Ознакомительная версия.
– А откуда у вас эта неуверенность, миссис Босток? Он либо выходил, либо нет.
– Вы, безусловно, правы, суперинтендант. Как вы говорите, он либо выходил, либо нет. Но не было никакой причины, по которой я должна была это запомнить. Вечер ничем не отличался от других. Мне кажется, он действительно выходил и быстро вернулся, но точно не помню. Полагаю, здесь вам сможет помочь он сам.
Далглиш сменил тактику. Он выдержал паузу длиной в целых полминуты, а потом тихо спросил:
– Вы любили мисс Болем, миссис Босток?
Этот вопрос его собеседнице не понравился. Под патиной ее макияжа Далглиш различил красные пятна, поползшие по шее от злости или волнения.
– Ее не так-то легко было любить. Я пыталась оставаться терпимой и поддерживать ее.
– Говоря слово «поддерживать», вы, несомненно, имеете в виду, что пытались скорее сгладить, чем обострить ее проблемы в отношениях с медперсоналом и воздерживались от открытой критики ее работы в качестве администратора?
Нотка сарказма в его голосе разбудила дремлющую в миссис Босток враждебность, как и было задумано. Под маской высокомерной и независимой женщины скрывалась неуверенная школьница. Он знал, что достаточно одного намека на подозрение – и она начнет защищаться. Далглиш вызывал у нее антипатию, но ей была невыносима сама мысль о том, что ее могут недооценивать или игнорировать.
– На самом деле мисс Болем не очень подходила на административную должность в психиатрической клинике. Она не проявляла никакого интереса и не участвовала в том, что мы пытаемся здесь делать.
– И к чему же она была столь безучастна?
– Ну, например, она не любила невротиков.
«Как и я, Господи помоги, – подумал Далглиш. – Как и я». Но он ничего не сказал, и миссис Босток продолжила:
– Еще с ней было трудно договориться об оплате транспортных расходов некоторых пациентов. Это положено только тем, кто находится на попечении Государственной службы помощи, но мы помогаем и другим больным, которых курирует Фонд помощи бедным. Есть одна девушка, очень умная, которая приезжает сюда дважды в неделю из графства Суррей, чтобы поработать в отделении творческой терапии. Мисс Болем считала, что ей нужно найти лечебницу поближе к дому или вообще не лечиться. В общем, она всегда ясно давала понять, что, по ее мнению, пациента надо быстрее выписывать, чтобы он мог заняться делом, как она выражалась.
– Но она не высказывала подобных мыслей пациентам?
– Нет! Она всегда следила за тем, что говорит. Но я видела, что особо впечатлительные больные становятся в ее обществе беспокойными. К тому же она крайне неодобрительно относилась к интенсивной психотерапии. Это ведь требует много времени. Как и должно быть. А мисс Болем скорее судила о профессионализме психиатра по количеству пациентов, которых он принимал за прием. Но это не так важно, как ее отношение к пациентам. Разумеется, подобное поведение имело определенные причины. Ее мать была больна и много лет лечилась у психоаналитиков, прежде чем умерла. Насколько я знаю, она покончила с собой. Мисс Болем явно приходилось нелегко. Но похоже, она выплескивала злость на пациентов клиники. Она подсознательно боялась, что у нее самой может начаться невроз. Это было совершенно очевидно.
Далглиш подумал, что не вправе высказывать комментарии по поводу этих предположений. Он был готов поверить в то, что в них было зерно истины, но не в то, что миссис Босток все это выдумала. Возможно, мисс Болем и раздражала психиатров отсутствием интереса к их работе, но в этом по крайней мере у нее были сторонники.
– Вы знаете, кто лечил мисс Болем? – спросил он.
Миссис Босток вытянула изящные ноги и устроилась на стуле еще удобнее, прежде чем соизволила ответить:
– Вообще-то знаю. Но я не думаю, что это может иметь хоть какое-то отношение к нашему разговору.
– Может быть, предоставите мне решать, что имеет к нему отношение, а что – нет? Я все равно смогу это выяснить. Если вы не знаете или не уверены, то так и скажите – это сэкономит время нам обоим.
– Ее лечил доктор Этридж.
– А кого, по вашему мнению, теперь назначат на должность мисс Болем?
– В качестве заведующего административно-хозяйственной частью? Честно говоря, – хладнокровно заявила миссис Босток, – я и понятия не имею.
* * *
Основная работа, предстоявшая на этот вечер, для Далглиша с Мартином уже была закончена. Тело убитой унесли, а архив опечатали. Всех сотрудников опросили, и большинство уже разошлись по домам. Доктор Этридж покинул клинику последним из врачей и еще долго взволнованно расхаживал вокруг Далглиша, пока тот не отпустил его. Мистер Лодер и Питер Нейгл оставались в холле, где дежурили два полицейских в форме. Секретарь комитета с тихой решимостью заявил, что предпочитает находиться в зоне досягаемости, пока полиция находится здесь. А Нейгл не мог уйти, не заперев парадную дверь и не сдав ключ.
Далглиш и Мартин в последний раз обошли здание вместе. Наблюдая за ними, случайный свидетель мог бы сделать неправильный вывод о том, что Мартин являет собой полную противоположность более молодому и успешному шефу. Но все, кто работал в Скотленд-Ярде и знал их обоих, думали иначе. Внешне Далглиш и Мартин, конечно, сильно отличались. Сержант был крупным широкоплечим мужчиной ростом около шести футов, его открытое лицо покрывал румянец, и он больше походил на неуклюжего преуспевающего фермера, чем на детектива. Худощавый Далглиш рядом с сержантом казался еще выше, его волосы были темными, а движения – легкими. Ни один человек, наблюдающий за тем, как Далглиш ведет расследование, не мог не отметить его ум и проницательность.
Мартин был на десять лет старше шефа и вряд ли мог надеяться на дальнейшее продвижение по службе. Однако он обладал рядом качеств, которые превращали его в превосходного детектива. Он никогда не терзался сомнениями по поводу моральной стороны собственных помыслов и действий. Понятия добродетели и порока были для него диаметрально противоположны, как два полюса. Ни разу в жизни не забредал он в ту сумеречную даль, где грани добра и зла причудливо пересекаются. Сержант отличался твердой решимостью и бесконечным терпением. Он был добр, но не опускался до слезливой сентиментальности, он был внимателен к частностям, но не терял из виду целое. Судя по званию, его нельзя было счесть выдающимся следователем, но если он и не обладал изощренным умом, то в равной степени был лишен и глупости. По большей части работа полицейского сводится к скучной, монотонной, тщательной проверке деталей. Многие убийства, по сути, представляют собой жалкие низменные преступления, на которые людей толкают невежество и отчаяние. Задачей Мартина было помогать в их раскрытии, именно это он и делал, терпеливо и беспристрастно. Столкнувшись с убийством в клинике Стина, где явно действовал умный и бесстрастный преступник, сержант нисколько не сомневался: методичная работа и внимание к деталям помогут раскрыть это злодеяние, как помогли раскрыть и другие. А убийца, будь он умен или глуп, погрязший в грехах или повинующийся импульсу, должен быть пойман. Мартин шел, как обычно, отставая на шаг или два от Далглиша, и почти все время молчал.
Они обходили здание в последний раз за тот вечер, начав с четвертого этажа. Здесь большие помещения были разделены перегородками, чтобы обеспечить место для социальных работников, психологов и терапевтов, тут же находились и два больших кабинета, где царствовали психиатры. В передней части здания была еще одна очень милая комната, которую не коснулись перепланировки; она была обставлена мягкими креслами и маленькими столиками. Очевидно, это тут собирались дискуссионные группы по проблемам семьи, участники которых могли наслаждаться красивым видом из окна, выходящего на площадь, в перерывах между анализом своей бытовой и сексуальной несовместимости. Далглиш вполне мог понять недовольство отсутствующей миссис Баумгартен. Комната идеально подходила для отделения творческой терапии.
Более важные кабинеты располагались этажом ниже и не подвергались почти никаким изменениям и переделкам, здесь царила атмосфера элегантности и спокойствия. Картина Модильяни была не совсем к месту в зале заседаний, но не очень резала глаз. Располагавшуюся по соседству небольшую библиотеку медицинской литературы с антикварными книжными шкафами, на каждом из которых красовалось имя дарителя, можно было принять за собрание какого-нибудь достопочтенного джентльмена восемнадцатого века, если не присматриваться к названиям книг. Низкие вазы с цветами на шкафах и несколько кресел неплохо смотрелись, хотя было заметно, что их принесли сюда из полудюжины разных домов.
На этом этаже также располагался кабинет главного врача, и это было самое изысканное помещение в клинике. У дальней стены стояла кушетка для приема пациентов, такая же, как в кабинетах других психиатров, – низкая односпальная тахта, обитая ситцем, с красным одеялом, сложенным в ногах, и подушкой в изголовье. Остальные предметы мебели явно предоставил не комитет по управлению лечебными учреждениями. Рабочий стол восемнадцатого века не был завален всякой ерундой вроде картонных календарей или стандартных ежедневников, на нем находилась лишь книга для записей в кожаном переплете, серебряная чернильница и лоток для бумаг. Тут стояли два кожаных кресла и угловой шкаф-буфет красного дерева. Создавалось впечатление, что главный врач собирал старинные гравюры и особенно увлекался техникой меццо-тинто и эстампами восемнадцатого века. Далглиш изучил коллекцию работ Джеймса Макарделла [14] и Валентина Грина, [15] расположенных по обе стороны каминной полки, и обратил внимание на то, что пациенты доктора Этриджа раскрывали тайны своего бессознательного, сидя под парой утонченных литографий Халлмандела.[16] Он подумал, что неизвестный, обокравший клинику, возможно, и был джентльменом, если верить Калли, но в искусстве он точно не разбирался. Не было ничего удивительного в том, что второсортный воришка предпочел пятнадцать фунтов наличными двум творениям Халлмандела. Эта комната, несомненно, радовала глаз и свидетельствовала о том, что ее хозяин был человеком со вкусом и обладал средствами для проявления своего вкуса. Это была комната человека, который не видит причин для того, чтобы его профессиональная жизнь протекала в менее приятном окружении, чем его досуг. И тем не менее не все тут было идеально. Чего-то все же не хватало. Изящество казалось немного искусственным, хороший вкус – немного претенциозным. Далглиш почувствовал, что пациенту, возможно, было бы лучше в теплой, безыскусной, непропорциональной клетушке наверху, где Фредерика Саксон работала в изобилии бумаг, растений в горшках и принадлежностей для заваривания чая. Несмотря на гравюры, комната не отражала особенностей характера владельца. И это было на него похоже. Далглиш вспомнил о недавней конференции по проблемам психического здоровья и соответствующим теориям, где выступал доктор Этридж. Тогда его речь показалась Далглишу образцом глубокой мудрости; но впоследствии он с трудом мог вспомнить хоть одно из его высказываний.
Ознакомительная версия.
