Наконец поднялся и он.
— Готовится большая общесетевая операция на море. Дату сообщат в последнюю минуту в запечатанном конверте…
— Вот как? — Предупрежденный Сувалдиным, я не проявил особого любопытства.
— …Будут задействованы водоохранные суда, вертолеты. Весь личный состав… Удар нанесем крепкий и неожиданный.
— В ближайшие дни?
— Я думаю, недели через полторы…
„Начальство успеет отыграть торжества…“ — подумал я.
— А план операции?
— Мне как раз и надо сегодня согласовать его с генералом Эминовым…
Я взглянул за окно, было совсем темно.
— Эминов пригласил к себе. Вместе с Лорой. Лорка и его жена какие-то там родственницы…
Он объяснил свое появление в парадном костюме и заодно предостерег.
-..И еще. Меня пару-тройку дней не будет. Поеду по участку… Так что — связь с Бураковым… — Он простился, не подав руки.
Пятиэтажный, хрущевской застройки, дом стоял в самой глубине двора. Я поднялся по незнакомой, плохо освещенной лестнице. Дверь была не заперта. Меня ждали. В крохотную прихожую падал свет, проникавший сквозь короткое колено узкого коридорчика.
Анна вышла навстречу, загородив свет. Я не видел лица, висок ее оказался рядом с моими губами, я поцеловал его вместе с жесткой прядкой волос, а моя рука невольно ощутила сильную упругую грудь, закрытую тяжелой гладкой материей. Анна подняла голову, с минуту, а может, всего секунду мы стояли, прижавшись друг к другу, дрожа, — покорные, даже печальные перед стихией, которая нами теперь распоряжалась.
Нас закружило. Не разъединяясь, не говоря ни слова, не разнимая рук, мы вошли в комнату. Против двери стояла тахта; не отпуская друг друга, мы лихорадочно-быстро стали раздеваться. Я ощутил под ногами мягкий туркменский ковер. Свет погас.
— Милый-милый-милый… — вполголоса бессвязно повторяла Анна.
Потом мы лежали молча, мысленно прогнозируя возможные последствия происшедшего.
Никогда в жизни у меня не было коротких связей. Я всегда принадлежал человеку, с каким делил ложе, и чувствовал себя виноватым перед женщинами, с которыми раньше был близок.
Оказали ли на это влияние позднее созревание или полная сексуальная непросвещенность моего поколения? Что мы знали? Рассказы о шпанских мушках, которых никто никогда не видел, но которые якобы всесильно облегчали, если подложить их в еду или питье. Долгое время над моим сознанием, как и у других десяти — двенадцатилетних пацанов, висела страшная угроза „склещивания“ — соединения „намертво“ с девочкой во время близости. Впереди маячила полная безвыходность, поскольку разъединиться в таких случаях можно было единственно только с помощью ванны и парного молока. Но если с ванной еще все в общем был о ясно, то полностью непонятно — как бы мы попали в нее и как достали необходимое количество молока…
— Не спишь? — спросил я.
— Нет. — Она смотрела перед собой, в потолок. — Я думаю, как все осложнилось теперь для нас обоих.
— Но вы с Эминовым разошлись?
— Официально? Нет, он не дает мне развода. Боится, чтобы это не отразилось на его карьере.
Я повернулся и ощутил ее нежное, крепкое бедро. Анна освободилась от моей руки, повернула голову. Жесткая копна волос снова упала мне на плечо.
— Милый-милый… — Ее горячие губы коснулись моей ключицы. Милый-милый…
Поздно ночью мы пили на кухне зеленый ароматный чай и говорили обо всем, кроме того, что касалось нас самих.
Я рассказал, что прокурор бассейна в принципе одобрил запрет на пользование пусковой установкой.
— Надо ждать: вот-вот появится комиссия из Москвы!.. Она улыбнулась невпопад — чему-то, что теперь было между нами, погладила меня по руке.
— Все равно все обернется против Сувалдина и тебя. За Кудреватых можно и не волноваться. Он — Герой Труда. Комбинат всесоюзного значения. Считается, что работает на оборону. Директор откупится! Так уже бывало. Я ведь местная, знаю. Откупится и на этот раз.
— Чем? Сажей?
— Зачем сажей? Красной рыбой! — Она взяла мою руку и неожиданно поцеловала. — Самое ценное в наших краях — чего нет нигде: это зеленое море, красная рыба и черная икра…
— Она почти слово в слово повторила то же, что и Сувалдин.
— Сейчас начнут готовить операцию на море…
— И после набьют холодильники осетровыми?
— Ни в коем случае! Браконьеры, перекупщики, снабженцы получат задание начальства и сами все принесут. А когда откупятся, для виду будет устроена облава. С катерами, с вертолетами. Только ловить будет некого… Это каждый год повторяется… Помню, в доме у Эминова в это время всегда появлялись огромные чаны. Икра, осетрина… В день рождения все это подавалось. Вместе с сайгаком…
— А сайгак откуда?
— Твой сослуживец Эдик Агаев за несколько дней до юбилея возьмет служебную командировку в горы…
— Он уже предупредил меня об отъезде… Что это? В углу что-то тихо зашуршало, я прислушался.
— Ты чего? — спросила Анна.
— Тш-ш!
— Боишься мышей?
— Панически. Особенно крыс!
— А я котов. — Анна засмеялась. — Наверное, в другой жизни я сама была мышь или крыса…
— А знаешь… — сказал я. — В этом году все будет иначе. Я смешаю им карты…
Бала ждал во дворе.
Позади хлопнула дверь — это был Хаджинур. Я окликнул его:
— Домой?
— Да нет. — Он прикурил. На Хаджинуре были все те же кожаная куртка и брюки, раструбом спускавшиеся на мягкие сапоги. — Надо пройти по пристани, там вечерами предлагают краденое.
Кто-то позвал его: из дежурки выкатилось сразу несколько человек.
Я отошел.
Под деревьями было уже темно — несколько магнитофонов крутили один и тот же шлягер, который я слышал в машине Сувалдина: "На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас…"
Луны не было, это показалось мне хорошим знаком. В безлунные ночи браконьеры охотнее проверяют свои пиратские сети на осетровых.
Мы с Балой сели в машину.
— Ну, что ж! — сказал я. — С богом! Через несколько минут я притормозил "Ниву" рядом с Орезовым.
— Садитесь, прокатимся. — Я открыл дверцу.
— Далеко? — спросил Хаджинур.
— В сторону метеостанции. А то Бала совсем заскучал. — Мой помощник смущенно улыбнулся.
Хаджинур постоял. Он чувствовал, что выбор, который он сейчас сделает, может Круто изменить всю его жизнь. Но колебался он не более секунды.
— Согласен. — Срезов мягко-бесшумно влез в машину.
На этот раз я вел "Ниву" сам. Рядом. сидел Хаджинур, сзади, подпрыгивая на неровностях дороги, трясся Бала.
Ехали молча. Хаджинур, удобно устроившись, маленькой полоской наждака шлифовал свой охотничий нож. Даже на взгляд было видно, что финка бритвенной остроты. Когда она достигла нужной ему кондиции, Хаджинур засучил рукав и аккуратно провел ножом вдоль волосатой руки.
— Будем держаться трассы или махнем берегом? — Я отвлек его от опасного развлечения.
— Можно трассой. — Он удовлетворенно хмыкнул и засунул финку в ножны.
Светофоры салютовали нам желтыми предупредительными огнями. Прохожих было немного. У магазина на проспекте Рыбаков пришлось резко затормозить. Бедолага-офицер, рискуя нарваться на патруль, тащил через дорогу две нагруженные с верхом сумки; впереди, сунув руки в карманы плаща, налегке топала его жена.
— Я бы в жизни такого не потерпел… — скрипнул зубами Хаджинур.
Мы с Балой промолчали.
За оградой завода минеральных удобрений высились, словно гигантские кастрюли, белые металлические баки. Дорогу нам перебежала желтая бродячая собака — я снова затормозил. Фары осветили голые темные бугры впереди.
Уже знакомая дорога вела в ночь, исчезая и вновь появляясь между барханов. Я хотел сократить расстояние, но раздумал.
В пустыне нет ориентиров. Она бесплодна, безгранична, однообразна, нельзя точно определить, не имея опыта, сколько ты проехал, сколько тебе осталось. Пустыня втягивает тебя, как пропасть, делая ничтожной частью самой себя. Черная пасть вседозволенности. Как, наверное, страшно остаться в пустыне одному ночью.
Иллюзию обжитости составляли столбы электропередачи. Насколько глухо это место, можно было судить по тому, что за все время, пока мы ехали, нам никто не встретился, и только в одном месте я обогнал казаха с лошадью, явно единственного на трассе.
— Машины! — хрипло сказал вдруг Хаджинур. — Выключите свет…
Далеко, по другую сторону впадины, шли встречные машины. Еще дальше начиналась темнота, простиравшаяся, казалось, до самой отмели преступного рыбинспектора Зубкова, о котором мне поведал Сувалдин.
Я затормозил. Мы вышли из "Нивы".
Огни встречных машин были еще далеко, снопы света то вздымались, то снижались вместе с дорогой.
— Как мы узнаем, едут ли они с рыбой? — спросил Бала обеспокоенно. Выросший в семье юристов, он заботился о том, чтобы не нарушить прокурорскую этику.
