Тот дернулся и обмяк.
— Зачем ты так его? — недовольно спросила я. — Мне нужен внятно отвечающий на вопросы человек, а не восемьдесят килограммов вялой дохлятины.
— Ничего… — отмахнулась ретивая «старушка». — Через пару минут очухается. Это я ему вложил для памяти, чтобы впредь не дергался и уяснил, насколько резкие жесты вредны для здоровья. Да… и на какие такие вопросы ты хочешь получить у него ответы?
— Ну… например, откуда у этого гражданина тубокурарин и эта замечательная риторика перед использованием препарата: «расслабятся все мышцы, включая сердечную…»
— А что?
— А то, что точно такие же слова говорил мне молодой человек в доме Геннадия Ивановича Турунтаева, когда собирался сделать мне инъекцию точно такого же препарата. Не слишком ли много совпадений? Особенно если учесть, что этот Миша и некто Сергей Воронов, которого ты, Леша, не так давно застрелил, работали в одном и том же охранном предприятии. Принадлежащем, кстати, Олегу Даниловичу Острецкому. Острецкий — это тот самый Шпон, которым нас тут пугал вот этот кусок дерьма.
На «старческом» лице Орловского не отразилось никаких эмоций.
— И что же ты собираешься делать?
— Я? Возьму сейчас эту парочку и пойду с ними к Турунтаеву. Естественно, под хорошей охраной человек этак из пяти. А что, ты против?
— Делай как знаешь, — бесцветно ответил Алексей.
Я пристально взглянула на него и одним коротким движением сняла с него парик. Он не препятствовал мне — напротив, сорвал с лица тончайшую, с телесным отливом, полупрозрачную мутную маску и стер грим. А потом, оказавшись передо мной в своем природном обличье, произнес:
— Я должен тебе кое-что сказать… — Увидев, что Михаил зашевелился, он сильно ударил его локтем в основание черепа, и лоб ублюдка с треском впечатался в пол. — Погоди, Женя… ты еще успеешь выпотрошить этого козла. Я должен сказать тебе одну очень важную вещь.
Разряд колючего холода вдруг неистово пронизал мой позвоночник, растекаясь предательской ватной слабостью в ногах. Я сама не ожидала, что реакция на не заключавшие в себе ничего экстраординарного слова Алексея будет такой острой.
Хотя, откровенно говоря, я предчувствовала, что его слова и то, что он собирался открыть мне, окажется очень важным и совершенно непредсказуемым.
— Ты и без того держала мою жизнь в своих руках, — негромко произнес он. — И все потому, что я не выполнил своего долга… того, что мне поручили. Смешно. Излишняя чувствительность и какая-то совершенно нелепая совестливость — это в моем случае просто какой-то романтический штамп. Дурной вкус. Байроновский герой, е-мое. А между тем нет ничего проще, чем убить бесчувственных людей. Просто легкое нажатие на… на пару точек, и все. И не нужно никакого оружия.
— Я не понимаю… — проговорила я. — Это как… ты кто такой?
— Разве об этом не объявили по всей России? — усмехнулся Орловский. — Я — киллер. Ты же знаешь, раньше я работал в ФСБ, потом меня подставили, и из госбезопасности я вынужден был уйти. Потом я жил не совсем законопослушно. Работал на серьезные криминальные структуры, как сейчас выражаются в протоколах. Потом меня повязали, накрутили совсем недурной срок. Правда, сидел я всего два месяца. Меня специально выпустили из зоны, разыграв побег, чтобы я мог выполнить заказ. Сделал дело — гуляй смело. Причем гуляй на все четыре стороны. Исполнение заказа для меня равносильно амнистии. А заказ — убить кандидата в губернаторы Тарасовской области Турунтаева Геннадия Ивановича. Твоего клиента.
Моя челюсть отвисла.
— А кто… а кто же заказчик?
— Разве непонятно? — Он усмехнулся и потом, посерьезнев до свинцовой бледности, ответил: — Заказчик — это власти. Власти, которым не нужен Турунтаев, как, быть может, он не нужен и области. Но тут решили справиться с проблемой не профилактическим, а хирургическим, радикальным путем.
— Елагин?
— Можно сказать и так. По крайней мере, это он инициировал пантомиму с побегом и последующую кампанию в прессе. Чтобы снять подозрения.
— Никогда бы не подумала…
— А разве непонятно, что все было продумано заранее? — спросил он. — Тогда я только и смог спасти жизнь тебе и ему, потому что следил за его окнами и отслеживал момент, когда он окажется против окна. Но вместо того, чтобы убить Турунтаева, мне пришлось убивать его убийц.
— Но почему? — после долгой, тяжелой паузы спросила я. — Тебе стоило всего лишь промедлить минуту-другую, и все было бы кончено. Твою работу сделали бы другие люди.
Орловский поднял на меня сощуренные глаза и медленно проговорил:
— А неужели ты не можешь догадаться сама? Почему? Да потому, что меня в кои-то веки коснулось человеческое чувство. Я даже заговорил, как идиот: витиевато и нелепо. Монолог Отелло… молилась ли ты на хер, Дездемона?
Я молчала.
— Неужели ты не понимаешь?
Я только слабо пожала плечами, потому что чувствовала: любой менее скованный жест заставит прорваться обуревающие меня бурные эмоции.
На самом деле: как снег на голову. Нет, даже не снег — росчерк гильотины, и жизнь кончается, потому что после этого момента не желаешь ничего похожего на старую жизнь, ничего, что тянет свои корни из прошлого, унылым метрономом отстукивающего дни.
— Но ведь это чистое безумие, Алеша, — сказала я несколькими секундами позже, чувствуя, как в пальцах рвущейся из кулака птичкой бьется и загнанно пульсирует кровь. — И из-за меня ты не выполнил заказа?
— Да. Глупо, правда?
— Очень глупо, — ответила я. — С такой глупостью сталкиваться мне еще не приходилось.
— Я того же мнения, — отозвался Орловский и потянул меня к себе. Я не сопротивлялась. — Глупо… хотя бы потому, что избрание Турунтаева на губернаторский пост — это мой смертный приговор.
— Что же ты собираешься делать, Леша? — тихо спросила я. — Что же делать?
— А я жду, пока закончится твой контракт, — с неожиданно проблеснувшей в глазах холодной жестокостью ответил Орловский. — Если я убью его сейчас, это падет на тебя. Да и вообще… ты не знаешь, какими методами я могу пользоваться, когда загнан в угол. Ты можешь погибнуть вместе с ним. Я не могу.
— А ты не понимаешь, что никакой любви… никакой любви между нами быть не может?
Он помолчал. Потом облизнул бледные губы и негромко ответил:
— Если я еще здесь, в этой квартире… если я ждал, когда ты вернешься из Москвы… тогда, может, ты сама ответишь на свой вопрос?
Я покачнулась вперед и вдруг с еще неизведанной мною слепой, остервенелой яростью схватила бутылку из-под портвейна и швырнула ее в стену. Та с грохотом разбилась, осыпав неподвижно лежащего Вована градом осколков.
— Это надо же, — стиснув зубы, пробормотала я. — Это надо же… глупость какая… ведем себя как последние шестнадцатилетние болваны! Господи… что же теперь делать, Алеша?
— То, что должен делать каждый из нас, — холодно ответил он и одной рукой обнял меня за плечи. — То, что должен делать каждый из нас. И ни на йоту не отклоняться и не давать волю чувствам. А после двадцать шестого… после двадцать шестого мы и поговорим. Хорошо, Женечка?
Я глотнула воздуха, словно только что вынырнула из воды, и в тон ему ответила:
— Хорошо, Алеша.
Он кивнул.
— Только… скажи мне. Когда ты увидел меня впервые? Не на дне рождения Головина?
— Я не знаю никакого Головина.
— А когда же ты увидел меня впервые?
— В тот день, когда я сюда вселился. Пару недель назад. Тогда я и в страшном сне не мог представить, как все обернется.
— Но… значит, это не ты взорвал «Линкольн» Турунтаева там, около ночного клуба «Габриэль»?
— Я никогда не был возле ночного клуба «Габриэль». И тем более не взрывал турунтаевского «Линкольна». Это тот, под которым ты увидела взрывное устройство?
— Да.
Он криво усмехнулся:
— Если бы в тот раз работал я, то ты никогда не обнаружила бы этого устройства. И не успела бы спасти жизнь кандидата в губернаторы. Ну что… звони своим работодателям. Я пока снова превращусь в старушку.
— А когда ты перестанешь ею быть?
Он бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся. И я поняла: только после двадцать шестого.
— Иосиф Соломонович? Вы у Геннадия Иваныча? Да, это я. Иосиф Соломонович, есть одна проблема…
Через несколько минут в квартиру дяди Пети вошло несколько человек. Среди них были Блюменталь и Турунтаев. Увидев последнего, я сказала:
— Геннадий Иванович, я полагала, что вы останетесь дома. Зачем рисковать собой?
И я покосилась на Орловского, который уже тихо дремал в своей инвалидной коляске.
— В чем тут дело? — не обращая внимания на мое замечание, спросил Турунтаев. — Кто эти люди?
— Эти люди — бывшие работники охранного агентства «Арес», принадлежащего небезызвестному нам Острецкому.
