Он следил за реакцией собеседника. Но к чести последнего, тот вел себя вполне естественно. Недоуменно помотал головой, сделал озадаченное лицо.
— Только не вздумайте отпираться, — предупредил Турецкий. — С вашего номера в тот час был сделан звонок, это непреложный факт. Не надо отрицать. Не надо говорить, что телефон вы оставили дома, отдали знакомому или заложили в ломбард. Кому вы звонили?
— Не помню… — пробормотал Лыбин.
Охранник стойко держал удар. Он умел не показывать обуревающие его эмоции.
— Кому вы звонили, Станислав Витальевич? Поймите, вас никто не обвиняет в убийстве, следствию нужно знать, кому вы звонили.
— Послушайте, — тот отправился в контратаку, — если вы смогли определить мой звонок, то почему не можете вычислить, кому я звонил? Бред какой-то. Только не говорите, что хотите услышать это от меня лично.
— Номер не определился, — признался Турецкий. — Факт настораживает, согласитесь. Поставьте себя на мое место, Станислав Витальевич, и вы поймете, что я должен эту тему доработать. Вы же трудились в уголовном розыске. Вспоминайте… или признавайтесь, пока не зашло слишком далеко.
Охранник закусил губу, уставился в пол. Со стороны могло показаться, что он усиленно вспоминает. Хотя бывает всякое, мелькнула неприятная мысль, вот заставь тебя сейчас вспомнить, кому ты звонил в десять утра в прошлую пятницу — ведь умрешь, а не вспомнишь.
— Вспомнил, — выдохнул охранник и даже как-то криво улыбнулся. — Звонил в Шаховскую, у меня там мать живет. Просто хотел узнать, как у нее дела. Можете проверить — она действительно там живет.
— Ну, слава богу, — улыбнулся Турецкий. — А я уж думал, ночевать у вас под дверью придется. С каких это пор у вашей мамы закрытый номер? Она работает в секретном учреждении?
— Да боже упаси, — хмыкнул Лыбин. — Она на пенсии, у нее однокомнатная квартира недалеко от автостанции.
— Почему же номер не определился?
— А я не туда попал, — нагло объявил Лыбин. — Набирал по памяти, видно, сбился на какой-то цифре. Оператор объявил, что вызвать данного абонента невозможно — в связи с установкой фильтра на его аппарате… в общем, я не понял.
«Врет и не краснеет», — уныло подумал Турецкий.
— Почему же не перезвонили маме?
— Аккумулятор сел, — развел руками Лыбин, — разрядился полностью. Батарейка старая. Аховый полтысячи стоит, никак не соберусь приобрести. Да и зарплаты у нас… не московские. Пошел домой, поставил телефон на зарядку, через два часа позвонил маме. Кстати, можете проверить — уж этот-то звонок наверняка определился…
Предъявить охраннику было нечего. Теоретически все, что тот наплел, могло быть правдой. В какой-то миг Турецкий почувствовал шаткость своей версии. Одарил напоследок испытуемого проникновенным взглядом комиссара Мегрэ и удалился. Спустился во двор, побродил вокруг подъезда. Не самое приятное для проживания местечко — не всегда ладно с жилищными условиями у работников вневедомственной охраны. Практически стемнело, на детской площадке было безлюдно, за сараями монотонно гавкала собака, дул прохладный ветерок. Нарвется он когда-нибудь на хулиганствующие элементы…
Турецкий сел в машину, закрыл все двери, стал ждать. Чего он ждал, понималось смутно. Если у охранника в гостях некто, то рано или поздно этот некто должен уйти. Хотя не факт. Если женщина — к тому же незамужняя, — то может остаться до утра. Хорошо им там. Будут весело проводить время, совершать действия сексуального характера… Он раздраженно поскрипел зубами, сунулся в бардачок — не осталось ли чего-нибудь съедобного? Пусто: Ни еды, ни питья. Откинул голову, сидел дальше, занимался аутотренингом. Задумчиво смотрел на окна третьего этажа. А если в квартире тоже ждут, что он уедет? Ведь его машину, должно быть, видно. Нет, он мысленно восстановил расположение дверей в подъезде, — окна квартиры выходят на обратную сторону, из квартиры его не видно. Где же там его окна? Он вышел hj машины, добежал до обратной стороны здания. Гладкая стена, третий этаж, высоко. У Лыбина горел свет — «негромко» и за шторами. Никаких силуэтов. Ши— зуете, Александр Борисович?
Он вернулся к машине, стал набираться терпения. Пока он это делал, из подъезда вышел только один человек — явно тутошний, мужского пола, сильно прихрамывающий, с палочкой. Протащился мимо машины, страдая одышкой, растворился за сараями. И вошел в подъезд — один человек. Тот же самый. Снова протащился мимо — в авоське лежал продолговатый предмет цилиндрической формы — пропал в подъезде. Время тягомотно отмеряло минуты. Полчаса канули в вечность, сорок минут, пятьдесят. Утешало одно — срочных дел на текущий отрезок времени у него не было, нет особой разницы, где убивать время.
Но через час с копейками терпение лопнуло. В половине десятого он завел мотор, дал ему прогреться. Может, стоит ворваться в квартиру, игнорируя процессуальные формальности? Он не состоит на государственной службе, в чем проблема? А что это даст? Кто бы ни был в квартире (если там вообще кто-то есть), это не повод обвинять его в предумышленном преступлении. Люди имеют право находиться там, где им велит желание. А ему — лишний повод озираться в темных закоулках…
Спустя пятнадцать минут он запарковал машину на стоянке перед гостиницей, в скверном расположении духа промаршировал мимо столика администратора, поздоровался с Антониной Андреевной, поливающей цветы (интересно, она бывает когда-нибудь дома?), вошел к себе в номер…
Последующие полчаса он посвятил любимому занятию — включил проигрыватель, уставился на запись, запечатлевшую последние мгновения жизни трех человек. Карась, болтающийся на крючке, звук выстрела, ужас в глазах генерала. Что, интересно, чувствует человек, когда понимает, что он обречен и жить ему осталось хрен да нисколько?
Трудно представить, пока сам не окажешься в таком пикантном положении…
Турецкий почувствовал нехватку кислорода. Странная история… Он выбрался из кресла, распахнул окно, отдернул штору.
Кажется, история повторялась. В виде трагедии или в виде фарса? Ему опять мерещилось, что темнота перед гостиницей имеет глаза, она дышит, она испускает миазмы, она боится — Так же как и он…
Он отошел от окна, задернул штору. Липкий пот заливал глаза. Так и пулю в лоб однажды можно схлопотать. Горбатого могила исправит — он опять оставил пистолет в машине!
Да какого черта? Эмоции и раздражительность просто не дают взвешенно мыслить. Какая пуля? Если каждого следователя, пытающегося разобраться в безнадежном деле, отправлять на тот свет, то рука устанет. Ну, пришлют другого. Ведь он ничего не выяснил — даже догадок приличных нет, а если есть, то знает о них только он. Покушение отменяется, господин пугливый сыщик…
Он взял телефон, отыскал нужный номер, вызвал абонента.
— Вы далеко? Прекрасно. Такое ощущение, чТо можно приступать…
Убеждая себя из последних сил, что никакой опасности он не подвергается, Турецкий подошел к окну, отдернул штору. Полюбовался на полную луну — желтая, отчетливая, насыщенная ядом. Как видите, ничего ужасного, господин Турецкий, продолжайте в том же духе. Он вышел из номера, заперев его на ключ, снова промаршировал мимо столика администратора (добрейшая Антонина Андреевна уже куда-то смылась), вышел на улицу.
Прогулялся мимо кустов, демонстративно на них не глядя, попинал колеса собственной машины, отмечая отзывчивое трехкратное попискивание сигнализации, постоял, размышляя, не забраться ли за пистолетом. Пришел к выводу, что размышлять можно сколько угодно, но ключи от машины он все равно оставил в номере. Вернулся в гостиницу, оставив открытой дверь. Сел в кресло, стал ждать.
Двое ввалились без стука! Распахнулась дверь, и Эльвира, одетая в облегающий джинсовый костюм, надувая от важности щеки и готовая вот-вот расхохотаться, втолкнула в номер тщедушного мужичонку в обмызганной ветровке. Мужичонка был бледен, бормотал что-то нескладное, неумело отбивался, за спиной у него болтался фотоаппарат — устаревшая профессиональная камера.
— Активный, гад, — прокомментировала Эльвира, швыряя мужичонку в кресло.
— Особенно в полнолуние, — ухмыльнулся Турецкий.
Попадание было точным — мужичонка влетел в кресло, как шар в бильярдную лузу, ахнул, там и остался. Стрелял испуганными глазами во все стороны, схватился за камеру, обнял ее — хотя никто пока не отнимал. На вид ему было немногим меньше сорока, взъерошенный, нервный, с неустанно моргающими глазами.
— В кустах сидел, скотина, — сообщила Эльвира, падая на кушетку. — Пытался удрать, да разве от меня удерешь? Вот вы, Александр Борисович, разве удрали от меня в прошлый раз? Ошибка вышла, не спорю, но как красиво провели захват, согласитесь?
— Вы просто гений внезапного задержания, Эльвира, — похвалил Турецкий. — Обязательно похлопочу перед вашим руководством о присуждении внеочередного воинского звания. Теперь давайте расколем этого доброго молодца — кто такой, чего хотел…
