Ознакомительная версия.
А ему что же, опять огородами красться и предупреждать возможных подозреваемых, чтобы сидели тихо и не высовывались? Все об их душевном состоянии и физическом здоровье пекся, а ответил кто-нибудь ему взаимностью? Черта с два! Замкнулись все и глядят только исподлобья. И молчат, молчат, гады такие!!!
Саша Углина молчит и глаза отводит.
Таня Вострикова хоть и тараторила что-то, но толкового так ему и не удалось из нее ничего выудить. И все смотрит мимо него, смотрит мимо него. Так ведь и не сказала, дрянь малахольная, с чего это Игорь ей цветы подарил.
Сам Игорь осветил его вопрос неподражаемо симпатичной улыбкой, пожал плечами и сморозил что-то про сочную Танину молодость, красоту, про то, что не сумел удержаться и букет, который купил для Маши, подарил Тане. А Маше будто решил еще купить. И когда только успевал букеты эти таскать из города...
Володька опять же библиотекарь чудит. Очнулся когда от обморочного похмелья, глаза на него таращит и вовсе все отрицает.
– Ты же мне сказал, что видел ее накануне смерти! – кричал на него Бабенко, верша допрос в собственном доме по всем правилам и даже под запись. – Что видел, что могло у вас что-то быть, но не было!
– Не было такого, ты чего, Степаныч??? – Володька отчаянно мотал головой и до минуты вспоминал и рассказывал все, что проделывал накануне той ночи. – Но Маши... нет, не было ее в тот вечер в поле моего зрения.
Что ты будешь делать, а! Сначала, в полупьяном угаре сказал, что видел. А потом отказывается. То ли не помнил ничего, то ли помнить было нечего.
Одним словом, никто не пожалел его – жалеющего их.
Теперь и он их щадить не станет. Теперь уж...
– Так кого нашли, Марина? – наморщил лоб Бабенко.
Он вдруг почувствовал, что боль с левой стороны груди отступает. Стоило ему подумать о своих сельчанах как о людях посторонних ему, как о людях, которым не требовалась совершенно его защита, как боль тут же пропала, уступив место холодной трезвой рассудительности.
– Таню Вострикову! – шепотом выдохнула Маринка и начала истово креститься.
– Что Таню Вострикову?! – И снова болезненным толчком в сердце ударило.
– Таню нашли мертвой за огородами Углиных, Степаныч!!!
– Чего несешь-то, дура! – Он так громко и истошно заорал на нее, что сам себя испугался, и тут же осел на ступеньки, ноги перестали слушаться. – Господи, Маринка, чего ты... Чего брешешь-то?!
Она не обиделась на дуру. Все тут же поняла, вздохнула, глянула на участкового с жалостью, присела тут же к нему рядышком на ступеньки. Толкнула бедром:
– Слышь, Степаныч, а чего это Лялька вчера накричала на Сашку, будто та убила мать?
– Так прямо и сказала? – рассеянно отозвался он, со странной леностью начав перечислять в уме, что необходимо сделать в первую очередь, а что оставить на потом.
Надо бы сходить на место происшествия – раз и выставить там охрану, чтобы до приезда городских ничего не затоптали и не утащили, не дай бог.
Позвонить надо в город, в отдел. Это непременно и обязательно, и даже это нужно сделать прежде, чем бежать на место происшествия.
Вспомнив всю прежнюю процедуру и то, что сегодняшнее убийство снова пришлось на выходной день, Бабенко аж застонал и снова за сердце ухватился.
Сейчас приедут, все нервы измотают. Умничать начнут, его во всем обвинять. Скажут, а с чего это Вострикова погибшая вдруг по деревне ночами разгуливала, если она, с ваших утверждений, должна в городе работать. И вы даже обещали ее доставить на допрос к следователю на будущей неделе. Твердо обещали.
Так как? И работала ли она вообще? Что вам об этом известно?
А ему что известно? Он скажет, что слухами пользовался. Да, знает, что непрофессионально это, а что делать! Таня пропала из деревни и координат никаких никому не оставила. Не в розыск же ее было объявлять.
– Как она... Как ее убили? – сорвавшимся на хрип голосом спросил Бабенко.
Он все еще надеялся, что дуреха сама померла, что это несчастный случай, а не убийство вовсе. Шла ночью огородами, споткнулась, упала. Либо шею себе свернула, либо по выпивке в лужу лицом упала и захлебнулась.
– Ее задушили, Степаныч! – зловещим шепотом оповестила Марина, мгновенно лишив его всяческих надежд на благополучный исход дела, если вообще так можно думать. – Задушили, как Машу!
– Кто ее нашел?
Он слабел просто с каждой минутой, удивляясь тому, что остро чувствует, как превращается в ветхого старика с редкими ударами сердца, немощными мышцами и едва уловимым срывающимся на сиплый хрип дыханием.
Это был конец!
Теперь его никто не пощадит, ни свои, ни городские.
Свои-то опять ладно, они знать ничего толком не знают, упрекнуть могут лишь в бездействии. Да и городских он запросто может послать. Они тоже не знают, что он Таню прятал в ее же доме.
А вот что делать с собственной совестью?! Куда от нее подаваться, в каком подвале прятаться?! Под чьей юбкой полыхающее стыдом лицо хоронить?! Под Маринкиной, что ли? Так она же первая и отпихнет его, и осудит, хотя пару лет назад и пригревала его иногда в своей койке.
– Ой, что-то худо мне, Маринка! – простонал Бабенко и начал заваливаться на бок. – Принеси валидол, он там в кухне на столе.
– Ты-то еще чего, а? – всхлипнула она корабельной трубой и рванула что есть мочи в его дом.
Там в сенцах тоже споткнулась о резной угол шкафа, разразилась нещадной бранью, затем зло хлопнула дверь в коридорчик, откуда вели двери во все его комнаты, и следом на какое-то мгновение повисла тишина.
Бабенко осторожно распрямился, боясь переусердствовать в телодвижениях, прислушался. И правда, над деревней тихо так было, будто все повымерли, а не только эти две молодые красивые женщины, жить которым бы еще и жить. Ни куриного кудахтанья, ни индюшиного клекота, а у соседки был целый выводок этих птиц, и они постоянно раздражали его своим гундосым ворчанием с утра до ночи. Теперь молчали, будто она разом всех под нож пустить решила. Гула машинного тоже не слышно. В поле же должен был кто-то быть, пора-то уборочная вовсю идет. И еще вчера там суетливо сновал их самосвал, подбирая зерно с комбайнов.
Ни единого звука, ни единого! Может, он оглох? А что, может, и правда оглох от горя? От своего собственного горя, ничего не имеющего общего со всем остальным, подгоняющим деревенских сплетниц к перилам Маринкиного магазина. Не было в его горе их сострадательного любопытства и сиюминутной жалости, которую вытеснят уже завтра повседневные заботы. Его огнем жгло адское чувство вины.
Не усмотрел! Не предостерег! Не уберег, в конце концов!!! Да и сделать толком ничего не сделал за эти почти три недели. Да, завтра как раз три недели и будет со дня смерти Мани Углиной. А что он за это время успел сделать, кроме бесполезного шастанья по деревне, что?!
Ничего. Даже его поездка в город окончилась полным провалом. Он, вдохновленный новой идеей, напечатал кое-что в школьной секретарской. Собрал бумаги, сел в автобус, приехал. Изложил свои соображения тому молодому оперу, который ему был особенно несимпатичен еще с прошлой их встречи. И что получил в ответ?..
Почему и зачем пошел именно к нему, Бабенко до сих пор затруднялся ответить даже самому себе. К Толику вполне мог зайти, знакомы давно, и мужик тот нормальный, понимающий. Даже к начальнику отдела мог ввалиться и доводы свои изложить. Тот, если бы и выгнал, и правоты его не признал, хотя бы подумал про себя, что вот, мол, мужик старается, что-то делает, предпринимает что-то на вверенном ему участке.
А так что? А так получил увесистую моральную оплеуху, и все!
«Вы в своем уме, Павел Степанович?! – вытаращился на него Щеголев, когда он изложил ему свою версию происшествия. – Вы так нам нового Фантомаса в своей деревне породите с такой-то фантазией! Увы, уважаемый Павел Степанович, фантомы не существуют, да и вы далеко не Анискин, чтобы его искать среди жителей. Так что не занимайтесь самодеятельностью, а лучше присматривайте за своими деревенскими».
«А я что делаю?! – вскинулся он тогда с обидой. – Я про них все знаю! Про всех все! Про каждый прыщ на их заднице, пардон! Про каждую царапину!»
Брякнул и тут же язык прикусил. Хорошо еще, что Щеголев этот невнимательно слушал и пропустил мимо ушей его неосторожное заявление, а то наверняка бы пришлось объясняться.
Объясняться не пришлось, зато пришлось много слушать. Версий он, конечно, основных ему не выдал, но заключение экспертизы вкупе со своими умозаключениями зачитал.
«Под ногтями жертвы обнаружены два образца кожного покрова. Предположительно один образец принадлежит женщине, второй – мужчине. Так что предположительно убийц было двое. Скорее всего это заезжие гастролеры, которым жертва совершенно случайно попалась на глаза. И убили они ее... Ну не знаю, почему. Это еще предстоит выяснить. Может, хотели ограбить, может изнасиловать. А кто-то им помешал. И чтобы она их не опознала впоследствии, они ее и задушили. Вот чем, на наш взгляд, обусловлено наличие под ногтями жертвы двух образцов кожи. Это как раз многое объясняет».
Ознакомительная версия.
