К себе домой он добрался в девять. И едва вскипятил чайник, зазвонил телефон. Это был Серегин.
— Вы где, Анатолий Иванович? — спросил Басков.
— У себя, в гостинице. Что новенького?
— Сын отцу телеграмму не посылал. А телеграмма подписана «Юра».
— А почему вы так мрачно?
— Тот, кто посылал телеграмму, все до тонкости изучил, очень хорошо осведомлен о семейных делах Шальнева. И действовал без осечки. Боюсь, такого двумя пальцами не ухватишь.
Серегин хмыкнул.
— Вы же знаете, Алеша, иной раз слишком большая осведомленность преступника может дать наводку лучше, чем его ошибки.
В словах этих заключался целый метод. Ну если и не метод, то один из принципов, которым можно руководствоваться при розыске преступника. Ищи того, кто мог, например, знать все о разрушенной семейной жизни Шальнева, и, может быть, этот человек как раз и окажется преступником.
Басков был достаточно опытен, чтобы не считать такой подход неким открытием, откровением. Это обыкновенные азы розыскной практики. Но слова Серегина вернули ему равновесие.
Басков медлил с ответом, поэтому Серегин подул в трубку.
— Алло, Алеша! Вы меня слышите?
— Да, Анатолий Иванович.
— Я думал, куда-то пропали… Я говорю, где тонко, там и связывать.
— Наверно. Вы представляете, как Шальнев к сыну рвался… В каком состоянии был… Без промаха действовали…
— А рука-то все-таки дрогнула.
— Ну это, может, по непривычке к мокрому делу.
— Тоже штрих. — Серегин продолжал вселять в него оптимизм и уверенность. — Приезжайте прямо в гостиничный ресторан, я места займу.
Басков нашел Серегина в переполненном ресторане гостиницы «Будапешт» за неуютно стоявшим возле самых дверей столиком. Играл оркестр, пела низким меццо-сопрано высокая брюнетка на эстраде. Публика танцевала.
Разговаривать было трудно, приходилось близко сводить головы, и со стороны, наверное, казалось, что собеседники поочередно жуют друг другу ухо. Все же, пока усиживали графинчик и закусывали каким-то фирменным салатом и семгой, Серегин сумел передать Баскову половину из того, что рассказала ему Ольга Андреевна. Вторую половину он досказал, когда провожал Баскова на Пушкинскую улицу, на остановку троллейбусов № 3 и № 23.
— Крепко ее Балакин окрутил, — сказал Басков. Но Серегин возразил: — А может, он ее не морочил? Может, собирался жизнь налаживать?
— На ворованные деньги?
— Тогда у него не ворованные были. Не честным трудом добытые, но и не ворованные.
— Как это?
— А так… Я от нее в горотдел заехал. У них архив налажен превосходно, в пять минут дело нашли. Читаю, и картина любопытная. При обыске обнаружили у Балакина чужой паспорт, поддельное удостоверение личности, рыбацкое, китобойское. И около десяти тысяч рублей — старыми, конечно. А своего паспорта нет. И нигде не устроен, хотя еще годом раньше из колонии вышел — справка имеется. Ну стали допрашивать: откуда деньги, чей паспорт? Паспорт, говорит, в поезде у одного раззявы принял, а деньги в карты выиграл, в очко. В Сухуми играли по крупной, он банк держал. Почему на место не определялся, чем жил? Хорошее место подыскивал, а жил картами, да кореша, мол, старые долги отдавали. Начали ему вопросы о Шальневых задавать: почему у них остановился, кто они ему такие? И он заявляет: Ольга Шальнева ему фактически жена, надо только зарегистрироваться. И просит отпустить его для этого хотя бы на день.
— Тут в протоколе должно стоять: «Смех в зале», в скобках, — пошутил Басков.
— В скобках ничего нет, а смех, наверно, был… И напрасно. — Серегин сердито кашлял в кулак. — Задержали его, взяли у прокурора санкцию — до выяснения… А Балакин той же ночью совершил побег из капэзэ. И попал ему под руку милиционер из новичков — досталось бедняге, три недели в больнице лежал. Балакина словили еще до утра… Ну и вкатил ему суд пятерку… А насчет денег он, между прочим, не врал. Проверяли — в Сухуми и свидетелей нашли…
— Может, и насчет регистрации не врал, — уже совершенно серьезно заметил Басков.
— Вполне возможно.
— Интересно, догадался он, кому спасибо сказать должен?
— Тут ежу понятно.
— Повезло Нине Матвеевне. Одним разом от двух неугодных избавилась.
— К слову пришлось, Леша: как ее святое семейство поживает? Вы ведь в хоромах были…
— Дальше порога не ходил. Но скучно, наверно…
— Почему?
— Машина есть, дача есть, должность у внука ответственная во Внешторге, у самой — персональная пенсия союзного значения, кругом почет и уважение. Все есть… Разве не скучно?
— Э-э, бросьте-ка, пожалуйста! — Серегин взмахнул рукой. — Будьте уверены, этим Мучниковым совсем не скучно. — Ну их к богу, Анатолий Иванович, а? — И то верно… Что-то троллейбусов нет…
Басков посмотрел на свои часы. — Без четверти двенадцать. Еще будут… У вас теперь какой план?
Серегин вздохнул, расправил плечи.
— Да что ж, пора домой возвращаться, я вам туг больше не нужен. А там дела ждут.
Басков достал из кармана сигареты, хотел закурить, но раздумал.
— Я вот о чем, Анатолий Иванович… Шальнев-то когда-нибудь очнется.
— Нет вопроса, — живо откликнулся Серегин. — Мне самому смерть хочется с ним поговорить, потрогать его живого, а не чурку безгласную… Как только в себя придет, давайте телеграмму, не задержусь.
— От вас он ничего не скроет, а я ему кто? Просто сыщик. — Может, там и скрывать нечего. — Я завтра в Ленинград… Должно там что-ничто найтись, должно.
— Так вы, значит, вечером отправитесь со «Стрелой»?
— Хочу самолетом. Чего день терять?
— А кто мне командировку отметит?
— Вы зайдите ко мне, Марат на месте будет, я ему скажу.
Снизу от Дома союзов появились огни троллейбуса — длинная лента на лбу и два светлых пятна на полах.
— Ну счастливо, Анатолий Иванович. Очень рад был вместе поработать.
— Взаимно, Леша.
Подошел троллейбус. Они пожали друг другу руки, и Басков уехал, а Серегин не спеша зашагал к гостинице.
Басков смотрел в круглый иллюминатор на крыло самолета, которое вот уже минут сорок высоко парило над белоснежным стеганым одеялом облаков, а сейчас с едва ощутимой косиной снижалось, облака стали похожи на покрытую пушистым снегом бескрайнюю степь, и крыло вот-вот начнет срезать верхушки сугробов, между которыми лежит синяя тень.
Как с заигранной, трескучей грампластинки зазвучал из динамика голос стюардессы, призывавшей застегнуть ремни. Стекло иллюминатора сделалось мутно-сизым, и крыло пропало. Самолет вошел в облака…
Через десять минут Басков вышел из здания аэропорта, а еще через полчаса здоровался за руку с начальником жилищно-эксплуатационной конторы, к чьей епархии относился дом, в котором жил Игорь Андреевич Шальнев. Там ждал Баскова ленинградский коллега, старший лейтенант Шустов.
Начальник ЖЭКа, у которого на правом лацкане серого пиджака висел знак участника войны, вышел и быстро вернулся в сопровождении низенького немолодого человека с заплывшими глазками и не менее как трехдневной щетиной на небритом лице.
— Это наш слесарь, — представил начальник.
— Здравия желаю, — хмуро проворчал слесарь, и по комнате порхнул перегарный душок. В руке он держал замурзанный чемоданчик.
— Понятых возьмем там, — сказал Шустов, обращаясь к Баскову.
— Тогда пошли.
По дороге к дому Басков узнал от начальника, что Шальнев обитает в двухкомнатной квартире, где есть еще один жилец — Зыков Константин Васильевич, год рождения 1929-й, одинокий, прописан в Ленинграде с 1973 года, приехал из Пскова, жилплощадь получена в порядке обмена. Работает Зыков на железной дороге, должность — составитель поездов. Больше ничего о Зыкове начальнику не известно… Да, квартплату в сберкассу вносит своевременно.
— Зыкова мы предупредили. Дождется, никуда не уйдет, — заключил начальник. И добавил: — Он в ночную работал. Спит, наверное.
— А как сказали — для чего придем? — спросил Басков тихо, чтобы слесарь не слышал.
— Как вот старший лейтенант велел. Осмотр квартиры на предмет ремонта.
Эта вынужденная ложь перед соседом Шальнева была необходима, чтобы, во-первых, не пришлось портить замки на квартирной двери, во-вторых, Баскову очень хотелось побыстрее увидеть соседа и поговорить с ним, а в-третьих, было бы неграмотно со стороны Баскова допустить, чтобы сосед заранее, до его появления, знал об истинной причине предстоящего визита в квартиру № 32. Мало ли что может выясниться впоследствии…
Начальник был брит, и пахло от него мужским одеколоном «Шипр», но глядел он ненамного веселее слесаря: видно, не причислял хлопоты с милицией к разряду желанных.
— Неприятности, что ли, Иван Степаныч? — спросил у него Шустов.
