если таковая вообще состоялась и вся эта байка не грязная ложь… – скрестив руки на груди, я тихо вздохнула. – Я не верю в это. Мой отец был порядочным доктором и хорошим человеком. Знаю, мне было всего три, когда его с мамой не стало, но я помню обоих своих родителей. Мать совсем смутно, скорее даже образно, но и лицо отца, и его голос я хорошо помню до сих пор. Он был добрым человеком. Он не мог так поступить: не мог украсть младенца, украсть меня…
– Конечно не мог, – положив предплечья на стол, Арнольд сказал то, что я хотела услышать, и я это понимала.
– Но… – я сдвинула брови. – Правда заключается в том, что я не хочу знать эту правду. Ламберт думает, будто скрывая правду о ночи, в которую я появилась на свет, он мстит мне, но на самом деле мне от этого легче… Легче не знать… То есть я не хотела бы узнать, что мой отец украл меня у моих настоящих родителей. Мой отец дарил мне красивых кукол, носил меня на своих сильных плечах, покупал мне кокосовое мороженое и украшал мою голову огромными, и самыми красивыми бантами… Я помню, как сильно он меня любил, и как сильно его любила я… И поэтому я говорю себе, что уверена в том, что вся эта история, будто бы мой отец мог быть инициатором подмены – это всего лишь сказка Ламберта, придуманная им лишь для того, чтобы ужалить меня побольнее. Однако на самом деле я понимаю, что всего лишь хочу верить в то, что мой отец невиновен, что преступником в этой неправдоподобной истории может быть только Ламберт… Я вспоминаю его на допросе. Он сказал мне следующую фразу: “Вам было бы очень-очень интересно узнать историю младенца №1, но ещё не время”. До сегодняшнего дня я всё ломала голову над этой фразой, никак не могла понять её скрытый смысл, но теперь понимаю: он знал, что раскроет правду сегодня, перед большой публикой. Раз уж он пойман и отрицание его вины ничего ему не обещает, он хочет славы. И он её получает.
– Ещё становится понятным, почему на допросе Ламберт, говоря об этой подмене, делал упор только на одного младенца, и почему им изначально была задокументирована информация только об одном, а не о двух младенцах. Вторая девочка умерла из-за его врачебной ошибки, спустя несколько часов после совершенной им подмены.
– А тем временем я выросла и стала казаться ему опасной: я стала следователем, а позже и подругой Рене. Я была ближе к разгадке и к нему самому, чем ему того хотелось бы.
– Как ты чувствуешь, слова Ламберта о том, что тем младенцем являлась ты, могут оказаться правдой?
Прежде чем ответить, я несколько секунд подумала.
– Если правдивость его слов подтвердится, тогда он окажется прав вдвойне – я действительно всю свою жизнь гналась не за его отцом, а за ним. Потому что в случае, в котором его слова правдивы, именно он, а не его отец, лишил меня родителей.
– Нет, всё же ты гналась за Больничным Стрелком. Ты ведь не веришь в то, что твой отец, даже окажись ты не его биологической дочерью, украл тебя. Получается, ты гналась за мерзавцем, отнявшим жизни твоих приёмных родителей, тем самым неосознанно нагоняя мерзавца, отнявшего у тебя биологических родителей.
– Сегодня я впервые увидела мистера и миссис Холт. Перед началом суда они так смотрели на меня, что у меня плечи дёрнулись от их взглядов…
– И что ты будешь делать, если это окажется правдой?
– Я не верю в то, что это правда, – подчеркнула категорическим взмахом головы свои уверенные слова я.
– Совсем? – в неверии повёл бровями Рид.
– Совсем.
– А как же неоспоримый факт твоей внешней схожести с Тессой Холт? Я указал тебе на него сразу после нашей первой встречи с ней. По-моему, сходство ваших внешних характеристик очевидно.
Я замерла. Он был прав: Тереза Холт отличалась от меня только цветом глаз и ростом – у меня были карие глаза, в то время как она была голубоглазой, и я была немногим ниже неё. А ещё у неё волосы были длиннее и она была младше меня примерно на восемь лет, но в остальном… В остальном её внешность была крайне близка к моей. От этого осознания я сжала зубы сильнее.
– Семейство Холт, насколько я понимаю, не только обеспеченное, но и весьма большое, – прищурился Арнольд. – Разве ты никогда не мечтала о большой семье?
Естественно мечтала. Папа, мама, братья, сёстры, племянники, совместные уикенды, общие праздники и бесчисленное множество фотографий на каминной полке, на которых было бы запечатлено неприлично много счастливых моментов моей жизни. Но… Правда заключалась в том, что это лишь мечтания – не моя реальная жизнь. Вернее, моя непрожитая жизнь, то есть неслучившаяся, а потому неправдивая.
Я тяжело вздохнула и сжала руки ещё сильнее, после чего произнесла вслух очередную свою правду:
– Дело в том, что я привыкла к одиночеству. Большая семья – это детская мечта. Я из неё уже давно выросла. Мне хорошо одной, хорошо быть самой по себе, а Холты… Их слишком много, понимаешь?
– Понимаю. Слишком много посторонних для тебя людей.
– Именно. Окажись весь этот ужас правдой – они атакуют меня. А я их не знаю. Хотела бы знать, если они действительно моя биологическая семья, но я не знаю их и с этим ничего уже не поделаешь. Мне тридцать пять, все они тоже зрелые и сформировавшиеся личности, со своими тараканами в головах…
– Ты боишься, что твои тараканы не понравятся им?
– Вовсе нет. Мне наплевать, кому и почему могут не нравиться мои тараканы. Просто это так сложно… И болезненно, – тяжело вздохнув, я закрыла глаза. В моём подсознании вдруг всплыла картинка: хотя миссис Холт я и видела сегодня впервые, её голос я уже слышала прежде. Когда звонила ей, чтобы сообщить о том, что с её дочерью всё в порядке, что я нашла её. Почему-то этот звонок показался мне очень ярким на каком-то энергетическом уровне, возможно поэтому он так прочно засел в моей памяти:
– Пейтон Пайк?! Мы так ждали Вашего звонка!
– С кем я имею честь говорить?
– С мамой!.. Я мать Терезы…
– Миссис Холт, мы нашли Вашу дочь, она жива и с ней всё в порядке… – я осеклась. – С ней всё будет хорошо.
Сейчас я почему-то вспомнила не только этот разговор, но и
