Ознакомительная версия.
– Ой, все, хватит! – Маша вырвалась из рук Марины и встала. – Надоела панихида. Плесни-ка мне коньячку лучше.
– Тебе нельзя.
– Не жмись – куда тебе ноль-семь в одно лицо? Опять напьешься и будешь бревном лежать, – она решительно отобрала у Коваль бутылку и налила в свой стакан с колой немного янтарно-коричневой жидкости. – Я много не выпью, так, чтобы расслабиться.
Маша одним глотком выпила содержимое стакана, охнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони, и замотала головой. Коваль хохотнула и допила то, что было у нее:
– Не умеешь ты пить, Машка, а еще медик.
– Мы на работе не пили, – отбилась та, – отделение не то.
– Знаю я твое отделение – сама таким заведовала, – фыркнула Марина. – Пойдем еще в парилку, полежим?
– Мне нельзя больше.
– Да и мне не полезно, – захохотала Коваль, вставая с дивана и хватая Машу за руку. – Идем, говорю – мы недолго. Замерзла я что-то.
Они улеглись в крошечной парной на полках, плеснули на каменку воды с запаренным в ней чабрецом и притихли. Влажный душистый пар окутывал тела, проникал в легкие, заставлял сердца биться чаще, а дыхание сделал глубоким и чуть сбивающимся с ритма.
– Хорошо-о-о! – простонала Марина, переворачиваясь на живот. – Знаешь, я раньше всегда любила парную – даже не могу объяснить, почему. Давно-давно, еще в прошлой жизни, всегда после «дел» в баню ходила – или в сауну. Ты помнишь, какая у меня сауна была прямо в доме?
– Помню. Мы с тобой часто там лежали.
– У меня такое ощущение, что с тех пор в моей жизни почти ничего светлого не было – сплошь черная полоса, как взлетная в аэропорту. И вот я качусь по ней, качусь – а вылет все не дают, и некуда мне лететь, а значит, и взлетать незачем, – задумчиво протянула Коваль, положив подбородок на скрещенные руки.
– Маринка, говорят, что черная полоса в жизни – это как расплата за предшествующие счастливые дни. – Маша раскинулась на нижней полке и вытянула вверх ногу.
– М-да? Интересно, и когда это я успела столько счастья огрести, что теперь просвета не вижу?
– Ой, перестань! Любишь ты драматизировать. У тебя муж, сын, крепкий легальный бизнес, свободная страна – чего ты еще-то хочешь? Нашлась тут бедная родственница!
Маша села и потерла руками виски. От Марины не ускользнул этот жест, и она тоже поднялась:
– Идем-ка отсюда, пока хуже не стало.
Они нырнули в небольшой бассейн и, уцепившись за бортик, продолжили разговор.
– Ты, Мышка, идеализируешь мою новую жизнь. Сама посуди – я все время начеку, как пистолет на взводе – того и гляди, палец дрогнет – и ничего не поправишь уже. Боюсь слышать русскую речь, боюсь сама заговорить вдруг по-русски… – Марина чуть шевелила в голубоватой воде длинными стройными ногами, и от этих движений по поверхности бассейна шла мелкая рябь. – Ты не представляешь, что это такое – страх каждую секунду быть узнанной кем-то.
– Ага – тебя узнаешь! – фыркнула Маша. – Я когда увидела – думала, что брежу. Голос твой, а лицо… до сих пор не могу привыкнуть.
– Страшно? – без всяких эмоций в голосе поинтересовалась Марина.
– Страшно, – кивнула Марья. – Диссонанс этот с ума сводит. Пока ты молчишь, еще терпимо, вроде как человек и человек. А как только заговоришь – ну, все, не могу отделаться от ощущения, что это робот какой-то, запрограммированный на твой голос. Прости, я тебе честно говорю, как есть…
– Я понимаю, Машенька, – печально пробормотала Коваль, которой примерно это же как-то сказал и сын. – Но ничего не поделаешь уже – так было нужно.
– Но ты сама говоришь, что все равно боишься, вздрагиваешь – так стоила ли игра свеч?
– Во всем этом есть только один плюс – я спокойно сажусь в самолет и прилетаю в Россию. Документы у меня отличные, ни одна проверка не отличит, паспорт настоящий, не деланый. Видишь, случилось у тебя некое нечто – и я тут. А была б с прежней рожей – и чего? Только моральная поддержка, от которой никакого, согласись, проку.
– А так? – вся подобравшись, спросила Маша тихим голосом.
– А так, деточка, можешь выдохнуть и расслабиться. Баба она, конечно, тертая – я таких за версту чую, но не дура, и за свое родное будет трястись, как обычная тетка. Да и косячок за ней перед блатными, а это ой какие большие неприятности, не до тебя ей теперь станет, со своим бы разгрестись. Так что у тебя никаких проблем не будет.
Марина закурила, дотянувшись до пепельницы на бортике, и серьезно проговорила, глядя Маше в глаза:
– Если я сказала – ничего не бойся, значит, так и есть.
– Я не этого боюсь… – Мышка была одной из немногих, кто мог вынести направленный на нее в упор тяжелый взгляд Коваль, а потому даже сейчас глаза не опустила. – Скажи…
До Коваль дошел смысл вопроса, крутившегося у Марьи на языке, но который она почему-то никак не могла озвучить.
– У-у, подруга… – протянула она насмешливо, – да ты как все… Думаешь, я могу только физически устранять опасность? Ну, так прошли уже лихие девяностые-то, не заметила? Да, вроде как снова наметилась тенденция, но слабенькая, и я ее развивать не хочу – не с руки мне как-то за старое-то браться. Дар убеждения, детка, дар убеждения. Как говорится: наше оружие – доброе слово, поэтому вали всех, Абдулла.
Коваль расхохоталась, с наслаждением наблюдая за тем, как меняется под влиянием гаммы эмоций лицо Мышки.
– Мань, ну, ты чего, в самом деле? Я пошутила. Слово даю – ни один волос в ее зализанной прическе не пострадал!
Мышка молча ушла под воду с головой, вынырнула, отфыркиваясь:
– Ну, стерва ты, Маринка! Ведь знаешь, как я отношусь к таким вещам!
– Знаю, Мышенька, потому и говорю – никакого криминала. Пока. А тетя не дура, тетя до криминала доводить меня не станет, вот увидишь. Да и некогда ей теперь будет – со своими косяками бы разобраться, потому что эти ваши местные «синие» ребята ну о-о-очень огорчились, узнав про то, как она их кинуть попыталась.
Мышка снова нырнула, побыла под водой какое-то время и вынырнула у другого борта бассейна. Марина, докурив, поплыла к ней:
– Вода холодная тут, – но Маша никак не отреагировала на замечание.
Она смотрела куда-то в мозаичный потолок, на котором были изображены средневековые банные игрища полногрудых красавиц и почему-то фавнов с ножками-копытцами, и беззвучно шевелила губами. Коваль наблюдала за подругой с любопытством – знала, что в такие моменты Машка, скорее всего, сочиняет стихи. И не ошиблась.
– Слушай, – вдруг проговорила Марья, оторвавшись от своего молчаливого созерцания:
Я ни плохая, ни хорошая,
Ни с кем не сравнивай меня.
Я как сосуд, в пустыне брошенный,
Нельзя тебе любить меня.
Душа песками вся изъедена,
В барханах грезится покой.
Оставь меня – я не хорошая,
Не напою тебя водой.
Ласкаю руки обожженные
И добавляю соли яд.
Оставь меня, я – прокаженная,
Я приношу лишь боль утрат.
Мне участь быть не во спасение,
А вопреки всему – назло,
Я – твой мираж, твое видение,
Нам вместе быть не суждено[2].
Нравится?
Коваль смахнула с ресниц неведомо откуда набежавшие слезинки и кивнула:
– Машка, ну, вот как ты умеешь? Ведь про другое говорили – а ты снова на Хохла все перевела.
– Да просто покоя мне не дает твоя упертая настырность. Зачем ты обоих мучаешь – и его, и себя? Ну, ведь страдаешь же, я-то вижу! – Маша обняла ее за шею и уткнулась лицом в белые волосы подруги. – Мариш… Ну, он ведь лучший, самый верный, без оглядки… ты же никогда лучше не найдешь – да и надо ли искать?
– Машка… ты ведь сама сказала – «нам вместе быть не суждено»… Значит, тоже понимаешь, что рано или поздно мы расстанемся.
Мышка вдруг обозлилась, оттолкнулась от Марины и, переплыв к другому борту, рявкнула оттуда:
– Идиотка ты! Пятый десяток – а все идиотка! Так и сидишь в зале ожидания? Все ждешь чего-то?! Поезда повышенной комфортности?! Человечка с большим сердцем и перспективами?! А он рядом с тобой, глаза разуй! Не будет больше никого – только Женька! И если не он – то никто, никто – понимаешь ты это?! – В качестве последнего аргумента она взметнула фонтан брызг в сторону Марины и вылезла из бассейна.
Коваль немного опешила от такой Машкиной тирады, хотя в глубине души не смогла не признать, что подруга права.
– Действительно – чего ждать, когда годы уже перевалили за сорок? – проговорила она, выбираясь на борт бассейна. – Неземной любви, как в романчиках, облаченных в розово-слюнявые обложки? Прекрасных мускулистых принцев с… как там… «нефритовыми стержнями»? Тьфу… Ты, Мышка, права, наверное. Но… как-то очень уж резко выражаешься.
– Как вижу, так и выражаюсь. А что – зацепило тебя, дорогая? – Мышка ожесточенно вытирала полотенцем волосы, наклонив голову вниз, а потому ее слова звучали глуховато и как-то совсем зло.
Коваль не ответила. Она не могла понять, зацепило ли, скорее – нет, просто стало вдруг очевидно, что молодость давно ушла, а прекрасные мускулистые принцы вполне предсказуемо выбирают себе то, что помоложе. Нет, Марина никогда не чувствовала себя обделенной мужским вниманием – да и как, когда ее физическая форма и внешние данные заставляли сворачивать шеи представителей сильного пола в возрастном диапазоне от девятнадцати и дальше, но она привыкла смотреть в глаза объективной реальности и трезво оценивать ситуацию. А ситуация теперь была такова – моложе Коваль не становилась, характер портился все сильнее, и только Хохол мог вынести все ее причуды. Так что Мышка была права и про зал ожидания, и про то, что кроме Хохла – никто.
Ознакомительная версия.
