— Да-а. После этого я его не видел, — ответил парень, и, вглядываясь в его глаза с белесыми ресницами, Харьюнпя почувствовал, что он говорит правду.
— Ну так... что же? — спросила госпожа Континен.
Харьюнпя вздохнул. Он чувствовал, что непозволительно тянет.
— Да видите ли... — Харьюнпя вынужден был перевести дух. — У меня, к сожалению, очень неприятное для вас известие. — Он выдержал короткую паузу, чтобы дать матери и парнишке время адаптироваться. Госпожа Континен уронила руки на стол. Хейкки сделал несколько глотательных движений. — В его квартире... найден... его нашли мертвым дома.
У Хейкки задергалось веко, и он уставился на мать. Его рука, придерживавшая плащ, упала, и полы плаща распахнулись. Госпожа Континен с минуту сидела неподвижно. Затем губы ее приоткрылись, она машинально отодвинула от себя чашку с кофе. Жидкость выплеснулась на блюдце. Одеревеневшими пальцами она взяла ложку и прижала ее к животу.
— Вот как... значит, ушел, — произнесла она слабым бесцветным голосом. По щекам ее медленно разлилась бледность. Ноздри расширились.
Харьюнпя перенес тяжесть тела на другую ногу. Он понял, что поступил неверно, вывалив все сразу, но дело было сделано. Он вспомнил, что видел в музее в Порво баночки, наполненные слезами, и подумал, что один сосуд наверняка мог бы наполниться за эту ночь. Мысль мелькнула и исчезла — тогда он не мог еще знать, что до возвращения домой ему самому понадобится банка для слез.
А через двадцать минут Харьюнпя снова дышал хлоркой, которой несло от ступенек подъезда. Глупо было Континенам целых семь лет прожить врозь без официального развода, а еще глупее то, что жена все эти семь лет тщетно ждала, когда муж позовет ее к себе. Харьюнпя даже не пытался понять ее — ему было просто жаль ссохшуюся госпожу Континен, которая жила этой несбыточной надеждой, изо дня в день строча на швейной фабрике одни и те же швы. Мать-одиночка растила дефективного сына, а тому и в голову не приходило, почему мать заставляет его ходить к отцу. Харьюнпя проклинал человеческое упрямство и слепоту, он пытался вызвать в себе неприязнь, чтобы не думать о дальнейшей судьбе госпожи Континен.
Харьюнпя сбежал вниз по ступенькам, касаясь плечом стены. Он не знал еще, как докажет Норри, что парень непричастен к убийству Континена. Норри не удовлетворится интуицией и рассуждениями, тем более что парень, навещая отца, заставал у него в квартире девок и потому имел все основания для возмущения и мести. Другой бы пошел на это, но не Хейкки Калеви с его белесыми глазами — где ему было знать, как мучительно его мать тянулась к своему пьянице-мужу.
Харьюнпя ждал, развалившись в кресле, в помещении для вскрытий судебно-медицинской экспертизы, глаза его отдыхали на сверкающих завитушках линолеума. На столе возле него шипел кофейник, с полки строил гримасы череп, почерневший от старости, а стеклянный глаз, утопленный в щель между кирпичами, неотступно следил за всем происходящим в помещении. Харьюнпя зевнул. Он устал, и ему хотелось спать, но он понимал, что не скоро заберется под одеяло. Он ждал, когда резекторы поднимут труп Континена из подвального помещения в зал для вскрытий и судебно-медицинский эксперт примется за работу.
Судебно-медицинская экспертиза была вполне пристойным заведением. Она скорее напоминала больницу, чем покойницкую: повсюду белизна, чистота, пластмасса, кафель, блестящая нержавеющая сталь. Погожий день сверкал за окном, мощная вентиляция удаляла без остатка запахи, а синеватый ультрафиолетовый свет истреблял оставшиеся бактерии.
Сёдерхольм, фотограф из технического отдела, молодой узколицый парень, пришедший в полицию совсем недавно, сидел на углу стола. Он молчал и каждые две минуты тяжело вздыхал. Харьюнпя тоже не ощущал потребности в беседе, к тому же он знал, каково сейчас Сёдерхольму, и потому ждал молча. Он прислушивался к бульканью воды в каком-то сосуде и шипению, с каким кто-то из резекторов рядом с коридором оттачивал ножи.
Харьюнпя попытался припомнить, все ли он сделал, когда заходил к себе в отдел. Он передал рапорт в канцелярию, возвратил пишущую машинку и объяснил Сутелину подробности так называемого дела со взрывом. Сутелин при этом внимательно разглядывал свои ногти и прилежно кивал, а в заключение сказал, что дело имеет отношение скорее к полиции, наблюдающей за порядком. Харьюнпя переписал начисто все материалы по делу Континена, на что у него ушло сорок пять минут. В начале девятого позвонил Норри и сообщил, что вскрытие начнется, как только Харьюнпя прибудет на место. И еще Норри мимоходом сказал, что в момент смерти Континена у него в квартире находилось двое — скорее всего мужчина и женщина. До телефона донеслось слабое кошачье мяуканье, из чего Харьюнпя заключил, что звонил Норри из квартиры дворничихи.
На мгновение Харьюнпя почувствовал искреннее удовольствие от того, что сидит вот так, расслабившись, глядит на желтый пол и слушает монотонное жужжание точильного станка. А в эти минуты Норри, Монтонен, Хярьконен и Тупала поспешно собирают сведения и, возможно, уже добыли нечто важное, что поможет раскрыть преступление. Веки Харьюнпя сомкнулись, голова медленно склонилась на грудь.
— Ну так что ж. Все господа на месте. Континен и Сипиля уже ждут в третьем зале.
Харьюнпя вздрогнул. И уставился с испуганным и глупым видом на появившегося в дверях резектора. Некоторое время он видел только резиновый, весь в пятнах колпак на вошедшем да его тоненькие мышиные ножки, выглядывавшие из-под длинного, до пят, фартука.
— Да. Ясное дело, пошли, — пробормотал Харьюнпя и быстро пришел в себя, узнав Янссона. Он понял, что спал всего минуту или две. — А как же быть с вашим кофе? Выключить его? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал нормально.
— Если нетрудно, поверните вон тот зеленый кран, я не сумею этого сделать, — сказал Янссон, кивком головы указав на свои руки в бледно-розовых резиновых перчатках. Он держал их приподнятыми в воздухе, опасаясь к чему-либо прикоснуться, и Харьюнпя различил сквозь перчатки родимые пятна на его коротких пальцах. Он повернул газовый кран.
Они пошли друг за другом по длинному коридору. У Янссона поверх ботинок были надеты толстые белые резиновые сапоги с глубоким вырезом, доходившим до пятки. Так он без труда мог надевать их точно шлепанцы. Харьюнпя наблюдал, как каблуки ботинок Янссона приподнимались при каждом шаге, в то время как подошвы сапог волочились по каменным плитам. Резиновый фартук шуршал и бился о ноги Янссона.
— Послушай, Тимо. А если... если я сделаю только основные снимки. Чтобы не сидеть там без толку до конца... у меня ведь еще и другие дела есть, — прошептал ему в ухо фотограф Сёдерхольм. Лицо у него было напряженное, бледное, и Харьюнпя понимал, чего он боится.
— Ладно. Нет проблем. Делай свои снимки и отправляйся на все четыре...
За несколько метров до входа в зал вскрытий Харьюнпя вдруг стало страшно: а что, если он грохнется в обморок? Страх напал на него с такой бешеной силой, что кожа похолодела. Он попытался глубже дышать, но это привело лишь к одышке. Он знал, что если с ним случится обморок, то это лишь от страха. Разум подсказывал, что он не может лишиться сознания хотя бы уже потому, что не посмеет потом показаться на глаза своим коллегам, во всяком случае, какое-то время. Кроме того, он присутствовал уже на десятках вскрытий, и только на первом у него отказали ноги, и он вынужден был опереться о стену. Харьюнпя принялся уверять себя, что ничего не произойдет, он не потеряет сознания. Он должен выдержать вскрытие, ибо это естественный акт, часть жизни и потому для страха нет оснований.
Они вошли в зал; Харьюнпя сжал обеими руками блокнот для заметок и почувствовал, как дрожат у него губы. Запах проник в ноздри. Мгновенно перед ним возникла квартира Континена. Тело лежало на столе для вскрытий. Харьюнпя лишь мимолетно взглянул на него и отвел взгляд от покойного. Сквозь щель в занавесках окна он заметил, что на улице уже светит солнце. Солнечный свет подействовал на него успокаивающе. К нему вернулась уверенность в себе. Он услышал, как Сёдерхольм щелкает фотокамерой. Снова взглянул на Континена и уже не почувствовал неприятных ощущений.
Ассистент Сипиля стоял у головы Континена. Он улыбался, но беззлобно, и Харьюнпя понял, что Сипиля заметил выражение его лица. Он сухо кашлянул. Сипиля поднял руку и нажал кнопку на микрофоне, свисавшем со светильника.
— Та-ак, — выдохнул Сипиля и стал сосредоточенно осматривать Континена. — Объект вскрытия ростом сто семьдесят два сантиметра, вес — восемьдесят девять килограммов, достаточно упитан, среднего возраста... точка... пункт... покойник...
Харьюнпя представил себе, как машинистка, находящаяся в совсем другом помещении, пристроила получше наушники и пальцы ее забегали по клавишам.
