– Мне кажется, – ответил Уоттон с язвительностью, которую ему на сей раз не удалось скрыть, – что я всегда сумею определить разницу.
– Вы правы, – сказал Понд, – и разница, по-моему, вот в чем. Жизнь подобна вымыслу только в частностях, но не в целом, как будто собраны вместе отрывки из разных книг. Когда все очень уж хорошо пригнано и увязано, мы начинаем сомневаться. Я мог бы даже поверить, что Гэхеген видел шесть морских змиев. Но я ни за что не поверю, что каждый из них больше предыдущего. Вот если бы он сказал, что первый был крупнее второго, маленького, третий – опять побольше, он еще мог бы нас провести. Мы часто говорим про те или иные жизненные ситуации: «Совсем как в книге». Но они никогда не кончаются, как в книге, во всяком случае конец их – из других книг.
– Понд, – начал Гэхеген, – иногда мне кажется, что вы ясновидящий или прорицатель. Как странно, что вы это сказали. То, чему я был очевидцем, походило на вымысел, с одной только разницей: уже знакомый мне сюжет мелодрамы внезапно оборвался, и началась новая, более мрачная мелодрама или трагедия. Временами мне казалось, что я стал действующим лицом какого-то детективного рассказа, а потом вдруг оказывалось, что это уже совсем не тот, а другой рассказ. Как в туманных картинах или в кошмаре.
Нет, именно в кошмаре.
– Почему «именно»? – спросил Уоттон.
– Это страшная история, – тихо сказал Гэхеген, – но теперь она уже не кажется такой страшной.
– Ну, конечно, – кивнул Понд, – теперь вы счастливы и хотите рассказать нам страшную историю.
– А что значит «теперь»? – снова спросил Уоттон.
– Это значит, – отвечал Гэхеген, – что сегодня утром я стал женихом.
– Черт вас… Прошу прощения, – буркнул Уоттон, краснея. – Разрешите вас поздравить, конечно, и все прочее… Только при чем здесь кошмар?
– Тут есть прямая связь, – задумчиво произнес Гэхеген. – Но вы ведь хотите послушать ту, страшную историю, а не эту, счастливую. Да, это была таинственная история.
Во всяком случае – для меня. Все же в конце концов я ее понял.
– И когда вам надоест говорить загадками, вы сообщите нам разгадку?
– Нет. Разгадку сообщит Понд, – коварно ответил Гэхеген. – Видите, он уже гордится, что угадал так много, еще не выслушав моей истории. Если он не сумеет закончить ее после того, как услышит… – Гэхеген оборвал фразу и заговорил снова, более серьезным тоном: – Все началось с холостяцкого обеда у лорда Кроума; мы, собственно, были приглашены не на обед, а на коктейль к его жене. Леди Кроум – высокая, стройная женщина; у нее маленькая гордая головка и темные волосы. Ее муж – полная ей противоположность. И в прямом, и в переносном смысле можно сказать, что он человек с головой. Представьте себе длинное, словно топором высеченное лицо; и кажется, тот же топор высек его голову, всю его фигуру, маленькую и незначительную. Он человек сдержанный и в тот вечер казался рассеянным и немного усталым; должно быть, его утомили разряженные дамы, которые так и вились вокруг прекрасной хозяйки дома, похожей на стремительную гордую птицу. Возможно, именно поэтому он захотел отдохнуть в более спокойном, мужском обществе. Так или иначе, он попросил нескольких гостей остаться и отобедать с ним. В том числе и меня; но несмотря на это, общество было избранное.
Да, избранное; хотя впечатление создавалось такое, что никто намеренно не подбирал его. Имена гостей были достаточно известны; и все же казалось, что лорд Кроум вспомнил их случайно. Первым, на кого я обратил внимание, был капитан Блэнд. Его считают одним из самых блестящих офицеров британской армии. По-моему, он к тому же и самый глупый; вероятно, это необходимо для каких-то стратегических целей. Он великолепен, как статуя Геракла из золота и слоновой кости, и в военное время примерно так же полезен. Я как-то сказал ему, что он напоминает мне статую из слоновой кости, а он решил, что я сравниваю его со слоном. Вот оно, хваленое образование «белого господина»! Рядом с ним сидел граф Кранц, венгерский ученый и общественный деятель. Он говорит на двадцати семи языках, в том числе на языке философии. Интересно, на каком он беседует с капитаном Блэндом? По другую сторону от Кранца сидел офицер примерно того же типа, что Блэнд, только посмуглее и постройнее, и не такой надутый, – майор Вустер из какого-то бенгальского полка. Лексикон его тоже не слишком богат, он состоит из одного латинского глагола polo, polas, polat – я играю в поло, ты играешь в поло, он играет в поло или (как отрицательная характеристика) он не играет в поло. Эта игра пришла с Востока; мы угадываем игроков сквозь тонкие золотые линии замысловатых рисунков на полях восточных рукописей. Что-то восточное было и в самом Вустере: так и видишь, как он, словно тигр, продирается сквозь джунгли. Эти двое более или менее подходили друг к другу, потому что Кранц тоже смугл и красив; у него черные, по-ассирийски изогнутые брови, а длинная темная борода похожа на раскрытый веер или на пышный хвост какой-то птицы. Я был соседом Вустера, и мы довольно оживленно беседовали. По другую руку от меня сидел сэр Оскар Маруэлл, знаменитый театральный деятель, весьма изысканный и величественный, с римским носом и кудрями олимпийца. С ним трудно было найти общий язык. Сэр Оскар Маруэлл желал говорить только о сэре Оскаре Маруэлле, а других совсем не интересовала эта тема. Был там новый помощник министра иностранных дел, Питт-Палмер, весьма сдержанный молодой человек, похожий на бюст императора Августа. Он-то уж несомненно получил настоящее классическое образование и с легкостью цитировал античных авторов. В числе гостей находились итальянский певец (я не запомнил его фамилию) и польский дипломат (его фамилию никто не способен запомнить). И, глядя на них, я все время твердил про себя: «Ну и коллекция!»
– Я знаю эту историю, – уверенно заявил Уоттон, – шутник-хозяин для забавы собирает у себя самых не подходящих друг другу людей, чтобы послушать, как они ссорятся. Очень хорошо описано у Антони Беркли в одном из его детективных романов.
– Нет, – сказал Гэхеген, – по-видимому, это вышло случайно, и Кроум отнюдь не собирался ссорить своих гостей. Напротив, он был чрезвычайно любезным хозяином и, скорее, не давал им поссориться. Так, например, он очень умно завел разговор о фамильных драгоценностях. Все приглашенные, как они ни отличались друг от друга, были сравнительно богатыми людьми из так называемых «хороших семейств», и эта тема представляла более или менее общий интерес. Польский дипломат, лысый человек с изысканными манерами и бесспорно самый остроумный из гостей, рассказал забавную историю о злоключениях медали Собеских, которая попала сперва к еврейскому ростовщику, потом к прусскому солдату и наконец очутилась у казачьего атамана. Не в пример разговорчивому лысому поляку его сосед-итальянец был молчалив и угрюмо поглядывал по сторонам из-под шапки черных волос.
– Какой интересный у вас перстень, лорд Кроум, – учтиво заметил польский дипломат. – Такие перстни обычно очень старинные. Мне кажется, я бы с большим удовольствием носил перстень епископа или, еще лучше, перстень папы. Но только, знаете, все эти утомительные церемонии, к тому же обет безбрачия, а я… – И он пожал плечами.
– Конечно, это неприятно, – угрюмо улыбнулся лорд Кроум. – Что касается перстня… да, с ним связано довольно много интересных событий в нашей семье. Подробно я о нём ничего не знаю; но несомненно это шестнадцатый век. Не хотите ли посмотреть? – Он снял с пальца массивный перстень с темно-красным камнем и протянул его сидящему рядом поляку. Камень обрамляли рубины необычайной красоты, а в центре его была вырезана эмблема – сердце и роза. Перстень стали передавать из рук в руки, и, когда он дошел до меня, я разобрал надпись на старофранцузском языке – что-то вроде: «От любящего любимой».
– Видимо, это связано с какой-то романтической историей в вашей семье, – предположил венгерский граф. – Должно быть, она произошла в веке шестнадцатом… А что это была за история, вы не знаете?
– Нет, – сказал Кроум, – но думаю, что перстень связан, как вы предположили, с какой-то семейной драмой.
Заговорили о любовных историях XVI века; и вдруг Кроум спросил очень вежливо, не видел ли кто-нибудь из нас, куда делся перстень.
– О, – воскликнул Уоттон, захлебнувшись от восторга, словно школьник, разгадавший секрет фокусника, – я уже все знаю! Совсем как в детективном рассказе! Кольцо исчезло, и решили обыскать всех гостей, а один из них не дал себя обыскать. И у него были на то ужасно романтические причины!
– Вы правы, – сказал Гэхеген, – правы, но не совсем.
Кольцо пропало. Нас обыскали. Мы настаивали на этом.
Никто не протестовал. И все-таки кольцо исчезло.
Он резко повернулся и положил локоть на спинку кресла; затем продолжал:
– Я и сам об этом подумал. Мне тоже показалось, что все мы – персонажи романа, и притом довольно устарелого. С той только разницей, о которой говорил Понд: конец был не тот, один роман переходил в другой. Когда перстень исчез, нам уже подали кофе. Весь этот дурацкий обыск занял очень мало времени, и кофе еще не остыл; но Кроум приказал принести горячий. Мы просили его не беспокоиться, но он все-таки позвал дворецкого, и они довольно долго о чем-то шептались. И как раз в ту минуту, когда Питт-Палмер поднес к губам свою чашку, Кроум резко вскочил, и голос его хлестнул нас, как удар бича.
