— Этот пиф-паф лежать под моей голова, — сказал он. — Спокойной ночь, доктор.
Маркерт кивнул и вышел из комнаты. Он вернулся в кабинет. Раскрыл окно, чтоб выпустить дым махорочных самокруток Малха, устало опустился в кресло, остался с невеселыми мыслями наедине.
II
Матросы-швартовщики сбросили с чугунного кнехта петлю тяжелого троса, и петля с плеском упала в воду. На баке засуетились, выбирая швартов на палубу. Тут отдали кормовые тросы, и теплоход, увлекаемый буксирами, стал медленно отходить от причала.
Он вздохнул, отвернулся и пошел прочь из порта.
Море и корабли всегда волновали Арвида Казакиса. Приехав в незнакомый портовый город, Арвид непременно находил свободное время, чтобы осмотреть те достопримечательности, какие связаны были с морской сущностью этого людского поселения. Родную Прибалтику Арвид знал, пожалуй, не хуже профессионального моряка, тем более, он обладал дипломом яхтенного рулевого. В каждый отпуск Казакис уезжал к неизвестному для него побережью, и неоткрытыми в стране были для него только моря Ледовитого океана.
С детства мечтал Казакис о капитанском мостике, и документы в Высшее мореходное училище были заготовлены загодя. Оставалось присовокупить к ним аттестат зрелости, а уж к приемным экзаменам Арвид начал готовиться еще в восьмом классе. Он все на английский, международный язык моряков, нажимал, да и точные науки не являлись для него серьезным препятствием.
Но в канун выпускного бала вызвали Арвида, комсорга школы, в городской комитет комсомола. Понятное дело, интересуются, видно, как у них подготовлено необходимое к вечеру. Но интересовались только им, Арвидом Казакисом.
Секретарь горкома представил его улыбающемуся товарищу средних лет, одетому в обычный летний наряд без особых затей и претензий: сандалии, светлые брюки, рубашка, именуемая в обиходе распашонкой.
Предупредив Арвида, что горком надеется на него, оказывает Казакису особое доверие, «и вообще», секретарь оставил их вдвоем.
Улыбающийся мужчина — улыбка, между прочим, весьма ему подходила — начал разговор без обиняков. Не пытался он убедить, что дело, предлагаемое Арвиду, дело, которое станет частью его самого, интереснее судовождения, нет, этого Казакису не говорили. Вопрос ставился иначе. Да, он, Арвид Казакис, настоящий парень, один из лучших, и капитан из него может получиться замечательный. Но кто будет работать на той трудной стезе, к которой зовут сейчас Арвида? Худшие? Середнячки? Невозможно позволить такое и потому обращаются к нему, Арвиду Казакису, с обычным словом: «Надо!» И им лучше знать, готов или не готов комсомолец Казакис к такой службе, он не в лесу жил, на виду у людей, а люди считают этого парня достойным…
Разумеется, не так сразу расстался Арвид Казакис с мечтой о море и согласился пойти учиться в специальную школу милиции. Их разговор продолжался больше двух часов, и улыбающийся мужчина мягко и в то же время настойчиво склонял Арвида на собственную сторону. Он убедил парня, заставил поверить и в то, что свет сошелся клином именно на нем, Казакисе, и что ему необходимо подчиниться сейчас суровому, железному слову: «Надо!..»
Когда Прохор Кузьмич официально принял руководство группой работников уголовного розыска по расследованию дела об убийстве профессора Маркерта, он предложил Арвиду съездить в Луцис.
— Маркерт жил там в самое трудное время, — сказал Конобеев. — Только что ушли немцы, разруха, в лесах полно бандитов всех мастей, они совершали террористические акты. Опять же эта странная история о том, как он чудом ушел от верных братьев Черного Юриса. Меня в Прибалтике в то время не было, среднюю школу заканчивал в Рязани, но старые работники говорили, что от Черного Юриса никто не уходил. Кстати, именно Александр Николаевич руководил последней операцией по уничтожению этой банды.
— Я знаю, — заметил Арвид.
— Тем лучше… С особым, значит, рвением займешься этим периодом в жизни Маркерта.
— У вас есть по Луцису особая версия?
— Понимаешь, надо порыться в старых делах. Кое-что может выплыть, если обнаружится связь между профессором и тем лесным временем. Может быть, косвенная связь. Ведь ежели мы предполагаем месть, то рука убийцы могла протянуться от неких событий многолетней давности. Необходимо поднять архивный материал. Словом, отправляем тебя в широкий и вольный поиск. Смотри внимательно сам. Главное — больше фактов, разных и много. А вообще попробуй прояснить: кто мог из того трудного времени мстить профессору. И за что мстить. Словом, поезжай.
И Арвид поехал в Луцис.
По приезде он связался с коллегами из республиканского Министерства внутренних дел и два дня сидел над старыми делами о деятельности лесных бандитов в 1945–1947 годах в этом районе. Особо интересовался Арвид верными братьями и Черным Юрисом.
Сами по себе эти папки с документами были занимательны, если допустимо употребление этого слова применительно к жутким и кровавым историям, от которых волосы вставали дыбом. Но какой-нибудь связи между событиями, запечатленными в этих делах, и личностью Бориса Яновича Казакис не обнаружил.
«Нет, — решил Арвид, — здесь ничем стоящим не светит. Зацепись Маркерт каким-то боком за эти бумажки, крючок этот гулял бы с ним вместе до самой смерти. Не там ищем, не там… Случай этот необыкновенный, значит, и противопоставить ему необходимо нечто из ряда вон выходящее. Но что?»
На этот вопрос не было у Казакиса и видимости ответа. Он повздыхал-повздыхал, сложил в сторону архивные дела. Рабочий день близился к концу… Арвид сдал материалы, поблагодарил сотрудника архива, помогавшего ему, и отправился на улицу, где много лет назад проживал профессор Маркерт. Адресом Казакис запасся заранее.
— Даже и сейчас, когда прошло столько лет, не могу со всей уверенностью утверждать, что это был именно он… Может быть, я и ошибся тогда, как знать. Скорее всего, ошибся. Не такой был человек доктор Маркерт, чтоб якшаться с недобитым отребьем. Я ведь воевал вместе с ним в Испании. И потом, ни разу больше не встретил я этого Ауриня, нигде он себя не обнаружил. Пытался навести справки. Все сводится к тому, что оберштурмфюрер Малх Ауринь был убит во время ликвидации курляндской группировки гитлеровцев, в сорок пятом году.
— Вы знали его еще до войны? — спросил Казакис.
— Да, — ответил Андерсон, — я знал Малха еще мальчишкой. Мой отец батрачил у старого Ауриня и всю жизнь мечтал, что выучит меня на учителя, что хоть я, один из четырех его сыновей, не буду батраком. Что ж, это ему почти удалось.
— Почему «почти», Рудольф Оттович?
— Образование свое я завершил уже при Советской власти, после войны, отца тогда не было в живых. А из Луцисского университета меня выставили за «красную пропаганду». Уже потом узнал, что дело на меня завели по доносу отца Малха. На каникулах я вел опасные разговоры с его рабочими. Вот я и вылетел из своей alma mater. А тут случились события в Испании. Мадрид, Теруэль, французские лагеря для интернированных республиканцев и бойцов интернациональных бригад. Когда перед восстановлением в Прибалтике Советской власти приехал домой, молодой Малх Ауринь щеголял в мундире айзсарга[6]. Летом сорокового года он исчез. Увидел я Малха снова лишь в сорок третьем, в Саласпилсе.
— Вы были в этом концлагере?
— Да. Меня оставили для подпольной работы, в конце сорок третьего я попал в облаву. Провокатор сообщил в гестапо о моем участии в испанской войне. Большего известно не было, но и этот факт оказался достаточно веским, чтоб отправить меня в лагерь смерти.
— При каких обстоятельствах видели вы там Малха Ауриня?
— Он прибыл за партией заключенных. Отбирали самых здоровых. Видимо, для производства неких особых работ. Ни об одном из отобранных мы больше ничего не слыхали.
— Вы уверены, что это был он?
— Конечно! Я видел его совсем близко и слышал голос. Теперь хозяйский сынок был облачен в мундир штурм-фюрера, это ему потом дали «обера», видимо, неплохо служил Гитлеру молодой Ауринь. И самое главное: лагерные немцы называли его по имени, как старого доброго приятеля.
— Хорошо, — сказал Арвид, — с этим более или менее ясно, Рудольф Оттович. Теперь расскажите, пожалуйста, еще раз, только со всеми подробностями, о той вашей встрече с профессором и подозрительным человеком.
— Не знаю… Это он мне показался подозрительным… Но я расскажу обо всем по порядку. Дело обстояло так. Доктор Маркерт тогда жил напротив меня. Вот этот дом он занимал. Дом, как видите, большой, сейчас в нем детский сад. Но тогда, в сорок седьмом году, пригодна для жилья была только треть. Вот в этой трети и обитал Борис Маркерт со свояченицей и новорожденной дочерью. Во дворе стоял флигель, сейчас его нет, снесли, там разместили детскую площадку. Во флигеле жила одинокая женщина, она была портнихой.
