Я вставила в магнитофон кассету, пленка была заранее отмотана на начало разговора супругов Косачевых, и отправилась в кафе. Там почти никого не было, только за одним столиком шептались, макая длинные распущенные волосы в стаканчики с жиденьким кофе, две школьницы, да в глубине мужик в красной футболке и серых шортах лениво ковырял мороженое, с интересом разглядывая пробегающих мимо девиц. Меня он тоже осмотрел, но оценил, судя по всему, невысоко. Нахал. Чтобы не сидеть за пустым столиком, я купила себе небольшую бутылочку охлажденного «пепси» и ждала, потихоньку потягивая ледяной напиток.
Елена Викторовна в отличие от меня пунктуальность, видимо, не считала достоинством и явилась только через двадцать минут. Увидев ее, в голубеньком платье, которое, вынуждена признаться, очень ей шло, и с голубой сумочкой в тон платью, я мысленно чертыхнулась. Значит, мой микрофон мирно лежит дома вместе с белой сумочкой! Додумалась, куда воткнуть! Но кто же знал, что у этой супермодной мадам к каждому платью отдельная сумка прилагается? Я лично вообще сумки не люблю, у меня только одна черная торбочка на все случаи жизни. Ну и еще маленькая, театральная, бисером обшитая…
Косачева, заслужившая беглый, но одобрительный взгляд мужика в красной футболке, подошла ко мне, громко цокая каблучками. Села, напряженно выпрямившись, посмотрела на меня с отвращением.
– Ну?
Я молча выложила на стол магнитофон, воткнула в него провод от наушников, который протянула ей, дождалась, пока она их пристроит, и нажала клавишу «пуск». Елена Викторовна, несомненно, была уверена, что ни один мускул на ее лице не шевельнулся. Собственно, так оно и было, легкое подрагивание левого века не в счет. Чтобы увидеть ее реакцию, мне хватило нервных пятен, загоревшихся на ее щеках, сменившихся потом восковой бледностью. Когда запись кончилась, она сняла наушники, положила их рядом с магнитофоном.
– Это… – голос ее дрогнул, Косачева откашлялась и начала снова: – Это фальшивка.
– Ради бога, – я улыбнулась. – Называйте как хотите. На самом деле это копия. Оригинал, как это принято, сами понимаете, хранится в надежном месте. И не натравливайте, пожалуйста, больше на меня своих громил. Если со мной что-нибудь случится, пленка немедленно поступит в известное вам учреждение. И сразу вам скажу, чтобы не вести лишних разговоров, запись продается. Я не собираюсь доставлять вам неприятности, рассылая экземпляры в милицию, в администрацию города, в газеты и на телевидение. Это мое частное дело, и я хочу заработать немного денег. Вы ведь хотели, чтобы я служила вам, собирались меня купить…
Ух как она смотрела на меня! Так и придушила бы – с удовольствием, тут же, за столиком.
– Так вот, служить вам я не собираюсь, а на то, чтобы купить меня, у вас денег не хватит. Пленку же я продам, это будет обычная коммерческая операция. Вы ведь в коммерции разбираетесь неплохо, так что можете быстро определить – сделка для вас выгодная.
– Я вам не верю, – она едва шевельнула бледными губами, но слова прозвучали удивительно отчетливо.
– Ничем не могу вам помочь. Вы опытный человек и понимаете, что я не занимаюсь благотворительностью. Сделка эта взаимовыгодна. Каждый из нас выигрывает. Вам, можно сказать, повезло, что мне в данный момент очень нужны деньги. И чтобы получить соответствующую сумму, я готова пожертвовать очень многим. Вам нужна эта запись. Я ее продаю. Все предельно просто.
Мои слова не то чтобы успокоили ее, но были той соломинкой, за которую Косачева могла ухватиться, чтобы не захлебнуться в волне паники. Купля-продажа, сделка – эти слова и обозначаемые ими действия были ей понятны.
– Но ведь вы же… – неуверенно начала она, потом сама себя перебила: – Ах, да, конечно. Деньги.
– Вот именно, деньги, – подтвердила я.
– Вы этот наш разговор тоже записываете? – все-таки до конца она мне не верила.
– Помилуйте, какой смысл?
Косачева молчала. Буравила меня глазами и ждала, что я скажу. Доказательств, что ли, ждала?
– Уж свои-то предложения к вам мне записывать совершенно ни к чему. Вы же это понимаете. И вот он, магнитофон, сами видите.
Кажется, поверила. А может быть, и не поверила, но решила этот вопрос больше не обсуждать. Во всяком случае, Елена Викторовна перешла к вопросу конкретному, из хорошо знакомого ей мира цифр. И даже голос у нее при этом изменился. Крепкая, однако, дамочка, быстро в себя приходит.
– Сколько вы хотите?
– Сто тысяч. Долларов, разумеется.
– Это слишком много, – нахмурилась она.
– Елена Викторовна, вам не кажется, что торг здесь неуместен?
– Но цена должна быть разумной.
Ага, цену я назначила правильную. Чувствовалось, что на сто тысяч долларов она ни в коем случае не согласится. Очень хорошо. Я улыбнулась обаятельно и слегка надавила:
– А вот это понятие относительное. Мне кажется, что разумнее отдать часть, чем потерять все.
– Я… я должна подумать, – Косачева встала.
– Не слишком долго, – я вынула из магнитофона кассету и протянула ей. – Возьмите, послушаете еще разок, вместе с Борисом Леонидовичем. Легче будет решение принять.
Она взяла кассету осторожно, двумя пальчиками, и кинула в сумочку.
– Позвоните мне сегодня вечером, тогда мы все и решим.
– Да, чуть не забыла, – я подошла почти вплотную и продолжила разговор полушепотом: – Еще раз убедительно прошу вас, скажите своим киллерам, чтобы приостановили свои происки в мой адрес. Это может плохо кончиться. Для вас.
Мадам Косачева одарила меня на прощание убийственным взглядом, четко, как солдат на плацу, развернулась «кругом» и зацокала каблучками, удаляясь.
Я вернулась в машину, протянула Самойлову бутылочку.
– Пить хочешь? Докладываю: встреча высоких договаривающихся сторон прошла мирно, условия приняты к обсуждению, окончательный вердикт будет вынесен вечером.
Витя жадно, в два глотка допил «пепси», закинул пустую бутылочку за заднее сиденье и потребовал:
– Подробности!
Что мне, жалко, что ли? Рассказала с подробностями, почти дословно. Он слушал, кивал.
– Заглотнула, значит, наживку, – Самойлов неожиданно ухмыльнулся. – Тань, а если она и правда согласится и принесет тебе сто тысяч баксов? Что тогда делать будешь?
– Скажу, что передумала и хочу двести тысяч, – пожала я плечами. – Да не принесет, сам слышал, у них сейчас денег нет, киллерам заплатить нечем.
– Тут ты, пожалуй, права. Ладно, что дальше делать думаешь? До вечера далеко еще.
– Здесь, наверное, покручусь, присмотрю за Косачевой, она сейчас бурную деятельность должна развить, – я покосилась в сторону серой «Волги», водитель которой так ни разу и не пошевелился. Интересно, он там вообще живой? – Сколько у тебя тут народа, только этот или еще есть?
– Есть, конечно, – рассеянно ответил Витя и ткнул в меня пальцем. – Нет, подруга, все будет не так. Мы сейчас поедем в управление, я буду заниматься своими делами, а ты тихо, как мышка, будешь сидеть в уголке.
– Не открывая рта? – уточнила я.
– Вот именно, не открывая рта.
– Самойлов, ты что, с ума сошел?
– Наоборот, я очень трезво оцениваю ситуацию. Самым безопасным для тебя местом в данный момент будет наш кабинет. Тань, ты пойми, я очень не хочу, как тот минер сказал, соскребать тебя со стенок столовой ложкой.
– А если я пообещаю быть осторожной, с незнакомыми не разговаривать и у чужих дяденек конфеты не брать?
– Иванова, ты не поняла. Я этот вопрос с тобой не обсуждаю, я ставлю тебя перед фактом. А если ты будешь и дальше спорить, то я имею право задержать тебя, как лицо без документов, до выяснения личности.
– Что-о?
– И вообще, кого-то ты мне напоминаешь… – Витя откинулся назад и, прищурившись, окинул меня подозрительным взглядом. – Проходила у нас по ориентировкам аферистка с такими приметами.
Я подняла руки.
– Сдаюсь! Вяжите меня, люди добрые, все признаю, на все согласна. А к Мельникову можно будет съездить?
– Без проблем, вместе и поедем.
– Витя, – я состроила жалобную гримаску, – а давай мы Андрею не будем говорить про вчерашнее.
– Про что это? – не понял он.
– Ну про стрельбу эту дурацкую, про дверь мою… Ничего ведь не случилось, зря только расстроим человека.
– Да что тебе это, игрушки детские, что ли? – Витя, похоже, начал сердиться. – Тут говорим, тут не говорим, тут селедку заворачиваем! Ясно же, что все взаимосвязано, что одна банда работает, какие тут могут быть секреты! Сама все расскажешь. С подробностями! Поняла?
– Поняла, – вздохнула я.
– Вот и ладненько, – сразу повеселел Витя. Все-таки не любил он ругаться. – Поехали в управление, а то у меня дел куча.
Я уже завела мотор, когда из дверей офиса вышел Лемешев. Неторопливо направился к служебной стоянке, отпер дверцу новенького, цвета морской волны, «Ягуара». М-да, не хочет, я смотрю, руководство фирмы «Орбита» поддерживать отечественного автомобилестроения. И машинешки себе подбирают неслабые – «Ягуар», «Вольво». У Кондратова покойного «Субару» была, тоже не последняя в ряду. Николай Георгиевич небрежно забросил внутрь машины дорогой кожаный кейс и сел за руль.
