Рассеянно разглядывая трупные пятна асфальта, обнаженные сползающим постепенно снегом, она не могла понять, что ее тревожило в состоявшемся только что разговоре с Гулько. Он так старательно отвечал на все ее вопросы… Нервничал, конечно, но его можно понять, не так уж часто попадаешь в ситуации, когда какой-то маньяк целится в тебя из пистолета… Или же все-таки это была женщина?
Милославская никак не могла организовать непрерывный поток размышлений: мысли прыгали, как дикие горные козы, не желая подчиняться хоть какому-то порядку. Настя исчезла за несколько минут до покушения. Потом появляется убийца и начинает методично расстреливать всех присутствующих на вечеринке. Маска. Зачем нужна маска, если никого не собирались оставлять в живых? Кого хотели убить в первую очередь, если вообще была какая-то очередность? Многое могла бы прояснить Оксана, если бы очнулась и смогла говорить.
Труп Парамоновой в погребе заброшенного дома. Кто убил ее? Связано ли ее убийство с расстрелом в доме Санталовых? Вопросов было, как вшей на бродячей собаке, а вместо ответов одни только предположения.
Яна расслабилась и позволила мыслям течь свободно, без напряжения: так, как им заблагорассудится, не останавливаясь ни на чем. Немного погодя она вынула колоду и достала “Джокера”.
Положив ладонь на карту, Милославская сидела, не замечая пронизывающего ветра и не торопя событий. Она даже не стала закрывать глаза, а просто слегка расслабила веки, глядя на черный ствол старого вяза, по голым ветвям которого задорно скакали воробьи. Корявая кора дерева вдруг зашевелилась, словно по ней ползли тысячи ядовитых змей. Их было такое огромное количество, что ствол дерева становился все толще и толще и наконец превратился в сплошную шевелящуюся стену. Затем шевеление прекратилось, будто змеи отравили себя своим собственным ядом и окаменели. На фоне стены появилось небольшое светлое пятно, постепенно увеличивающееся в размерах.
И вскоре перед Яной предстало изображение женского лица. Удивительно пропорционального, светящегося странной беззаботностью. Отсутствие каких-либо морщинок, гладкая упругость плоти и неестественная белизна заставили Яну засомневаться, что это живая женщина, скорее скульптура. Рельефно пустые глазницы служили дополнительным доказательством того, что перед ней статуя.
Безоблачное, даже где-то туповатое выражение ее лица заставляло думать об античной маске, покрывающей глянцем застывшего совершенства лики греческих шедевров. В неуловимой улыбке, тронувшей уголки губ женщины, сквозила легкая насмешка, словно говорящая о превосходстве. Снисходительно-лукавый взгляд, который мастеру удалось запечатлеть в таком грубом материале, как камень, был полуопущен.
На этот раз картинка задержалась на несколько секунд дольше обычного. И этого промежутка Яне хватило на то, чтобы понять, что перед ней лик статуи. Видение исчезло, а Яна еще долгое время сидела с закрытыми глазами. “Джокер” снова подкинул ей сюрприз. Она не понимала смысла этого видения, и только в глухом дальнем уголке ее сознания теплилась уверенность в том, что оно возникло непроста. Несмотря на то, что “Джокер” не требовал много сил, Яна чувствовала настоятельную потребность в отдыхе. Она отправилась домой, где вытянулась на диване и проспала до вечера.
* * *
День заметно прибавил, поэтому, когда Яна открыла глаза, едва-едва начало смеркаться. Она встала, оперлась рукой на столик и, случайно задев разбросанные на нем карты, смахнула на пол одну из них. Она подняла карту. Это был “Взгляд в будущее”.
Падение карты послужило для Яны сигналом. Она села, положила на нее руку и прикрыла веки. В теле была приятная легкость, казалось, она помолодела на несколько лет. Электрические токи, потекшие по ее ладони, убедили, что карта действует. Яна услышала странный гул и вскоре из мрака вылетела серая птица. Ее крылья свернулись в ленту, несказанно вытянувшись при этом, — это было сиюминутное превращение. И вот перед глазами Яны побежала пленка, она ежесекундно свивалась, развивалась, летела, издавая при этом характерный свист, переходящий в скрип. И вдруг вереница темных, “непроявленных” кадров, текущих сплошной струей, разомкнулась, остановилась на одном отрезке, и Яна сначала зажмурилась, ослепленная ядовито ярким светом, а потом снова “открыла” глаза, почувствовав, как по векам скользнула спасительная ласковая тень.
Яна путешествовала по тускло освещенному коридору. Его гулкая пустота наводила на мысль о каком-то казенном заведении. Больница — мелькнуло в сознании, когда она “пролетела” над облаченной в белый халат женщиной, с деловитой поспешностью вывернувшей из-за угла и пошедшей навстречу. Яна пронеслась мимо приоткрытой двери, откуда доносилось отточенно-холодное позвякивание инструментов. Взгляд ее зацепился на вывеске “Ординаторская”. Мимо скользили двери, пока Яна, повинуясь какой-то странной силе, не толкнула самую последнюю.
Здесь было еще темнее, чем в коридоре. Яна тут же почувствовала чье-то присутствие. На застеленной белыми простынями кровати под большим клетчатым одеялом лежала женщина. Яна никак не могла рассмотреть ее лица — оно расплывалось, подобно диску луны в дождливо-пасмурную погоду. Яна силилась “собрать” по частям это ускользающее лицо, слепить из его плавающих окружностей полное, отчетливое изображение, но ей не удавалось это сделать.
Круги и овалы, искривленные, наполовину слитые с влажной туманной завесой, медленно вращались, словно обручи на талии гимнастки, не складываясь в определенную картину. Яна даже почувствовала легкое головокружение.
Но нет, не присутствие этой женщины наполнило грудь Яны смутным чувством тревоги, которое неукоснительно росло и давило. Яна видела чью-то тень, стерегущую в углу. Тень приближалась, в темной руке что-то мелькнуло, ударив Яне в глаза острым отблеском. Теперь Яна была сплошной золотисто-бронзовой сетчаткой, на которой плавились черные разводы. Тень превратилась в осьминога, в его щупальца было вложено что-то, напоминающее ножницы, или ножницами стали сами щупальца…
У Яны защемило сердце. Блестящие концы приближались к переливчато мерцающему в приглушенном освещении лабиринту трубок. Яна вздрогнула, потом, оглушенная страхом, распахнула глаза. Ее руки дрожали, по лицу струился пот.
Она схватила телефонную трубку.
— Алло, мне Руденко, — прерывистым голосом сказала она, не узнав собеседника.
— Это я. Слушаю, — отозвался тот.
— В какой больнице Санталова?
— Что еще? — недовольно спросил Три Семерки.
— Говори быстрее — вопрос жизни и смерти! — неистово крикнула Яна.
— Да что на тебя нашло? — судорожно ухмыльнулся Руденко.
— Сеня, — умоляюще и одновременно угрожающе произнесла Яна, — в какой она больнице?
— В Третьей городской, — пробубнил озадаченный лейтенант. — Тебе-то на что?
— В каком отделении и палате? — домогалась Милославская.
Руденко выдал нужную информацию.
— Подъезжай туда. Срочно, — снова повысила голос Милославская и бросила трубку на рычаг.
У нее, как она чувствовала, было мало времени. Она лихорадочно стала собираться. Джинсы, свитер, ботинки. Одев на Джемму ошейник с поводком, Яна пулей вылетела из дома. Машину поймать удалось, простояв минут пять на обочине. Она сунула парню, сидевшему за рулем новенькой белой “семерки”, пятьдесят рублей, и скомандовала:
— Третья городская больница. Парень пожал плечами, одарив Яну взглядом, в котором недоумение соседствовало с насмешливой снисходительностью.
— Третья так третья, — гнусаво просипел он и нажал на педаль акселератора. — Собачка-то не покусает?
— Не беспокойтесь, — отозвалась взволнованная Яна. — Если можно, быстрее, как можно быстрее…
Она вперила взгляд в полетевшую за окном ленту быстро сменяющих друг друга пейзажей. Вот уже съехали с горы, вот уже замелькали новостройки, девятиэтажные панельные дома, несколько монолитных четырнадцатиэтажных свечек, горящие огнями придорожные мини-маркеты, похожие на аквариумы с подсветкой.
— Приехали, — парень остановил “семерку” напротив главного входа в больницу.
Яна поблагодарила его, выпустила Джемму и вышла сама. Перебравшись через трамвайные пути, Милославская миновала тяжелые чугунные ворота, которые были не заперты, и вошла на территорию больницы. От ворот было видно несколько корпусов, казавшихся наполовину вымершими; кое-где в окнах горел слабый свет, остальные чернели, словно старые засохшие язвы. Где-то в глубине сознания Яна чувствовала, что она еще не опоздала, но нужно торопиться.
— Рядом, — скомандовала она Джемме, которая послушно пошла возле ее левой ноги. Нервозность Милославской передалась и собаке, но она только тихонько поскуливала, как бы спрашивая у хозяйки, что же ей нужно делать.
