— Между прочим, Руслан уже закончил твой портрет и жаждет представить его оригиналу. — Кажется, это были первые слова, которые Рунов сказал мне вечером.
— Так быстро? — Я вспомнила рассказ о чистом холсте.
Быть чистым холстом в тридцать два года, после стольких лет погони за счастьем, после стольких попыток ухватить за хвост сказочную жар-птицу я не хотела. Что из того, что результатом моей охоты стали лишь несколько блестящих перышек в руках — вещественное подтверждение затянувшегося периода проб и ошибок?
Мимо продефилировал Мальчик с зажатым под мышкой очередным томом дешевого чтива. Сначала он бросил взгляд на Рунова, потом, словно нехотя, мазнул глазами по мне. На своего хозяина он смотрел с немым обожанием, на меня — с брезгливостью, словно на кучу дерьма. Ну и плевать на него. Как бы он ко мне ни относился, пока что он не обладал возможностью во что-то воплотить свое отношение ко мне, продолжая носить в себе злость и рискуя в один прекрасный день лопнуть от ее переизбытка, словно мыльный пузырь.
Мальчик удалился, оставив за собой запах дезодоранта, такого же дешевого, как и книжки, которыми он зачитывался. Рунов спросил:
— Не понимаю, что вы не поделили?
— По-моему, это очевидно. Бедный ребенок ревнует.
— Ты серьезно? — Рунов был явно обескуражен.
— Абсолютно. — Я размазывала Мальчика по стенке, не прибегая при этом ко лжи, а озвучила истинную правду. — Он вряд ли смирится с тем, что его идеал холит и нежит недостойную, по его мнению, особу.
— Черт… А я так надеялся, что вы подружитесь.
— Представляю себе нашу дружбу, — усмехнулась я.
Рунов поморщился, словно ему наступили на ногу в отчаянно жмущем башмаке.
— Что мне с вами делать, ума не приложу. — Он вздохнул. — Пацана, честно говоря, бросать жалко. Во-первых, он добрый и преданный, во-вторых, пропадет.
— Да зачем его бросать? — великодушно заметила я. — Вовсе этого не хочу, в конце концов, мы не запускаем друг в друга сковородками… Особенно теперь, когда он уже не таскается за мной по пятам.
— Обожаю мудрых женщин, — задумчиво подвел итог Рунов, касаясь рукой моих волос. Он мастерски извлек из них шпильки, и рыжий водопад вырвался на волю. С этого момента меня уже мало интересовали и портрет, написанный неуравновешенным поклонником красоты Русланом, и мой юный враг Мальчик.
* * *
Назавтра с утра мы отправились смотреть портрет. От Рунова, кстати, не ускользнуло мое волнение.
— Что, боишься? — усмехнулся он.
— А вдруг я увижу чистый лист?
Рунов громко рассмеялся:
— Ну и запугал я тебя, однако! Не забывай, это все-таки была инициатива Руслана, а он редко испытывает желание кого-либо запечатлеть. Так что гордись: ты его вдохновила! По-моему, роль его музы весьма почетна.
Не знаю почему, но, несмотря на его непривычную смешливость, он показался мне слегка уязвленным, что-то вроде ревности почудилось в этом внезапном всплеске веселья. Неужто он ревновал меня к портрету? Тут у меня на душе снова стало неспокойно.
— А почему бы тебе самому не запечатлеть мой светлый образ? Я не прочь быть твоей музой.
Рунов вздохнул и развел руками:
— Увы, художника из меня не получилось. Увы и ах. Зато из меня получился неплохой администратор, что, как ты понимаешь, далеко не одно и то же.
Я не пожелала упускать инициативу и спросила:
— А Ольгин портрет ты когда-нибудь писал?
Он растерялся, такое чувство, словно он сам задался тем же вопросом и, к собственному удивлению, не нашел вразумительного ответа.
— Как-то не случилось. Не знаю почему… Знаю, что один мой приятель пытался писать ее портрет, но, насколько помню, у него тоже ничего не получилось… Он даже жаловался мне… В общем, он был тоже, как бы это сформулировать, излишне впечатлительным. Короче, жаловался на какие-то чуть ли не потусторонние силы. Говорил, будто образ у него распадается, только он берется за кисть. В Ольге было что-то неуловимое… — Рунов задумался, и я поняла, что по непонятной мне причине он приписывает своему старому приятелю собственные слова и мысли. — Мистика, одним словом, сплошная мистика.
Я уловила лишь одно: Ольга таила в себе загадку, чего не хватало мне. Постичь ее я просто обязана, если намереваюсь удержать Рунова.
Через полчаса мы уже рассматривали творение Руслана. Я, счастливая уже самим фактом, что это отнюдь не чистый холст, была не особенно расположена придавать значение символам, а они, безусловно, присутствовали в этом нетрадиционном портрете. Я не увидела на нем даже отдаленных признаков собственной персоны. Руслан изобразил всего лишь зеркало овальной формы, в котором, если присмотреться, можно было разглядеть неясный силуэт, а еще точнее, тень непонятного происхождения. Словно бы, проходя мимо, кто-то успел ухватить рассеянным глазом ускользающее отражение.
— Даже не знаю, что и сказать, — честно призналась я художнику, — прежде никто еще не писал моих портретов. Вполне возможно, что я выгляжу именно так, а не иначе.
Но Руслан не принял моей самоиронии:
— А ничего и не нужно говорить. Зачем?
Я совсем растерялась, хотя в глубине души и осознавала, что изречения Руслана следует относить не на счет его странности, а скорее внутренней сосредоточенности. Проще говоря, он уже все про себя знал, и чье-либо постороннее мнение не в силах было сколько-нибудь поколебать его мнение о самом себе.
— И все-таки почему зеркало? — не удержалась я от наивного вопроса.
— Да потому, что в зеркале отражение существует, только когда в него смотришь, — загадочно изрек Руслан и принялся упаковывать картину, даже не интересуясь, хочу я ее забрать или нет.
С картиной под мышкой я и спустилась вниз из мансарды, не добившись ничего более вразумительного от Руслана, мгновенно и вполне демонстративно потерявшего ко мне всякий интерес. Обернувшись, я увидела только его спину в халате и стянутый резинкой хвостик волос.
На этот раз в руновской приемной не обнаружилась секретарша Светочка со своей пилкой для ногтей, и я уже хотела войти в кабинет с упакованным портретом, когда из-за приоткрытой двери до меня донеслись голоса. Рунов с кем-то разговаривал, и я, не решаясь прервать его, возможно, важную деловую беседу, пристроилась у двери в кожаном кресле. Сначала я не вникала в суть долетавшего до меня разговора, но очень скоро невольно прислушалась, хотя и не могла бы определить точно, что именно меня насторожило.
— А ведь она опять появилась, Олег Константинович, — сообщил неизвестный мне мужской голос, — похоже, ее опять выпустили.
— И что? — В тоне Рунова послышалось беспокойство.
— Да все то же: ходит вокруг да около, как призрак. Вся в черном… и так далее. Прямо не знаю, как они таких выпускают, у нее же крыша совсем поехала. Боюсь, как бы опять за старое не взялась!
Я напрягла слух, но так и не уловила из разговора, о ком именно идет речь.
— Она и сейчас там? — снова спросил Рунов.
— Да. — Я услышала звук отодвигаемого стула, несколько торопливых шагов, а потом уже совсем непонятную фразу: — Нет, не видать, наверное, ушла. — Снова шаги, более размеренные, и звук отодвигаемого стула и наконец: — А может, от нее как-нибудь избавиться, а? Ведь никто даже не кинется.
От слова «избавиться» мне стало как-то нехорошо. Неужели Рунов занимается какими-то темными делами?
Слава Богу, он решительно отрезал:
— Вот этого не надо, и, пожалуйста, никакой самодеятельности. Сумасшедших всерьез воспринимают только те, у кого такой же диагноз… Ты, знаешь что… организуй, когда она появится в следующий раз, неотложную психиатрическую помощь. Этого достаточно.
— Ну, как знаете, — не стал возражать его собеседник. — Я могу идти?
Дверь открылась, и в приемную вышел из кабинета высокий парень с массивной челюстью и кулаками профессионального вышибалы, которого я уже видела прежде и которого Рунов называл Тимом — тот самый бывший офицер-афганец, в какой-то момент близкий к самоубийству, а теперь верой и правдой охранявший руновскую фирму.
Тим вежливо со мной поздоровался и с достоинством пересек приемную.
Проводив его взглядом, я нырнула в дверь, которую он оставил открытой. Рунов разговаривал по сотовому телефону, сидя в крутящемся кресле. Увидев меня, он жестом предложил сесть.
Я тяжело присела на стул и возложила на его рабочий стол Русланов шедевр.
— Все-все, заметано, — поторопился закруглить телефонный разговор Рунов, — ну, бывай… Да, да, договорились. — Он положил телефон и произнес: — Ну, давай хвастай.
Рунов взял портрет и рассматривал его минут пять. Наконец усмехнулся:
— Ну и гусь же наш Русланчик. Обожает загадки загадывать. Тебе понравилось?
Мне оставалось лишь пожать плечами:
— Для начала я хотела бы что-нибудь понять.
