— Почему двери автобуса не закрыли? — спросил Слава.
— Техникой безопасности категорически запрещено, когда пассажиры в салоне, а водителя нет.
— Значит, поступаем так… Садитесь в «Икарусе» на свое место и ждите меня. Как только я войду в заднюю дверь, переднюю сразу закрывайте. Понятно?
— Само собой…
— Идите, я следом.
Шофер вразвалочку вышел с перрона на привокзальную площадь. Перед тем, как подняться в водительскую кабину, он демонстративно распечатал предусмотрительно купленную пачку «Беломорканала», закурил и, вроде бы проверяя, попинал носком ботинка передние колеса машины.
Едва только шофер сел за руль, Голубев шагнул в «Икарус». Окинув взглядом пассажиров, Слава сразу узнал Валерия Воронкина — тот настороженно сидел в первом ряду кресел. Внезапно Воронкин оглянулся. Реакция его была молниеносной. Словно катапультировавшись из кресла, Валера бросился к передней двери, но у самого его носа дверь захлопнулась. Воронкин выхватил из кармана пистолет и угрожающе крикнул шоферу:
— Немедленно открой!..
Шофер побледнел. Перепуганные пассажиры вжались в кресла. Голубев чуть-чуть замешкался, однако тут же рванулся по салону вперед.
— Застрелю!!! — пронзительным дискантом взвизгнул Воронкин.
Видимо, впопыхах, от волнения он машинально надавил на спуск — из ствола пистолета метнулся безобидный язычок пламени.
— Спокойно, граждане, стрельбы не будет… — проговорил Голубев. Чувствуя от нервного перенапряжения слабость во всем теле, Слава, как в замедленной киносъемке, подошел к Воронкину, поймал трясущуюся с пистолетом руку и облегченно засмеялся: — Не надо, Валера, пугать людей. Отдай зажигалку!..
16. Большие дети — большое горе
После утреннего оперативного совещания Антон Бирюков хотел сразу допросить Валерия Воронкина, но позвонил следователь Лимакин. Он готовился допрашивать Васю Цветкова и стал уточнять некоторые вопросы. Закончив разговор со следователем, Бирюков начал было набирать номер дежурного по изолятору временного содержания, чтобы тот привел на допрос Воронкина, но в этот момент вдруг включился внутренний селектор. Подполковник Гладышев срочно пригласил к себе. Когда Антон вошел в кабинет начальника райотдела, там, кроме подполковника, находился представительный, хорошо одетый мужчина с пышными седыми волосами.
— Анатолий Захарович Цветков, — представил мужчину Гладышев, указал взглядом на Антона и добавил: — А это наш начальник уголовного розыска товарищ Бирюков. Можете прямо сейчас пройти к нему, обстоятельно все обговорить…
Цветков поднялся, пожал на прощание подполковнику руку и взял с пола желтый кожаный портфель. В кабинете Бирюкова он первым делом попросил разрешения закурить. Затем спросил:
— Что случилось с моим сыном?
— Вася подозревается в серьезном преступлении, — ответил Бирюков. — Подполковник, видимо, уже рассказывал…
— В общих чертах. Мне хочется знать подробности.
— Подробностей, Анатолий Захарович, пока мы сами не знаем.
— Тогда на каком основании Васю арестовали?
— Ну, если быть юридически точным, — Антон чуть помедлил, — то сын ваш не арестован. Его временно задержали, чтобы выяснить, почему он пытался бежать от сотрудника милиции.
— Странно звучит — пытался бежать…
— К сожалению, это так. При попытке к бегству Вася ушибся, попал в больницу.
— Ушиб серьезный?
— Нет. Врачи говорят, уже все прошло.
Цветков глубоко вдохнул дым:
— Вас интересует характеристика моего сына?
— Безусловно.
Анатолий Захарович притушил в пепельнице недокуренную сигарету, открыл портфель, порылся в нем и протянул Бирюкову с десяток почетных грамот:
— Вот Васины заслуги…
Грамоты были разные: «За отличную учебу и примерное поведение», «За активную работу с пионерами». «За победу в летней Спартакиаде народов СССР», «За первое место в туристском ориентировании», «За добросовестное участие в озеленении города Новокузнецка» и так далее и тому подобное.
Когда Бирюков отложил последнюю грамоту, Анатолий Захарович достал из портфеля роскошную красную обложку с золотым тиснением:
— А вот диплом чемпиона по мотогонкам.
— Значит, ваш сын прекрасно водит мотоцикл? — рассматривая красиво написанный в дипломе текст, спросил Антон.
— Недавно Вася получил звание мастера спорта.
— Ему уже исполнилось восемнадцать лет?
— Немного не хватает. За высокую результативность спорткомитет сделал для него исключение.
Бирюков кратко рассказал о магазинной краже в Заречном. Анатолий Захарович подряд сломал две спички, нервно прикурил новую сигарету. Глубоко затягиваясь, спросил:
— Вы уверены, что именно Вася управлял мотоциклом?
— Утверждать рано, но не исключено.
— Не могу представить, чтобы мой сын связался с уголовниками. Мать контролировала каждый его шаг.
— К сожалению, Анатолий Захарович, вырвавшись из-под родительского контроля, подростки нередко сбиваются с заученного.
— Какой он подросток! Парню семнадцать лет.
— В таком возрасте год-полтора еще ничего не решают.
— Вы правы. Но Вася… Нет, не представляю!
— В деле замешана молодая красивая женщина, мягко говоря, не совсем строгого поведения. Для Васиного возраста это большой соблазн…
— Она из Новосибирска?
— Да.
— У Васи были с ней близкие отношения?
— Анатолий Захарович, что можно, я вам рассказал. Остальное — следственная тайна.
— По долгу работы мне доверяют государственную тайну. Если позволите, с вашего телефона закажу Москву и соединю вас с министром металлургии…
— Зачем? Больше того, что сказал вам, я не скажу и министру, в ведении которого не работаю.
Лицо Цветкова густо покраснело:
— Поймите правильно. Я не хотел щегольнуть служебным положением и, поверьте, никогда не злоупотреблю им. Но судьба сына… Можно мне с Васей встретиться?
— Не рекомендую. Сейчас нам важно быстрее выявить истину. А встреча ваша может помешать, и это осложнит Васину судьбу…
— Но истина может оказаться для Васи печальной…
— Возможно.
— Ценю вашу откровенность и надеюсь получить искренний ответ на более щекотливый вопрос… Какова вероятность возникновения следственной ошибки?
Бирюков откинул со лба свалившуюся прядь волос:
— За ошибки нас очень строго наказывают. Кроме того, мы ведем так называемое предварительное следствие, а окончательное решение о виновности, как вам известно, принимает народный суд.
— Я, разумеется, понимаю, что закон одинаков для всех, тем не менее… — Анатолий Захарович показал на почетные грамоты. — Вот это действительно учитывается при вынесении приговора?
— Безусловно.
— Если не секрет, когда можно ожидать полной ясности по этому делу?
— Думаю, скоро.
— И последний вопрос… — Цветков посмотрел Антону в глаза. — Точнее, просьба: постарайтесь в поступках моего сына разобраться объективно.
— Это не только служебный долг, но и святая обязанность каждого работника следствия. — Антон ободряюще улыбнулся. — Давайте, Анатолий Захарович, не будем прежде времени справлять по Васе панихиду. Вполне может статься так, что Вася к этой печальной истории причастен или косвенно, или совершенно случайно.
— Благодарю за обнадеживающие слова. Надеюсь, позволите мне интересоваться дальнейшим ходом расследования?
— Пожалуйста, заходите, звоните…
— Спасибо.
Цветков встал и, склонив седую голову, тяжело вышел из кабинета. Мысленно представив себя на его месте, Бирюков почувствовал щемящую боль.
Из невеселых раздумий Антона вывел телефонный звонок. Звонил следователь Лимакин.
— Знаешь, Игнатьевич, — озабоченно сказал он. — Вася Цветков на допросе наговорил такое, что голова кругом…
— Что именно? — хмуро спросил Бирюков.
— Почти все грехи на себя берет. И, представляешь, обстоятельства складываются таким образом, что многому из его показаний приходится верить.
— Подожди делать выводы. Иду к тебе…
Не успел Бирюков подняться из-за стола, как в кабинет вошли бородатый Фарфоров и худенькая, с заплаканными глазами женщина в темном платье.
— Алла Константиновна… По моей телеграмме из Ялты вернулась, — тихо проговорил Вадим Алексеевич, виновато кашлянул и, как будто Антон сам не мог догадаться, добавил: — Мама Ирины…
С неожиданным облегчением Бирюков вдруг подумал, что на этот раз избавлен от неприятной необходимости сообщать трагическую весть — о смерти дочери Крыловецкая уже знала. Антон посмотрел на Аллу Константиновну и невольно отметил, насколько сильно погибшая дочь походила на нее. Такая же короткая прическа, те же мягкие черты лица, тот же подбородок и даже тени под глазами казались одинаковыми, с той лишь разницей, что у дочери они были наведены искусственно, а у матери — от безысходного горя. Заметив на себе взгляд, Алла Константиновна срывающимся голосом чуть слышно спросила:
