Ознакомительная версия.
Да… вид еще тот! Глаза горят, волосы всклокочены, про помаду и думать забыто, а джинсовый сарафан скоро прирастет к телу, как вторая кожа.
– Ну ладно, – буркнула, выворачиваясь из ее рук, Женя и достала из сумки косметичку. Черт, а ведь сколько слов себе давала… – Все ясно, можешь ничего не говорить. Но это ведь межгород был?
– Да, – Эмма осторожно втиснула свою роскошную фигуру за стол. – Но звонили Грушину. Из Хабаровска.
– Из Хабаровска?! – Женя замерла перед зеркалом. – Как интересно!
– Не больно-то интересно будет, когда счета за переговоры придут. Он второй день с телефона не слазит, так что, если кто и захочет, не прозвонится к нам.
Женя слабо улыбнулась. Дай тебе бог здоровья, Эммочка, добрая ты душа. Мол, звонил, конечно же, звонил твой летающий Лев, да беда, пробиться не мог, потому что Грушин прочно подсел на трубку.
Да-да-да… Только вот беда-беда-беда: вечерами дома у Жени телефон совершенно свободен. И молчит – мертво молчит. Можно, конечно, для приличия забеспокоиться: вдруг со Львом что-то случилось, все-таки на воздушном шаре летать – не грибы собирать! Однако именно вчера Женя имела удовольствие увидеть во «Времени» сюжет об успехах наших воздухоплавателей, впервые выступивших с показательными выступлениями на каком-то французском авиасалоне. И плыл во французских небесах до слез знакомый белый шарик, расписанный силуэтами восточного города.
Франция – это ведь совсем близко. Это не тропики Аргентины, не каменистая иракская пустыня. Когда звонишь в Нижний, к примеру, из Парижа или Ниццы, слышно лучше, чем с Автозавода или из Сормова! Нет, не звонил Лев. Уплыл, опять уплыл нарядный радужный шар… а может быть, уже и лопнул мыльный пузырик Жениного счастья?
– Кстати, – сказала вдруг Эмма, – видела афиши? Недели через две, что ли, фиеста воздушных шаров начинается. Как думаешь, не нагрянет к тебе гость дорогой, который лучше татарина?
– Христос с тобой, – сказала Женя. – Уж сколько этих фиест перебывало – ты хоть раз тут видела нашего общего знакомого? Вот и нет.
– А вдруг на этот раз…
– Кручинина не пришла еще? – прервал раздавшийся из интеркома голос Грушина.
Эмма вскинула брови: мол, ты уже пришла, подруга? Господи, похоже, это единственный человек, которого всерьез волнует жизнь некоей Евгении Кручининой. Право, из-за той «подвальной» истории сама Женя и то меньше тряслась. И сейчас заботится: готова ли она к очередной начальственной выволочке?
Женя медленно кивнула: готова. Может быть, если Грушин сейчас заорет на нее, от сердца отляжет? И даже если прорвутся слезы, можно будет сделать вид, что это – от обиды на начальство. И спасет она остатки гордости. Жалкие остаточки. Довольно хилая площадка, с нее не пнешь ненаглядного Левушку так, чтобы летел – пел-пел. А очень хочется. И это единственный положительный момент.
– Пришла. Здесь, у меня, – доложила Эмма, одобрительно кивая, словно проникла рентгеновским взглядом в самую глубь Жениных мыслей.
– Давай ее сюда.
– Даю!
– Я все проверил. – Грушин, не здороваясь, резко кивнул: садись, мол. – Она была права, ты знаешь?
– Грушин… ты не рехнулся? – беспомощно пробормотала Женя. – То, что все это Аделаидин пунктик, совершенно ясно, но если еще и ты начнешь в мистику впадать…
– Нет, ты не так поняла, – отмахнулся он. – Или я не так выразился. Аделаида в том права, что убийства Стоумова и Полежаева до сих пор не раскрыты, хотя после первого прошло четырнадцать лет, а после второго – пять.
– Значит, все-таки убийства…
– Их квалифицируют как возможно непредумышленные. Я еще вчера зарядил на дознание одного своего хабаровского знакомца: он тоже частник, как мы, но ближе контактирует с органами. Его допустили до архивов. Вот только что в очередной раз переговаривались, – кивнул Грушин на телефон. – Игорь Стоумов в восемьдесят пятом погиб в пьяной драке – как раз накануне введения «сухого закона». Припоздал Горбачев на месяц, не то парень вполне мог бы живым остаться. Было ему всего-то двадцать два годочка. Дело простое: пили, потом били. Нашли Стоумова мертвым уже дня через два. Информация по делу вся. Теперь о Полежаеве. 1993 год, инфляция, безработица, зарплату не платят, учителя бедствуют. Полежаев бросает школу, идет в бригаду дорожников. Работали… Ты в Хабаровске хоть раз бывала? – прервал себя Грушин.
Женя качнула головой.
– Три горы – две дыры, его так старожилы называют. Три прямые, ровные главные улицы, а между ними – бывшие овраги, они, конечно, скованы асфальтом, но периодически размываются. Улицы, которые их пересекают, – вроде нашего Окского и Почаинского съездов – крутизна! В прямом смысле слова. И вот в конце октября ремонтировали днем и ночью сползающую в овраг обочину. Двустороннее движение, теснота, пробки, а тут гололед. Убийственная затея. Вроде бы откуда-то «москвичок» вылетел и прет прямиком на дорожников. Кто-то увернулся, а Полежаев не успел. Пока туда-сюда кидались, водитель выскочил из машины и исчез. Его даже и не разглядел никто.
– Да брось! – недоверчиво усмехнулась Женя. – Как это – исчез? С «Москвичом» под мышкой, что ли?
– Почему? «Москвич» остался. И хозяина в два счета нашли.
– Все ясно, дальше можешь не рассказывать, – безнадежно отмахнулась Женя. – «Воровка», да?
– Чистой воды. Угон, а кто угонял – неведомо. По пальцам его ни в одной картотеке не нашли. Очевидно, несчастный случай.
– Или рок, – пробормотала Женя.
– Ты чего там бурчишь? – рассердился Грушин. – Кто, интересно знать, из нас больший мистик?
– Цитата, цитата из Аделаиды, успокойся. Просто я никак не могу забыть ее доводы: Стоумов изображает в спектакле драчуна и погибает в пьяной драке. «Автогонщик» Полежаев нашел смерть под колесами автомобиля. По роли Неборсин был любителем «русской рулетки» и получил пулю в висок. «Жокея» Климова едва не забил копытом беспричинно взбесившийся конь. Кто следующий?
– В каком смысле? – настороженно поднял голову Грушин.
– Продолжаю цитировать Аделаиду, – успокоила Женя. – Она вопрошала: «Кто следующий?» И сама себе отвечала: «Я».
– Это почему это?!
– А по сюжету пьесы. Первым рассказывал в спектакле свою историю Драчун, потом Гонщик, потом Ковбой, потом Жокей и, наконец, Хозяйка. Аделаида не сомневается, что следующая очередь – ее. Говорит: «Мне суждена смерть от воды, как Бастинде».
– Это еще кто? – озадачился Грушин. – Тоже из спектакля?
– О господи, голубчик, ты где рос, какие книжки читал? – изумилась Женя. – Бастинда – это злая колдунья, владычица Фиолетовой страны из «Волшебника Изумрудного города». – И заломила руки: – «Триста лет я не умывалась, не чистила зубов, пальцем не прикасалась к воде, потому что мне была предсказана смерть от воды. И вот пришел мой конец!» Пф-ф-ф!
– А потом что? – с искренним интересом спросил Грушин.
– Потом она превратилась в грязную лужицу, в которой стояли серебряные башмачки. Да, да. Можешь мне поверить, я в детстве эту книжку двадцать восемь раз прочитала.
– Впечатляет! – хихикнул директор «Агаты Кристи». – Надо думать, эта твоя Аделаида не триста лет неумойкой ходила?
– Ох, не зря ли мы так развеселились? – вздохнула Женя. – Все это достаточно страшно. Аделаида всерьез убеждена, что она – следующая жертва.
– Чья? – быстро спросил, словно выстрелил, Грушин.
– Смерти. Смерти! Той самой, которую они когда-то оскорбили. Над которой надругались. И которой отдал свою жизнь Иван Охотников в обмен на отмщение.
Грушин мгновение смотрел на Женю молча, потом встал и открыл дверь в приемную:
– Эмма, у тебя что-нибудь есть типа валерьянки, элениума?
– Тебе плохо, что ли? – обеспокоенно приподнялась Женя, и Грушин скомандовал в приемную:
– Пока отменяется.
– Слушай, давай договоримся, что никто из нас не сошел с ума, – устало проговорила Женя. – И никто из нас не верит в призраков, явившихся с того света, во взбунтовавшуюся космическую субстанцию и в идею Смерти, которая приняла отрицательно-материальный облик. Все это очень красиво, насчет отмщения взбешенной гармонии, но я сама – сама! – видела того человека, который застрелил Неборсина. Да, человека, вполне реального человека. И не я одна, насколько нам известно. Посмотри хотя бы показания Гулякова. Предположим, у меня были глюки, и мне померещилось, будто карающая десница судьбы приняла облик человека. Но чтобы глюки были у бомжа…
– Ого! – присвистнул Грушин. – Как раз наоборот: он скорее разглядел бы целый полк зелененьких человечков, чем того мужика. Я заново просмотрел его показания. Высокий худощавый мужчина лет пятидесяти. Седые волосы, четкие черты. Я обратил внимание на фразу: «С таким профилем только на медаль!» Держался совершенно спокойно. Гуляков даже не сразу заметил, как он приблизился к обочине. Только что не было – и вот стоит, машет руками синему «мерсу». А потом он увидел, как Неборсин дернулся и завалился к дверце. Убийца медленно пошел к рощице и как бы растаял в ней.
Ознакомительная версия.
