— Больше вы в тамошнем саду никого не видели? Может, приходил кто или уходил?
Ларссон качнул большой лысой головой.
— Ни души там не было.
— И не слышали ничего?
— Не-ет.
— Ни малейшего шума?
— Не-ет. Я понимаю, вы на выстрел намекаете, про который в газете писали. Но услышать его здесь было невозможно. Во-первых, довольно далеко, и потом, западный ветер, четыре-пять метров в секунду.
Веспер Юнсон глубоко вздохнул и спрятал блокнот в карман.
— Большое вам спасибо,— сказал он, протягивая капитану руку.— Мы узнали весьма важные вещи.
— Рад, коли чем помог,— пробасил моряк.
— В самом деле, если говорить о выяснении обстоятельств двойного убийства, показания старого моряка весьма и весьма полезны,— подытожил начальник уголовной полиции, когда в сумерках мы въезжали по Западной дуге на Шлюзовую развязку.— Во-первых, он подтвердил, что железную дверь отпер сам Свен Лесслер. Во-вторых, мы теперь более-менее точно знаем, что через крышу убийца не проходил. Иначе бы моряк видел его. Ведь он ушел из садика уже после девяти и, несмотря на свой возраст, оставляет впечатление человека наблюдательного и зоркого.
— В-третьих, мы узнали, что у Свена Лесслера было плохо со слухом,— добавил я.
— Чрезвычайно любопытный штрих,— согласился Веспер Юнсон.— Возможно, это сыграло определенную роль.
Он погрузился в размышления, отвечал односложно, с отсутствующим видом, а машина меж тем катила по Старому городу. Только когда Класон затормозил в сердце Клары, у массивного мрачного дома на Дроттнинггатан, он оживился.
— Я скоро.— С этими словами он выпрыгнул на тротуар и исчез в темном подъезде.
Класон припарковался в одной из боковых улочек. Я вышел из машины, купил на углу несколько вечерних газет и горячую сардельку. Жирные шапки экстренных выпусков кричали о «загадочном убийстве» и «страшной тайне», но заметки были так себе.
Я успел приняться уже за вторую сардельку, когда рядом вырос Веспер Юнсон. Голодным взглядом он покосился на меня, сказал:
— Я тоже не обедал,— и направился к лоточнику. А через минуту вернулся, неся в каждой руке по дымящейся сардельке.
— Что нового? — полюбопытствовал я.
Он проглотил кусок сардельки.
— Адвокат Шилль — старый хитрющий лис и говорить не хочет. Занимается он не только разводом Хелен и Гильберта, он еще и поверенный Свена Лесслера.
Мы уселись на заднее сиденье и поехали дальше.
— В таком случае он знает текст завещания,— сказал я.
— Конечно, но завещание будет вскрыто только после похорон.
— И он не пожелал приподнять покров тайны?
— Он попросту не имеет на это права.— Веспер Юнсон откусил большущий кусок и с жаром воскликнул: — В самом деле вкусно! — Доев сардельку, он достал носовой платок и тщательно вытер руки.— Впрочем, он дал мне понять, что никаких сюрпризов в завещании нет.
— Иными словами, сестра и братья унаследуют миллионы,— сказал я.
Он кивнул.
— Единственная неожиданность — Хелен станет состоятельной вдовушкой. Наследует после мужа добрых четверть миллиона.
Да, это был сюрприз, что и говорить.
— У Гильберта были деньги?! — недоверчиво воскликнул я.
— Невероятно, но факт и, как таковой, имеет объяснение,— ответил он.— Деньги положены на блокированный счет. Лесслер-старший хорошо знал своего наследника. Гильберт должен был получить эти деньги после того, как отпразднует свое тридцатипятилетие. До тех пор он распоряжался только процентами. Сам капитал был для молодого человека вне досягаемости, как золото в королевском банке. Кстати, это не золото и не серебро, а ценные бумаги.
— И теперь все они отходят Хелен?
— Совершенно верно.
— Надо же, вспомнил жену в завещании,— удивился я.
Веспер Юнсон фыркнул.
— Вспомнил? Думаете, Гильберт Лесслер помнил о ком-то, кроме себя? Он вообще не оставил завещания, вот и все. Состояние автоматически отходит Хелен, как ближайшей наследнице.
Я задумался.
— Но ведь они уже договорились о разводе. А в таком случае супруги, наверно, утрачивают право наследовать друг другу?
Он покачал головой.
— Право наследования действует, пока брак не будет расторгнут, что происходит лишь через год после разъезда, то есть когда истечет проверочный срок. Юридически брак расторгается только после суда.
Расторжение брака? Так Хелен вроде собиралась вчера к адвокату именно по этому поводу? Да, теперь я вспомнил. Она даже условилась с адвокатом на определенный час, но не пошла, лежала в постели с мигренью.
— Если б Хелен вчера побывала у адвоката и подписала бракоразводные документы, она бы потеряла право на наследство? — спросил я.
Веспер Юнсон как-то странно посмотрел на меня.
— Если б Хелен вчера подписала бракоразводные бумаги, а Гильберта убили сегодня вечером, она бы, скорей всего, осталась без наследства. Поскольку городской суд, вероятно, уже сегодня утвердил бы расторжение брака.
Я размышлял над его словами, но смысл их ускользал. А он спокойно продолжил:
— У Хелен Лесслер была, конечно, убедительная причина убить мужа, вдобавок она и алиби не имеет. Однако, насколько я знаю, размер обуви у нее не сорок третий да и силенок маловато, чтобы таскать взрослого мужчину вверх-вниз по лестницам.
Я хотел было ответить, но тут Класон затормозил перед новым зданием уголовной полиции на Бергсгатан. В опаловых сумерках светлый бетонный фасад казался до странности белым.
Скоростной лифт доставил нас на третий этаж, где находился кабинет начальника уголовной полиции. Он предложил мне посидеть в приемной, а сам исчез в своей святая святых.
То и дело зевая, я листал вечерние газеты и сквозь кремово-желтую полированную дверь слышал, как Веспер Юнсон говорит по телефону. Звонил он в разные места. А у меня глаза словно песком засыпало, все тело ломит, одежда как с чужого плеча, мешает каждому движению. Да, прошли те времена, когда я безнаказанно пренебрегал сном.
В углу стоял стул. Я подтащил его поближе к креслу и водрузил на сиденье тяжелые, как гири, ноги. И в эту самую секунду в приемную вышел Веспер Юнсон.
— Ночевать собираетесь? — спросил он, неодобрительно глядя на мои ноги.
— А что, очень удобно,— сказал я.
— Хоть бы газетку подстелили под грязные ботинки.
Я встал и опять зевнул.
— В последние годы слух у Свена Лесслера действительно ухудшился,— сказал начальник уголовной полиции.— Что-то с внутренним ухом, похоже не очень поддающееся лечению. Я говорил с врачом, который его наблюдал. Странная штука. По его словам, вчера около пяти Свен Лесслер позвонил ему и записался на прием, на сегодня. Он, Лесслер то есть, сказал, что прочел где-то о новом чудодейственном методе гормонотерапии, который восстанавливает слух.
— Вот как,— буркнул я. Сонливость не проходила, тяжелые веки сами собой опускались.
Привычным жестом он расправил усы и холодно посмотрел на меня.
— Кроме того, я позвонил прозектору.
— И что же?
— Как и ожидали. Свен Лесслер утонул. Прозектор послал пробы содержимого желудка и жидкости из легких на экспертизу. В желудке найден мединал, в весьма высокой концентрации. Доза, видимо, была большая, но скорей всего не смертельная. Так или иначе, Свен Лесслер успел утонуть, прежде чем отрава подействовала в полную силу.
— А одеколон? — спросил я.— Ведь из грудной клетки пахло одеколоном. Он что, пил его?
Веспер Юнсон вытащил носовой платок и, сморщив нос, обмахнул сиденье, на которое я клал ноги.
— Неряха,— пробурчал он.
— Так как же — пил он одеколон или нет? — повторил я.
Полицейский начальник встряхнул платок, аккуратно сложил его и спрятал в нагрудный карман.
— Одеколон присутствовал в легочной жидкости. Вернее, должен был присутствовать; кроме запаха, других следов не осталось, но это как будто бы в порядке вещей — он ведь летучий.— Юнсон выдержал эффектную паузу и продолжил: — Зато обнаружена некая соль, известная под названием тиосульфат натрия и используемая, кстати, в фотографии — как фиксаж и при стирке — как отбеливатель, вместо хлорки.
Я во все глаза смотрел на него. Господи, ну какое отношение проявка фотопленки и отбеливание тканей имеют к смерти Свена Лесслера? А полицейский начальник спокойно продолжал:
— В Сальтшён, по моим сведениям, не отмечалось сколько-нибудь значительной концентрации одеколона и тиосульфата натрия. А вот в некоторых душистых солях для ванны их полным-полно.
— В солях для ванны?
Он кивнул.
— Именно так, в душистых солях для ванны. Теперь-то вы понимаете? Свен Лесслер утонул вовсе не у мыса Блокхусудден. Его утопили дома, в собственной ванне.
— В ванне? — повторил я, вытаращив глаза и мгновенно забыв про сон.
