— В лицо не говорил, но за глаза — постоянно.
— Хм… А как по вашему мнению: Анатолий Федотович был конфликтным человеком?
— Конечно, нет! По-стариковски ворчал иногда, но чтобы провоцировать кого-то или, как некоторые любят, раздувать из мухи слона, это было совсем не в его характере.
— То есть, если бы к нему на улице стали приставать пьяницы или бомжи, он не стал бы устраивать скандал?
— Конечно, не стал бы.
— Это довольно важная характеристика… А вот это исследование, о котором вы упоминали, — обратилась я к Владу, — то, что вы писали под руководством Анатолия Федотовича: вы не могли бы рассказать о нем поподробнее?
Признаюсь, я и сама хорошенько не понимала, для чего мне может понадобиться подробная информация об этом исследовании, но сидел во мне какой-то подсознательный инстинкт сыщика, который самыми окольными и иррациональными путями выводил меня каждый раз на верный след. Что-то внутри меня заставило спросить об исследовании, и, как выяснилось несколько позже, далеко не зря.
Услышав мой вопрос, компания снова выразила на своих лицах то несколько неестественное оживление, которое так неприятно поразило меня в самом начале, и наперебой начала рассказывать о том, какие это были интересные люди — первые христиане.
— И вот эти моменты, когда их, совершенно беззащитных, выталкивали на арену к голодным львам… — голосом, преисполненным сочувствия, говорил Влад.
— И все эти мучения и пытки… — пламенея взглядом, вторил ему кто-то из товарищей.
— Но, несмотря на это, они все равно не отказались от своих убеждений, — подводила итог одна из девушек.
Как оказалось, в исследовании Влада принимала живое участие и вся остальная группа. Они поведали мне, как ходили в архив и часами просиживали в Интернете, пытаясь найти что-то интересное по данному вопросу и знакомясь с разработками других исследователей.
— Мы даже достали специальные программы, с помощью которых можно переводить текст с другого языка, с английского, например, чтобы получить больше информации.
— А что, самим-то читать по-английски слабо? — поддразнила я. Компания смущенно заулыбалась.
— Пока слабо. Но мы ведь не английским интересуемся, а историей.
Поговорив еще немного о том, какое это интересное занятие — проводить исторические исследования, я попрощалась и попросила девушку, которую выбрала для индивидуального разговора, показать мне, где находится кафедра бухучета. Учитывая теплые дружеские отношения, которые сложились у меня с Эрнестом Эрастовичем, одним из ярчайших представителей этой кафедры, я всегда могла объяснить свое появление там. Поэтому сочла этот предлог наиболее подходящим для того, чтобы вступить в более тесный контакт с девушкой.
— Хотела проконсультироваться насчет заполнения налоговой декларации… — издалека начала я.
— Да, у нас очень грамотные специалисты, — с полнейшим безучастием глядя куда-то вдаль, машинально ответила девушка.
— А студентам это передается? — не теряла я надежды наладить контакт.
— Тем, кто добросовестно занимается…
— А ваши друзья занимаются добросовестно?
Девушка вопросительно посмотрела на меня, как будто пытаясь угадать, какой же здесь может быть подвох. Но лицо мое выражало одно лишь только доброжелательное любопытство.
— В основном да…
— Даже по истории?
Тут она окончательно смутилась.
— Что вы имеете в виду?
Я дружески рассмеялась, показывая своей собеседнице, что она может расслабиться.
— Да ничего… простите, как вас зовут?
— Зина.
— Ничего страшного, Зиночка. Просто мне показалось, что ваши друзья были немного неискренни со мной… Может, это просто оттого, что я для них — незнакомый человек?..
— Да нет, почему? — сказала Зина, несколько успокоившись. — Они не были неискренни… просто эти события… вы понимаете… они так повлияли на всех нас…
— О, могу себе представить… А вы действительно так хорошо относились к профессору Разумову или здесь есть преувеличение?
— Что вы, никаких преувеличений, мы действительно очень любили его…
То ли мне показалось, то ли на самом деле в голосе девушки зазвучали те подозрительно восторженные нотки, которые поселили во мне сомнения в искренности ее друзей. Однако я не отступила.
— Но вот, например, Влад: у него все — настолько через край, что это даже странно… Можно подумать, что для него на целом свете не было человека дороже, чем профессор.
— Ах Влад… Он вообще по характеру очень впечатлительный, а в последнее время на него столько всего навалилось… Вы только не говорите, пожалуйста, что я вам рассказала… ведь у него серьезно больна сестра… Что-то связанное с сердцем, нужна дорогая операция, а семья у них не такая уж богатая… Вы только представьте: знать, что близкий тебе человек погибает, и не иметь возможности ему помочь! Тут и более сдержанный человек, чем Влад, может потерять самообладание. А когда он узнал еще и о Разумове…
Тут в выражении лица Зины снова промелькнуло что-то странное, и она сделала долгую паузу. Снова повинуясь непонятному инстинкту, я задала неожиданный для себя самой вопрос:
— Что узнал?
Бедная Зина вздрогнула так, как будто ее ударили.
— Ой, извините… я задумалась, и вы напугали меня… Так о чем вы говорили?
— Я спрашивала о том, что Влад узнал о Разумове, — вежливо повторила я во второй раз свой вопрос, ничуть не сомневаясь, что он прекрасно был расслышан и в первый.
— Ну как — что? Об этой истории… с убийством… После этого он стал какой-то дерганый. Он и раньше-то чересчур эмоционально на все реагировал, а тут… просто через край, правильно вы сказали. То восторгается чем-нибудь — и тут же, через минуту, кипит ненавистью. Даже не знаю… может, ему к врачу обратиться… а то… к чему это может привести?
Было видно невооруженным глазом, что последние слова она сказала совершенно искренне и действительно переживала за своего друга.
— Вот мы и пришли, это кафедра бухучета.
— Ой, Зиночка, спасибо вам большое!
— Не за что…
Мы попрощались, и она отправилась было восвояси, но, пройдя немного, обернулась и еще раз попросила меня:
— Так вы уж, пожалуйста, не говорите, что я рассказала вам о сестре Влада…
— Ну что вы, Зиночка, все останется между нами, я прекрасно понимаю — это очень личное…
Подождав, пока Зина скроется из виду, я тоже отправилась по направлению к выходу. На кафедре бухучета делать мне было нечего, и я спешила убраться от нее подальше, пока, чего доброго, не появился на горизонте мой старый приятель, неподражаемый господин Спиридонов.
Благополучно избежав трогательной встречи, я вышла из здания института и направилась к своей машине. Устроившись на сиденье, я не спешила заводить двигатель, а для начала с удовольствием затянулась сигаретой, размышляя о том, что принес сегодняшний день.
Поездка прошла не напрасно. Выяснился еще один весьма вероятный подозреваемый, и открылось весьма пространное поле для исследований в связи со странным и двусмысленным поведением студентов, близко общавшихся с профессором Разумовым. Правда, я лично предпочла бы, чтобы результаты дня сузили круг подозреваемых, а не расширили его. Но, принимая во внимание, что версия с Жигалиным гораздо больше отвечает всем особенностям этого дела, чем предположение о жене профессора или его студентах, можно оценивать общие результаты как положительные.
В связи с этим в ближайшее время мне снова придется заняться слежкой, ибо как еще я смогу узнать что-то о личной жизни брутального бритоголового юнца? Не с мамочкой же его об этом беседовать!
Решено. Завтра, как штык, заступаю на пост, только на этот раз не в Тарасове, а в Покровске. Надеюсь, здесь сыскная деятельность не заведет меня так далеко. Хотя — как знать? Оружие, пожалуй, надо будет прихватить с собой.
Пока я строила планы на завтрашний день, какой-то туманный вопрос все время не давал мне покоя и мешал сосредоточиться на разработке стратегии. Как будто я забыла нечто очень важное. Но что?
Я сосредоточилась и восстановила в памяти все события сегодняшнего дня. Вот я встретилась со студентами и начала разговор; отметила их неискренность; потом появляется Жигалин; его замечание и новая информация; я мысленно рисую себе еще одну новую версию; потом разговоры об исследованиях… вот что-то здесь… или не здесь? Что же было потом? Потом мы с Зиной отправились искать кафедру бухучета, и она рассказала мне о сестре Влада. Сказала, что это выбило его из колеи, а когда он… Вот оно! Она сказала: когда он узнал о Разумове, это его доконало, но когда я спросила, что именно он узнал, она повела себя очень странно.
Я вспомнила испуганные глаза, устремленные на меня, и неуклюжую попытку сделать вид, что она не расслышала вопрос. Что-то тут не то! Неужели смерть профессора так напугала их, что при каждом упоминании заставляет впадать в кому? Что-то не заметила я ничего подобного, когда мальчики в начале нашей беседы рассуждали о том, какое это «нехорошее дело» и как это «не укладывается в голове». Возмущение их было явно напускным, а на самом деле они были довольно равнодушны. Так чего же испугалась Зина? И что же узнал Влад Незнамов о профессоре Разумове?
