послал тебя сюда?
— Уже доложил, — отвечает он. И добавляет спустя некоторое время: — Мне приказали сорвать атаку. Если надо, местное командование подсобит, но приказ отдали мне — и моим ребятам. Хорошо иметь высокого покровителя в армии, — усмехается он вдруг. — И плохо, когда за своё высокое покровительство этот человек требует невозможного.
Я хмурюсь, пытаясь сообразить, о ком речь.
— Это тот приятель твоего прадеда-аксонца?
— Это твой приятель, — непонятно отвечает Лайзо. И снова улыбается, заметив моё замешательство: — Не бери в голову и не думай слишком много. Дело-то, конечно, невозможное, но кому тогда и справиться, если не колдуну и трём пропащим ребятам?
— Кому, если не вам, — повторяю я. Вслушиваюсь в себя; дурных предчувствий нет — если беда и ждёт, то не за ближайшим поворотом, а куда как дальше. — Учти, что если не справишься…
Лайзо прерывает меня смехом:
— …То ты и на том свете найдёшь меня, чтобы вразумить. Эллис рассказывал, как ты и ему этим угрожала. Что ж, бесславно сгинуть я пока не собираюсь, поверь… Ну, полно обо мне. Расскажи лучше, как твои дела?
Перипетии собственной жизни кажутся мне ничтожными в сравнении с тем, как рискует здесь Лайзо, но я начинаю говорить. О своих страхах; о расследовании; о снах, о призраках, наконец о совете, который дал мне Эллис… Говорю так долго, что вязанка трав успевает истлеть на две трети, а потом спрашиваю Лайзо, что думает обо всём этом он.
— В особняке опасности нет, но лишь до поры до времени, — задумчиво отвечает он наконец. И снова глядит в воду, точно там, в омуте, скрыт ответ. — Твой враг ходит такими путями, которые для меня закрыты. Там, где власть мертвецов; там, где царство снов. Он ловок, хитёр, умеет расставлять ловушки и бить туда, где удара не ждёшь… Он будет целить в тех, кто тебе дорог.
«А их слишком много, чтобы успеть защитить всех», — думаю я, но вслух не говорю.
Не имею права на слабость.
— И всё же когда мы столкнулись лицом к лицу, он бежал, — отвечаю упрямо, хоть и знаю, что это не вполне правда. — Значит, я могу его победить. И он знает… Как ты думаешь, Эллис прав?
— Ты о том, чтоб попросить помощи у того графа-мертвеца? Отчего нет, — пожимает плечами Лайзо, словно это самая естественная вещь на свете. И мне становится легче — просто от мысли, что он без сомнений принимает ту сторону моей жизни, которую я так долго и яростно отрицала… Это принятие как будто делало меня целой, настоящей. — Но если тебе нужен мой совет, то скажу тебе вот что. Мёртвые способны на многое, и если уж мертвец посчитает, что он тебе должен, то не видать ему покоя, пока он не расплатится с долгом. Но не будь жадной: когда он исполнит твою просьбу, то отпусти его и скажи, что служба его исполнена. Не обманывай мертвецов; не держи их против воли; не бойся их, а даже если и испугалась, не показывай страха.
Меня пробирает потусторонним холодком, точно вдруг распахнулась дверь, которую не стоило открывать.
— С гостями в кофейне надо держать себя так же, — шучу я неловко, а сама запоминаю каждое слово и думаю, как повести разговор с графом Ллойдом в следующий раз. — И с детьми.
— Чары — это всегда ложь, хитрость, увёртки. Нужно ведь обмануть целый мир, убедить, что правильно — это то, как хочешь ты, а не как оно есть на самом деле, — улыбается Лайзо, и взгляд у него лукавый. — Но твой путь — иной. Сны зыбкие; не будет правды хотя бы в тебе — и ты затеряешься, не найдёшь дороги назад.
Некоторое время мы молчим. Он поглядывает то на омут, то тлеющие в ямке травы, а потом говорит мягко:
— Тебе уже пора.
Впрочем, я и сама понимаю, а потому киваю только и спрашиваю:
— Когда мы увидимся снова?
Лайзо пожимает плечами с показной беспечностью:
— Не могу обещать, что скоро, но когда-нибудь… — он виновато улыбается. — И, Виржиния… Просить тебя я не могу, но, если получится — передай весточку моей матери. Мы скверно распрощались, поругались, а сейчас я думаю — не стоило оно того. Хотя я б своего решения не поменял.
Сначала удивляюсь: почему же он не может меня просить? А потом вспоминаю, что Зельда живёт в Смоки Халлоу, и почтальоны туда не заглядывают, да и просить обычного мальчишку занести записку — тоже не выйдет, чужака из более чистого и респектабельного квартала там поколотят, даже если у себя-то в округе этот мальчишка слывёт оборванцем.
Два года назад я так боялась, что кто-то увидит меня в Смоки Халлоу — репутация, слухи…
Но то было два года назад.
Святые Небеса, как давно!
— Я навещу её, — обещаю легко. И спрашиваю: — Кроме привета, что бы ты хотел передать?
…травы почти догорели; луна в небе серебряная, безжалостная, а омут чёрен, как бездонная пропасть, как ночь без конца.
Задумавшись, Лайзо начинает вдруг шарить по карманам и извлекает нечто похожее на жестяную коробку от папирос, вот только на крышке нарисованы цветы — фиалки и розы.
— Тут засахаренные лепестки, — немного растерянно говорит он, взвешивая жестянку на ладони. — Мать-то у меня не избалована подарками, но похожую коробку она уже тридцать с лишним лет хранит как зеницу ока — мой отец преподнёс угощение вместе с отрезом шёлка и золотыми серьгами, когда сватался. Сейчас в коробке лежат пуговицы. А тут я увидел её на столе у одного алманца, когда пробрался в штаб за документами, и прихватил — думаю, ему-то всё равно… Хотя и мне она ни к чему. Может, если б до города добраться, и вышло б её почтой отправить, но…
Последняя травинка истлевает, выпустив тонкую-тонкую струйку дыма.
Время истекло.
Не успев даже засомневаться — получится, нет? — я протягиваю руку и хватаю маленькую жестянку, нагретую теплом человеческих ладоней.
И просыпаюсь.
За окном громыхнуло — оглушительно, страшно. Не то гроза — но какая гроза осенью, не то орудийный залп… Я испуганно вскинулась и упала обратно на подушки, до боли стиснула пальцы — и лишь потом сообразила, что это всего лишь взревел и затрещал автомобильный двигатель, а сознание, одурманенное сном, исказило звук. «Спросонья-то что только не мерещится», — говорила Магда, моя старая горничная…
Интересно, как она сейчас? Вспоминает ли службу? Не держит на меня зло за то, что пришлось её уволить?
Впрочем, какая разница; выбора тогда всё равно
