За три месяца Николя эксгумировали дважды, и поговаривали о третьей эксгумации, потому что научная полицейская лаборатория Лиона потребовала проведения новых анализов.
Шли также споры и о порошках брома, которые бакалейщик принимал каждый раз, предчувствуя приближение приступа. Аптекарь из Триана, который ему их поставлял, был допрошен и подтвердил, что упаковка каждого порошка не была заклеена с обеих сторон, таким образом, ее было очень просто открыть и подмешать туда что угодно.
Какое это имело отношение к Тони? Он даже не думал о том, признают его виновным или нет и каким будет наказание, если они проиграют дело.
Множество людей, спешивших четырнадцатого октября заполнить зал суда, адвокаты, съехавшиеся в большом количестве, удивлялись такому его поведению, а газеты стали писать о его бесчувственности и цинизме.
Андре и он сидели вместе на одной скамье, между ними был лишь один жандарм, и Андре, наклонившись немного вперед, сказала: «Здравствуй Тони!»
Он не вздрогнул и не повернул головы при звуке ее голоса.
Напротив них, внизу, на другой скамье, суетились защитники и их секретари. Помимо мэтра Капада, Андре вызвала еще одну знаменитость из Парижа, господина Фольера, с которого публика не сводила глаз, словно со звезды экрана.
У судьи были красивые седые шелковистые волосы; один из заседателей, совсем молодой, нервничал, а другой что-то чертил на листе бумаги.
Тони фиксировал лишь отдельные кадры, словно к нему все это не имело ни малейшего отношения, — что-то вроде пейзажа, проносящегося за окном поезда. Присяжные разглядывали его, и он тоже подолгу изучал их лица, так что на втором заседании уже знал всех до мельчайших деталей.
Стоя в почтительной позе, он выдержал предварительный допрос. Он отвечал, едва шевеля губами, таким же тоном, как в свое время читал катехизис, — ответы на вопросы, которые ему задавали миллион раз, он тоже знал наизусть.
Первой вызвали старушку по прозвищу Поварешка: выяснилось, что она первая, однажды выходя из вокзала в Триане, увидела, как Андре юркнула в отель «Путешественник» с черного хода.
Случаю было угодно, чтобы два часа спустя она проходила по улице Гамбетт именно в тот момент, когда молодая женщина вышла из гостиницы. Поварешка зашла в кафе, потому что до поезда оставалось еще много времени, и встретила там Тони.
С этого все началось, именно тогда и поползли слухи, о которых Тони узнал гораздо позже. Инспектор Мани терпеливо раскручивал клубочек, и именно он вышел на Поварешку.
Лица сменяли друг друга — мужчины, женщины, многих он называл просто по имени, с другими был на «ты», потому что учился вместе в школе. Они были одеты так, словно пришли на воскресную мессу, их ответы или комичное поведение иногда вызывали смех в зале.
Старый Анджело тоже был там, бесстрастный, неподвижный, он сидел во втором ряду, где ему было отведено место на все время процесса. Венсан должен был присоединиться к нему после дачи показаний, а до тех пор он находился в комнате для свидетелей вместе с Франсуазой и старухой Депьер.
— Поскольку вы являетесь братом обвиняемого, в этом качестве вы не можете быть приведены к присяге.
В зале было очень жарко и висел удушливый запах немытых тел. Красивая молодая женщина, секретарь мэтра Копада, передала своему патрону мятные пастилки. Она предложила одну Андре и, после некоторого колебания, Тони.
И снова он видел только отдельные фрагменты — носы, глаза, улыбки, приоткрытые рты с желтыми зубами, неожиданно красную шляпу какой-то дамы, — слышал обрывки фраз, не вдумываясь в их смысл.
— Вы утверждаете, что примерно раз в месяц ваш брат Тони приходил для встреч с обвиняемой в одну из комнат вашего отеля, под номером три, которую вы называли «голубой». Было ли для вас обычным тайно давать приют и другим парам для интимных встреч?
Бедный Венсан — его оскорбили при всем народе, а ведь он столько раз умолял брата прекратить эту связь.
Во время допроса Тони председатель тоже спросил:
— Вы были влюблены настолько сильно, что без колебаний прятали вашу преступную связь под крышей своего брата и невестки?
Это же все-таки гостиница! Иногда он невольно начинал улыбаться, словно он был не совсем в себе. Председатель специально подбирал хлесткие, жестокие или ироничные формулировки, зная, что репортеры всегда наготове и все это появится потом в газетах.
Знаменитый адвокат из Парижа не выдержал и счел своим долгом подняться, чтобы тоже отпустить какое-то едкое замечание.
Мэтр Демарье советовал Тони пригласить второго защитника, но он отказался, глубоко убежденный, что это бесполезно.
Для судей и публики вновь была изложена вся длинная история, до этого не раз озвученная в кабинете следователя Дьема.
Рассказ был более пафосным, в нем присутствовало больше специальных терминов и витиеватых выражений, больше главных и второстепенных персонажей, но суть оставалась та же.
Снова разбирали всю историю по датам, выясняли где и кто находился, и, когда дело дошло до писем, произошла настоящая схватка, не только между защитой и обвинением, но и между адвокатами. Обсуждали чуть ли не каждую букву в каждом письме, и господин Фолье даже тряс толстенным словарем, чтобы перечислить различные значения слов, которые каждый из нас произносит по сто раз на день.
Андре, вся в черном, следила за дебатами с большим интересом, чем он, и иногда наклонялась к нему, чтобы призвать в свидетели или же просто улыбнуться.
Битва экспертов началась только на третий день.
— До сих пор я думал, — сказал судья, — что закон жестоко регламентирует продажу ядов и что достать их можно только по рецепту, выписанному врачом. Какую же картину мы наблюдаем здесь? В ангаре, который стоит открытым целыми днями, стоит старая банка из-под какао, в которой больше пятидесяти граммов стрихнина, то есть, если верить трудам по токсикологии, достаточно, чтобы убить двадцать человек. В бакалейной лавке Депьера, среди продуктов, мы находим два килограмма, слышите — два килограмма такого же яда и значительное количество мышьяка.
— Очень жаль, — отпарировал один из экспертов, — но, к сожалению, таков закон. Если в аптеках продажа токсичных веществ строго регламентирована, то химикаты для уничтожения, скажем, грызунов имеются в свободной продаже в любом сельскохозяйственном кооперативе, москательной лавке и некоторых сельских бакалеях.
Каждый день, утром и вечером, все участники процесса рассаживались по своим местам — судьи, присяжные, адвокаты, жандармы, зрители, которым каким-то образом удавалось сохранить за собой место, свидетели, возвращавшиеся в зал по одному, ненадолго задержавшись у трибуны.
Время от времени один из адвокатов, толпившихся возле маленькой двери, тихонечко выскальзывал, чтобы провести защиту другого клиента в другом зале, а когда объявляли перерыв, зал суда наполнялся гулом разговоров.
Тогда Тони уводили в полутемную комнату, единственное окно которой находилось на трехметровой высоте; Андре, вероятно, была в это время в такой же. Демарье приносил ему содовой, судьи, наверное, тоже утоляли жажду. Потом звонок возвращал всех на свои места, как в кино или театре.
Старуха Депьер, еще бледнее обычного, своим выходом произвела сенсацию. Судья говорил с ней мягче, чем с другими, поскольку она все же была в какой то мере потерпевшей стороной.
— Я никогда не одобряла этого брака, потому что знала — ничем хорошим он не кончится. К несчастью, мой сын любил эту женщину, и у меня не хватило духу воспротивиться…
Интересно, почему одна фраза запоминается лучше другой?
— Я вынужден, мадам, попросить вас вспомнить печальные события и рассказать о смерти вашего сына.
— Если бы она не выжила меня из моего собственного дома, я бы присматривала за ним и ничего бы не случилось. Понимаете, эта девка никогда не любила его. Ей нужны были только наши деньги. Она знала, что он не доживет до старости. Когда она завела любовника…
— Вы знали о ее связи с обвиняемым?
— Все в Сен-Жюстене знали, кроме моего бедного Николя.
— Кажется, в августе прошлого года он что-то заподозрил.
— Я очень надеялась, что он застанет их тепленькими и выкинет ее за дверь, но ей удалось облапошить его.
— Какова была ваша реакция, когда вы увидели вашего сына мертвым?
— Я сразу подумала, что он умер не от приступа и здесь не обошлось без его супруги.
— Но у вас не было доказательств.
— Я ждала, когда они примутся за его жену.
Старуха пальцем указала на Тони:
— Я знала, что это случится, и оказалась права.
— Скажите, это вы два дня спустя после смерти мадам Фальконе отправили прокурору анонимное письмо?
— Экспертиза не доказала, что это мой почерк. Написать письмо мог кто угодно.
