Тихий инспектор шепнул что-то на ухо командиру.
Кириленко, не моргнув глазом, приказал:
– Включить реальность!
Зловещая тишина, в которой биороботы шли на приступ, разлетелась вдребезги. И, разлетевшись, перестала быть тишиной, превратилась в оглушительную музыку боя, засвистела пулями, загрохотала взрывами.
На мониторах стали отчетливо видны фонтанчики пыли, взметаемые очередями из замаскированных пулеметов. Пулеметы били периодически в одних и тех же направлениях. Периоды были разными. Но даже самого короткого промежутка в обстреле хватало, чтобы один человек мог преодолеть опасный участок. И они преодолевали. По одному, по двое, по трое. Между очередями, под пулями и, казалось, даже между пулями. Летела бетонная крошка, визжали срикошетившие кусочки свинца, грохотали взрывающиеся противопехотные мины, управляемые дистанционно.
Контингент шел вперед, не потеряв ни единого человека. Первые бойцы вырвались из бетонного лабиринта и на секунду притормозили перед открытой частью поляны. Потом, внимательно вглядываясь под ноги, двинулись вперед.
– Мины активированы? – вполголоса обратился проверяющий к командиру.
– Так точно.
По поляне, где замаскированных мин было больше, чем коровьих лепешек за прошедшим стадом, пробиралось уже около сотни человек. «Перевернутые» двигались очень аккуратно, осторожно и быстро. Достаточно было взорваться хоть одной мине, и осколками посекло бы половину нападавших. Но взрывов не было. И только когда последний зомби преодолел минное поле, один из игроков поднял с земли увесистый булыжник и зашвырнул его к началу опасного пути. Раздался грохот, засвистели осколки.
Проверяющий удовлетворенно кивнул…
Испытания продолжались всю ночь.
Уже светало, когда закончился встречный бой двух групп спецконтингента. Вооруженные пейнтбольным оружием, зомби метили друг друга краской, валясь замертво, если шарик попадал в жизненно важный орган. Так была составлена игровая программа – меченый терял сознание. А к жизни его должен был возвратить сигнал к окончанию игры. В «живых» остались полтора десятка из полутора сотен нападавших. Все пять десятков обороняющихся валялись «убитые», кроме одного.
Его взяли в плен.
И теперь все присутствовавшие на наблюдательном пункте, затаив дыхание, наблюдали сцену допроса, который проводили «победители» в занятом неприятельском бункере.
По просьбе москвича, не переносившего крика, операторы отключили звук, и о чем спрашивали у несчастного – было неясно.
Понятно было лишь одно – отвечал он не то, чего добивались он него допрашивавшие. На глазах у шокированных офицеров у бедолаги срывали ногти на руках, подводили к гениталиям ток из розетки, а потом отрезали правое ухо и скормили его хозяину. Кровь случайно брызнула на одну из камер, и половину левого верхнего монитора закрывали потеки бурой вязкой жидкости.
Ухо было пережевано и проглочено. Кровь из уголка рта заморившего червячка пленника струилась на подбородок.
Московский гость был доволен.
Фиме было по-настоящему страшно. Его тошнило. Он держался из последних сил.
Проверяющий наконец благожелательно махнул рукой:
– Отбой!
Взвыла сирена, и страшная игра окончилась.
А уже ночью, под водочку да под балычок, в кабинете командира части, где он сидел вдвоем со штатским хмырем, было решено, что две сотни «перевернутых» спецов будут целую неделю усиленно тренироваться на полигоне номер один. И не просто на полигоне, а на специальной секретной площадке, куда доступ обычно осуществляется лишь по персональному разрешению командира части с докладом фамилий допущенных непосредственно в Москву. Правда, на этот раз дело обойдется одним лишь приказом командира части, и волею судьбы в число восьми отобранных для дела офицеров попал лейтенант Ефимов, о чем он, понятное дело, пока не знал.
После очередной рюмочки хозяин расслабленно поинтересовался:
– Ну как, оценил моих камикадзе?…
– Нормальные ребята, – одобрительно кивнул гость. – Сгодятся для нашего дела.
Хотя офицеры выпили уже изрядно, что помимо пустой тары под столом косвенно подтверждал переход разговора к теме работы, Кириленко мыслил вполне трезво. И услышав это заявление старого знакомого, вмиг посерьезнел.
– Решились все же?
– А куда деваться? Надо этот бардак прекращать. Я уж заколебался на все это смотреть. На то, как мы жопу штатникам лижем, на жизнь нашу поганую. Ты вот в глуши сидишь – не надоело? Я квартиру получил на двадцать втором году службы. Так и не пожил в ней толком еще. Да и не поживу теперь – хули мне там одному делать?…
Кириленко молча кивал.
– Накопилось. Правда, накопилось. Не знаю, как там и где «народу» стало жить лучше, а вояки, как с хлеба на воду перебивались, так и голодуют. А ведь радовались – свой пришел!…
Кириленко молча налил.
– В общем, не знаю. Мне идти некуда, терять нечего. А так – хоть какая-то надежда на то, что нам станет лучше.
Кириленко выпил, и заговорил:
– Очередное светлое будущее? Ну-ну. А ведь это настоящий дворцовый переворот. Путч, бля, ГКЧП!
– А ненастоящими делами пусть детвора в песочнице занимается.
– Знаешь, я не то чтобы боюсь. Отбоялся я уже за всю свою жизнь. Вроде бы и терять нечего, как пролетарию, но ужасно обидно будет потом, когда власть сменится, увидеть, что «они» делали это все для себя любимых. А верных сподвижников и конкретных исполнителей – первыми в расход.
– Да так и так – подыхать.
– В общем-то да, – грустно улыбнулся командир. – А так, значит, войдем, бля, в историю!
– Вот именно, – согласился москвич.
Налили еще по одной, выпили за успех безнадежного предприятия и стали обсуждать детали предстоящей операции.
Глава вторая
ПРОГУЛКА В БАГАЖНИКЕ
Вован, Букаха и Пендаль ехали в старом черном «БМВ-525» по Северному шоссе в сторону Березовой горы. Они были довольны собой и с удовольствием перебрасывались лихими фразами на языке, который и феней-то назвать нельзя было. Другого они не знали. Этот язык был уродливой смесью блатного жаргона, профессионального милицейского сленга и дискотечного чириканья пятнадцатилетних недоумков, прочитавших в своей жизни лишь триллер «Курочка Ряба» и мелодраму «Муму».
В багажнике их машины лежал живой человек. Он был связан, и его рот был заклеен пластырем.
В ста метрах позади следовала еще одна машина, в которой сидел Огурец. Ему было нечего делать, и Пендаль, развлекаясь, с серьезным лицом сказал ему, что им нужна машина сопровождения.
Дистанция – сто метров. Задание – сечь поляну.
Огурец, чувствуя себя агентом прикрытия, точно держал дистанцию и смотрел по сторонам злобно и подозрительно.
Человек, упакованный в багажнике «БМВ», был жертвой примитивного жульничества, закономерно перешедшего в вымогательство с применением угроз и силы. Говоря проще – его развели по полной.
Михаил Борисович Иванов на рубеже тридцати восьми лет пришел к выводу, что настало время позаботиться о старости и создать надежный источник постоянного дохода.
Наведя справки, он достал из-под матраса несколько тысяч долларов, накопленных им за недолгие, но скорбные годы его жизни, и купил хороший ларек. На то, чтобы набить этот ларек товаром, денег не хватало. Кроме того, нужно было раздать необходимые взятки и заплатить немедленно объявившейся «крыше».
«Крышей», ясное дело, были орлы господина Кислого.
Когда Михаилу Борисовичу была в развернутой форме изложена доктрина безопасности и проистекающего из нее грядущего благополучия, он загрустил. Денег не было. Занять – негде.
Для бандюков все было ясно.
Дальше они действовали по накатанной схеме. Заверив господина Иванова, что это – не беда и что частный бизнес – вещь безусловно полезная и заслуживающая всесторонней поддержки, они предложили ему деньги, благородно не требуя никаких гарантий и процентов. Ведь работать они будут вместе, так что недоверие между партнерами неуместно.
Михаил Борисович, чей взор всю жизнь был направлен лишь к себе за пазуху, не почувствовал ничего подозрительного и с радостью согласился принять помощь.
Далее, когда четыре тысячи долларов были уважительно вручены ему, он заплатил чиновникам, наполнил лавку товаром и приготовился богатеть. Он так верил в это, что даже купил небольшой сейф размером с коробку из-под ботинок и вмонтировал его в стенку между сервантом и трехстворчатым шкафом. И, как положено, прикрыл его картиной.
Первые дни торговли были удачны и вселили радость в его темноватую душу. В конце длинного ряда прочих мечтаний ему виделось приличное место на кладбище и дорогой обелиск из черного полированного камня, на котором крупными золотыми буквами было начертано его настоящее имя – Моисей Борухович Залман.
