С глазом было все в порядке. На самом деле это очень милые люди. Они даже отпустили ее, чтобы было удобно рвать.
Брисеида рвала, как когда-то в детстве: прижав одну руку ко лбу, а другую к животу. Такая у нее была привычка, так сложилось. Любопытное ощущение дежа-вю при виде желчи. Мама говорила, что она съеживается, словно котенок. Бабушка считала, что она рвет плохо. Этому котенку придется всю жизнь мучиться, потому что она плохо рвет, говаривала она. Тут она пошла не в отца, особенно в похмелье. Стен тоже рвал легко, долго и обильно. Вообще все, что выделял ее преподаватель искусства, было одинаково. А вот Луиджи, ее преподаватель эстетики, нет, его желудок был закален пиццами, перемежавшимися с чили, — застывший, забитый импотент. По их рвоте познаешь их, а не по эякуляциям. Чихание, рвота и смерть — вот три по-настоящему непредсказуемые, неконтролируемые и внезапные вещи, происходящие в нашем теле, точка с запятой, точка и абзац, конечная точка текста жизни: так сказал ей однажды преподаватель в швейцарском колледже.
Глотнув холодной воды, она поборола новый спазм. Боже, что она сотворила с ковром в столовой Роже. Такой эстет, как Роже (неужели правда, что он накануне ночью играл в шахматы двадцатью четырьмя юношами и девушками вместо фигур?), а тут глядите, что она вывалила на его ковер, — редисочный сок, разлитый по мягкому итальянскому покрытию. Брисеиде пришлось отодвинуть ноги, чтобы не касаться лужи, и так она развела бедра. Но ее больше не держали, и она смогла прикрыться руками. Добрый компьютер (или Добрый Полицейский?) ждал, приложив к виску золотое перо марки «Монблан». Блондинка и солдаты сопели за креслом, готовые к действию. Окошечко «Windows» с надписью «Злой Полицейский» ютилось в углу, противоположном окошку Брисеиды. Но Добрый Полицейский сказал ей, что Злой пока хочет отдохнуть.
— Вам лучше?
— Да. Можно мне одеться?
Минутное колебание.
— Поверьте, мы скоро закончим. Теперь расскажите мне все, что знаете об Оскаре.
Начать было легко. Плавная нить спокойных технических слов об искусстве (это помогло ей расслабиться). Говоря, она не смотрела ни на экран, ни на пол (рвота), а впилась глазами в стоявшую на столе за компьютером вазу с фруктами: зеленые яблоки и груши, успокаивающие, как хороший травяной настой.
— Я познакомилась с ним прошлой весной в «МоМА» в Нью-Йорке. Он охранял «Бюст», офорт ван Тисха. Вы, наверное, знаете эту картину, но я могу ее описать… Это подготовительный этюд к «Падению цветов»… Двенадцатилетняя девочка в небольшом кубе черного цвета с отверстием. Сквозь отверстие видно лишь ее лицо и плечи, окрашенные в легкие серые тона по коже, загрунтованной кислотными красками, на манер живых офортов. Чтоб ее увидеть, зрителям приходилось идти по одному, чтобы подняться перед кубом на две ступеньки и очутиться в пяди от ее лица. Девочка не мигая смотрит покрытыми марсом черными глазами, и ее выражение чуть ли… чуть ли не сверхъестественное… Невероятная картина…
«Ощущение такое, будто ты заглянул в исповедальню и увидел, что священник выглядит как твои грехи», — так высказался о «Бюсте» один латиноамериканский критик, но Брисеида не привела это всем известное изречение, потому что не собиралась давать поучительные уроки искусства. В турне по Америке эта картина произвела настоящую сенсацию, особенно потому, что показ «Падения цветов» был запрещен комитетом цензоров США.
— Оскар был координатором охраны «Бюста». Однажды он увидел, как я стою в конце длинной очереди. Я пошла в «МоМА» полюбоваться выставленной в соседнем зале картиной Элмера Фладда, но не могла уйти, не взглянув на офорт ван Тисха. Перед этим, на выходных, я упала, когда играла в баскетбол, и передвигалась на костылях. Увидев меня, Оскар сразу же подошел и предложил провести меня к картине. Он попросил, чтобы меня пропустили, и провел до самого куба. Он проявил себя как настоящий мужчина.
— И вы подружились? — спросил мужчина.
— Да, мы начали часто встречаться.
Они отправлялись в долгие прогулки, но почти неизбежно возвращались к Центральному парку. Ему очень нравились деревья, сельская местность, природа. Он мастерски фотографировал пейзажи, и у него было все необходимое' 35-миллиметровая камера «Рефлекс», два треножника, фильтры, телеобъективы. Он досконально знал свойства света, воздуха и бликов воды, но жизнь от насекомых и выше не очень интересовала его. Оскар был зелен, как стебелек, пожалуй, несколько незрел.
— Он везде меня фотографировал: рядом с прудами, с озерами, когда я кормила уток…
— Он когда-нибудь говорил с вами о работе?
— Редко. Говорил, что до того, как в 2000 его взял на работу Фонд ван Тисха в Нью-Йорке с офисом на Пятой авеню, он работал охранником в галерее сети «Брук». Что его начальником была девушка по фамилии Рипштейн. Что зарабатывает он кучу бабок, но живет один. И что он ненавидит манию эстетизма своей компании, так он выражался: например, какое-то время его заставляли носить парик.
— Что он вам об этом сказал?
— Что если он лысый или лысеет, это никого не касается. Что какого черта они должны были приказывать ему носить парик. «Все начальство, кроме Стейна, лысое, и никто на это не обращает внимания, — сказал он. — Но все остальные должны выглядеть красавчиками». И он сказал еще, что Фонд ван Тисха похож на еду в навороченном ресторане: чудесный внешний вид, великолепный вкус, масса денег, но когда уходишь, в желудке еще остается место для парочки хот-догов и пакетика чипсов.
— Так и сказал?
— Да.
Мужчина усмехнулся, или это просто дрогнуло изображение?
— Еще он говорил, что не может смотреть на тех, кого охраняет, как на произведения искусства… Для него они люди, и некоторых ему очень жалко… Он рассказывал мне об одной… Не помню имени… Какая-то модель, которая целыми часами сидела скрючившись в коробке оригинала работы Бунхера, одной из картин серии «Клаустрофилии». Он рассказывал, что несколько раз охранял ее и что она умная обаятельная девушка и в свободное время пишет стихи в манере Сафо с Лесбоса…
«Но всем, черт побери, на это плевать! — возмущался Оскар. — Для людей она — просто модель, которая выставляется восемь часов в день в какой-то коробке». Но картина прекрасна — возражала она. «Оскар, разве «Клаустрофилии» не прекрасны? А «Бюст»… Двенадцатилетняя девочка, закрытая в темном пространстве… Вдумаешься и говоришь: «Бедняжка, какой ужас». А потом подходишь и видишь это окрашенное в серый цвет лицо, это выражение… Господи, Оскар, это искусство! Мне тоже жаль запирать девочку в коробке, но… Что же делать, если получается такая… такая прекрасная фигура?»
— Вот так мы спорили. В конце концов я спрашивала его: «Почему ты тогда не бросишь охранять картины, Оскар?» Он отвечал: «Потому что больше нигде столько не платят». Но больше всего ему нравилось расспрашивать меня о моей жизни. Я рассказывала ему о моей семье в Боготе, об учебе… Он загорелся идеей снова увидеться в этом году в Амстердаме, потому что в Европе у него была работа…
— Он говорил вам какая?
— Охранять картины во время передвижной выставки коллекции «Цветы» Бруно ван Тисха.
— Он вам об этом рассказывал?
— Немного… Для него это было просто очередное задание… Сказал, что пробудет год в Европе и что в первые месяцы будет то в Амстердаме, то в Берлине… Просил, чтобы я рассказала ему о своей работе… Ему очень нравилось слышать, что Рембрандт коллекционировал засушенных крокодилов, раковины, ожерелья и стрелы разных племен… А мне хотелось получить разрешение на посещение замка Эденбург, и я подумала, что он сможет мне помочь.
— Зачем вы хотели посетить Эденбург?
— Чтобы посмотреть, правда ли то, что говорят о ван Тисхе: что он коллекционирует пустые пространства. Те, кто побывал в Эденбурге, уверяют, что в замке нет ни мебели, ни украшений, одни пустые комнаты. Не знаю, правда ли это, но я подумала, что это будет хорошим послесловием к моей работе…
— В Амстердаме вы снова встречались с Оскаром, не так ли? — спросил мужчина.
— Только один раз. А так — разговаривали по телефону. Он постоянно ездил с коллекцией из Берлина в Гамбург, из Гамбурга в Кельн… Свободного времени особо не было. — Брисеида потерла руки. Ей было холодно, но она старалась сосредоточиться на вопросах.
— Что он рассказывал вам по телефону?
— Спрашивал, как у меня дела. Хотел встретиться. Но кажется, наш роман закончился, если только вообще был.
— Когда вы виделись?
— В мае. Оскар был в Вене. Ему дали неделю отпуска, и он позвонил мне. Я жила в Лейдене, и мы договорились встретиться в Амстердаме. Он остановился в гостиничке около площади Дам.
— Очень поспешная поездка, не правда ли?
— В Европе ему было скучно. Его друзья остались в США.
