— Тут все дело в том, как они будут отвечать на твои вопросы. Тебя ведь учили психологии, вот и примени свои знания, — сказал Эрленд Сигурду Оли, когда тот подошел к нему с этой проблемой. — Тебе нужно постараться, чтобы тебя пустили в дом, предложили кофе, а уж дальше поговорить с ними, посплетничать. Понял?
— Психология, понимаешь! — сплюнул со зла Сигурд Оли, выйдя из машины на Прибрежном Склоне. Он подумал о свой девушке, ее звали Бергтора. Черт, даже с ней он не знал, как себя вести, какая уж тут психология! Они познакомились при необычных обстоятельствах — несколько лет назад Бергторе пришлось давать показания по одному сложному делу, у них завязался роман, и вскоре они решили жить вместе. Оказалось, они неплохо подходят друг другу, у них много общих интересов и оба очень хотят построить себе уютный и красивый дом, полный разных предметов искусства. Как говорится, молодые профессионалы. Они целовались, когда приходили домой с работы, дарили друг другу подарки, иногда выпивали вместе бутылку вина, иногда с ходу ныряли в кровать, правда, в последнее время реже, чем раньше.
А все потому, что она подарила ему пару совершенно обыкновенных финских сапог на день рождения. Сигурд Оли притворился, что счастлив, но выражение удивления, даже ошеломления не покидало его лица слишком долго, и Бергтора это заметила. Он улыбнулся, но было ясно, что улыбка фальшивая.
— Ну у тебя же нет сапог, — объяснила она.
— У меня не было сапог уже сто лет, последние я снял… лет в десять, — сказал он.
— Ты не рад?
— Нет, что ты, отличные сапоги, — сказал Сигурд Оли, прекрасно понимая, что не ответил на ее вопрос. Она тоже это прекрасно поняла.
— Нет, правда, — добавил он и сразу почувствовал, что от этого будет только хуже. — Мне нравится.
— Нет, тебе не нравится, — обиделась она.
— Еще как нравится, — заверил он, не находя себе места.
Он думал только об одном — о наручных часах за 30 тысяч крон, которые он подарил ей на день рождения. Он искал их целую неделю, перерыл весь город, переговорил со всеми рейкьявикскими часовщиками — про модели, про позолоту, про механизмы, про водонепроницаемость, про Швейцарию, про все на свете. Он применил все свои детективные способности и нашел то, что надо! И Бергтора была вне себя от счастья, прыгала до потолка, ее радость была самая что ни на есть подлинная.
И вот он, Сигурд, сидит перед ней с натянутой улыбкой и притворяется, что тоже писает кипятком. Толку! Даже если бы ему приставили к виску заряженный пистолет, он не смог бы ничего изобразить.
— Значит, психология, говорите?
Сигурд Оли снова сплюнул.
Он позвонил в дверь первой дамы из списка, собрался с духом и задал ей вопрос, вложив в формулировку всю глубину своих познаний в психологии:
— Скажите, пожалуйста, вас никогда не насиловали?
Не успел он произнести последнее слово, как понял, что задание провалил.
— Чегоооооооо?!! Вы что, с ума сошли? — возопила дама, разодетая в пух и прах, с толстенным слоем косметики на щеках и выражением лица, от какого скисает молоко. — Ты кто такой?! Извращенец, из какого дурдома ты сбежал?!!
— Ой, извините, — сказал Сигурд Оли и, не теряя времени даром, ретировался.
Элинборг повезло больше — во-первых, она была не прочь посплетничать, дабы войти к людям в доверие, а во-вторых, у нее на уме была не личная жизнь, а работа. Она очень любила готовить, обожала об этом говорить и хорошо умела это делать — поэтому ей не нужно было лезть в карман за темой для разговора. Если, когда ей открывали дверь, из кухни доносился запах еды, она немедленно спрашивала, что за чудесный аромат и так далее, — и даже если она звонила в дом, где люди живут исключительно на разогретой пицце, не было случая, чтобы ее не пригласили зайти.
Первой в ее списке значилась дама по имени Сигрлауг, она жила в полуподвальной квартире на Широком Пригорке. Элинборг без труда получила приглашение зайти на чашку кофе и была вежливо усажена на диван. В былые времена Сигрлауг жила в Хусавике, но уже много лет как переехала в столицу, родила двух сыновей — которые с тех пор выросли — и овдовела. Деликатный вопрос был сформулирован без труда, а далее Элинборг попросила Сигрлауг перезвонить ей, если она что-нибудь узнает — вдруг пойдут какие-нибудь слухи или в этом роде.
— …в общем, поэтому мы и ищем женщину, примерно вашего возраста, из Хусавика, которая могла знать Хольберга и которой он доставил кое-какие неприятности.
— В Хусавике в мои дни не было никого по имени Хольберг, я не помню, — был ответ. — А что за неприятности?
— Хольберг не жил в Хусавике, просто был там один раз, — объяснила Элинборг. — Не удивительно, что вы его не помните. Он нанес той женщине телесные повреждения, это мы точно знаем. Это было много лет назад, мы пытаемся ее найти.
— Наверное, об этом у вас есть записи.
— Дело в том, что она не пошла в полицию.
— А что за телесные повреждения?
— Речь идет об изнасиловании.
Собеседница Элинборг инстинктивно закрыла рот ладонью, у нее расширились глаза.
— Боже милостивый! Ничего такого не знаю. Ее изнасиловали, о боже мой! Никогда ни о чем подобном не слыхала.
— Неудивительно, видимо, этот факт хранили в строгой тайне, — сказала Элинборг.
Далее ей пришлось занять глухую оборону — Сигрлауг желала знать все подробности. Элинборг отбивалась фразами про то, что улик мало и что полиции приходится опираться только на слухи.
— Я подумала, — добавила в конце Элинборг, — вдруг вы знаете кого-то, кто, быть может, что-то слышал про это дело.
Собеседница выдала ей имена и телефоны двух своих хусавикских подруг, которые, по ее словам, знали все, что происходило в городе. Элинборг записала эту информацию, посидела еще немного, дабы не показаться грубой, и затем откланялась.
Эрленд заклеивал пластырем ссадину на лбу. Вырубив первого из незваных гостей ударом двери по коленке — тот с диким воем рухнул на пол, — Эрленд накинулся на второго. Пока тот изумленно взирал на напарника, следователь не задумываясь угостил его ударом кулака по физиономии, и гость покатился вниз по лестнице, правда, успел ухватиться за перила и не долетел до самой двери на улицу. От мести Эрленду с его кровавой ссадиной на лбу он решил отказаться — не желал повторить судьбу приятеля, который корчился на полу от боли, — и был таков. На вид не более двадцати лет.
Эрленд вызвал «скорую помощь», затем поинтересовался у нокаутированного посетителя, чего ему на самом деле было нужно от Евы Линд. Тот поначалу не хотел отвечать, но когда Эрленд предложил в качестве альтернативы обработать оставшееся здоровым колено, у гостя сразу развязался язык. Оказалось, они собирают долги. Ева Линд якобы должна деньги за наркотики некоему персонажу, чье имя Эрленд слышал впервые.
Эрленд не стал объяснять коллегам, отчего у него на лбу пластырь, и никто не осмелился спрашивать. А дело было в том, что Эрленд сам чуть не оказался в нокауте — оставив незваного гостя без колена, дверь со всей силы отскочила обратно и огрела хозяина квартиры по лбу, каковой до сих пор и болел. Эрленд плохо спал той ночью — не из-за головной боли, а из-за Евы Линд, — его мучило беспокойство, он изо всех сил надеялся, что дочь вернется прежде, чем ситуация с долгами выйдет из-под контроля. Наутро он заглянул в участок совсем ненадолго — коллеги лишь успели доложить ему, что у Гретара есть сестра, да и мать все еще жива, хотя уже давно обитает в доме престарелых в Грунде.
Он и правда не думал искать Гретара специально — нет, Марион, я тебе не соврал, — как не думал искать специально беглую невесту из Гардабая, но считал, что не помешает узнать о нем побольше. Ведь Гретар был на танцах с Хольбергом в ночь, когда тот изнасиловал Кольбрун. Может быть, он кому-нибудь что-нибудь об этом сказал, оставил, так сказать, следы, память. Эрленд не ожидал найти что-то новое в деле о его исчезновении, сгинул, и черт с ним, одним подонком на земле меньше, но дела о пропавших без вести издавна вызывали его любопытство. Он был уверен: за каждым таким случаем кроется какая-нибудь чудовищная история, но дело даже не в этом — есть что-то таинственное, занимательное в этих случаях. Ведь как так может быть — был человек, и вдруг на тебе, как сквозь землю провалился, и никто не знает почему.
Матери Гретара было девяносто лет, она давно ослепла. Эрленд сперва коротко переговорил с директором дома престарелых. Директор никак не могла найти в себе силы отвести глаза от пластыря у Эрленда на лбу, но рассказала, что Теодора — старейшая из ее подопечных и живет в доме дольше всех. Ее все обожают, и врачи и другие пациенты, она отлично вписалась в местное общество. Затем Эрленда отвели к Теодоре и представили ей.
Старушка одета в длинное платье, сидит в кресле-каталке, укутанная в шерстяное одеяло. Длинные седые волосы собраны в косу, которая едва не касается пола. Ссутуленная, словно сжавшаяся, руки костлявые, но лицо доброе. В палате почти нет вещей, только фотография Джона Кеннеди в раме над кроватью. Эрленд сел в кресло перед Теодорой, заглянул в ее невидящие глаза и сказал, что пришел поговорить о Гретаре. Слух и ясность мышления, как он смог далее заметить, у его собеседницы прекрасно сохранились, в отличие от зрения. Вопрос Эрленда ее не удивил, она сразу перешла к делу. Родом из Скагафьорда, тут же понял Эрленд по резкому северному акценту.
