизы, – сообщила она. – Его сначала задушили, а затем сожгли.
– Может, это было самоубийство? – все еще не хотел верить я в такой страшный исход. И тогда почему она говорила, что он еще не совсем умер… Или можно воскреснуть после того, как тебя сначала задушат, а потом сожгут.
Словно прочитав мои мысли, она спросила:
– И после этого он сам облил себя бензином и сжег? Нет. Это настоящее убийство. Вот результаты экспертизы, – она показала на лежавшие перед ней листы бумаги.
Я не стал смотреть документы, только кивнул головой.
– Подождите, – пробормотал я. – Теперь вообще ничего не понятно. Он все-таки живой или…
– Может, у него все-таки были враги или недоброжелатели? – поинтересовалась она вместо ответа.
– Нет. Я же вам говорил, что у него не было врагов, – мне не хотелось говорить на эту тему. – Кого убили, скажите вы наконец.
Она пристально смотрела на меня, словно пытаясь понять, как именно я буду реагировать на ее слова.
Она перебирала бумаги. Словно решала, как именно сообщить мне эту новость. Затем сказала:
– Судя по вашему описанию, это был молодой человек приятной наружности. Вчера мы забрали фотографии из его дома.
– Правильно.
– А у погибшего почти не было зубов, – неожиданно сообщила Герасимова.
– Как это не было зубов? – Я взглянул на Эдуарда, тот тоже недоуменно пожал плечами. Какая глупость! Или не глупость? Или его пытали, перед тем как задушить? Но зачем? Почему? Какие такие секреты он мог знать? Что вообще с ним могло случиться? Сколько вопросов, и ни одного ответа.
– И еще, – сказала она, – ему было не тридцать, а все пятьдесят. В крайнем случае сорок пять. Но никак не тридцать. И рост не соответствует росту вашего друга. Разница в шесть сантиметров, мы проверили по его лечебной карте. Больная печень, изношенное сердце, одна почка практически не работала. – Она говорила, и я думал, что это чудовищный портрет неизвестного алкоголика, а не моего молодого и красивого друга. Герасимова продолжала перечислять: – И наконец, самое главное. Его группа крови. У погибшего первая отрицательная группа, а у вашего друга – вторая положительная. Это мы тоже установили…
Я хочу что-то сказать и не могу. Смотрю на нее, смотрю на сидящего рядом Эдика и не понимаю, что именно я должен сказать. Но так просто не бывает. Получается, что прямо сейчас, здесь, в этом кабинете, Мартин снова ожил.
– Значит, это не он? – наконец хрипло выдавил я.
– Конечно, – кивнула Герасимова. – Это точно не он. Слишком много отличий.
– Это я понимаю. Значит, в машине сгорел не Мартин?
– Нет. Именно поэтому я хотела, чтобы вы срочно приехали. Это был не Мартин. В машине задушили и сожгли другого человека.
– Кого?
– Мы не знаем, – ответила Герасимова, – но это другой человек.
– А где Мартин?
– Пока тоже не знаем.
– А кровь на полу в кухне? Это тоже другая кровь?
– Нет. Это была кровь вашего друга. Вторая положительная.
Я посмотрел на Эдуарда. Как я теперь должен реагировать? Радоваться, что Мартина не сожгли? Тогда откуда взялись пятна крови на кухне? И куда делся сам Мартин? И почему тогда в его машине сожгли труп другого человека?
Ознакомительная версия.
