Как только он это произнес, то понял, что ему больше нечего сказать – по крайней мере, Патте. Конечно, он не скажет, что семья японки так богата, что у нее не было финансовой заинтересованности в подмене экспонатов. Мысль о том, как Патта отреагировал бы на мотив ревности, вызвала у Брунетти легкую тошноту.
– Вы думаете, эта японская женщина знала, что в Китай были посланы фальшивые предметы?
– Это вероятно, синьор.
– Но совершенно невероятно, – сказал Патта с нажимом, – чтобы она могла организовать это сама. У нее должны были быть сообщники здесь, в Венеции.
– Похоже, синьор. Это версия, которую я рассматриваю.
– Как?
– Я начал изучать финансовое положение Dottore Семенцато.
– Под чью ответственность?
– Под мою, синьор.
Патта покончил с этим и сказал:
– Что еще?
– Я уже поговорил кое с кем о Семенцато и ожидаю получить сведения о его истинной репутации.
– Что вы подразумеваете под «истинной репутацией»?
О, как редко судьба отдает врага нам в руки, чтобы можно было делать с ним все, что хочешь.
– Не думали ли вы, синьор, что у каждого бюрократа есть официальная репутация, то, что говорят о нем публично, и реальная репутация, правда, которую знают и передают с глазу на глаз?
Патта перевернул правую руку ладонью вверх и стал крутить большим пальцем кольцо на мизинце, наблюдая за процессом оценивающим взглядом.
– Возможно. Возможно. – Он поднял глаза от своей ладони. – Дальше, Брунетти.
– Я думал начать с этого и посмотреть, куда это меня приведет.
– Да, звучит, на мой взгляд, достаточно логично, – сказал Патта. – Помните, я хочу знать обо всем, что вы сделаете или обнаружите. – Он сверился со своими «ролекс-ойстер». – Не хочу удерживать вас от этих занятий, Брунетти.
Брунетти встал, понимая, что пробил час обеда начальника. Он двинулся к двери, ему только было любопытно, как напомнит ему Патта о том, чтобы он обходился с Бретт как можно деликатней.
– И, Брунетти, – сказал Патта, когда Брунетти дошел до двери.
– Да, синьор? – сказал он с неподдельным любопытством, которое Патта редко у него вызывал.
– Я хочу, чтобы вы обращались с Dottoressa Линч как можно деликатней.
Ага, вот как он это говорит.
Первое, что сделал Брунетти, вернувшись в кабинет и открыв окно, – позвонил Леле. Дома никто не ответил, так что Брунетти перезвонил в студию, где художник и взял трубку после шестого гудка.
– Pronto.
– Ciao, Леле, это Гвидо. Я подумал, позвоню-ка и спрошу, не удалось ли тебе что-нибудь узнать.
– Об этом человеке? – ответил Леле, явно намекая, что не может говорить свободно.
– Да. Ты не один?
– А, да, раз уж вы об этом заговорили, я думаю, что это правда. Вы еще собираетесь побыть у себя, синьор Скарпа?
– Да. Около часа.
– Ладно тогда, синьор Скарпа. Я позвоню вам, когда освобожусь.
– Спасибо, Леле, – сказал Брунетти и повесил трубку.
Кто же это там, раз Леле не хочет, чтобы стало известно, что он разговаривает с комиссаром полиции?
Он занялся бумагами, делая тут и там пометки. Он несколько раз работал со спецотделом, занимавшимся хищениями произведений искусства, но в этот раз не имел ничего, кроме фамилии Семенцато, никаких доказательств. У Семенцато на самом деле могла быть такая репутация, о которой не пишут в официальных отчетах, и вообще нигде не пишут.
Четыре года назад, в связи кражей фигуры готического алтаря из церкви Сан-Джакомо-дель-Орио, он общался с одним римским спецом по поиску похищенных художественных ценностей. Какой-то Джулио, но Брунетти не помнил его фамилии. Он взялся за телефон и набрал номер синьорины Элеттры.
– Да, комиссар? – спросила она, когда он назвался.
– Вы получили какой-нибудь ответ от Хайнегера или ваших банковских друзей?
– Будет во второй половине дня, комиссар.
– Хорошо. До того я бы хотел, чтобы вы полистали дела и, может быть, нашли мне одну фамилию, капитана из римского отдела хищений художественных ценностей. Какой-то Джулио. Мы с ним связывались по поводу кражи в церкви Сан-Джакомо-дель-Орио. Года четыре назад. Или пять.
– Не знаете ли вы, где лучше искать, синьор?
– Под моим именем, поскольку я писал отчет, под названием церкви, или, возможно, под шапкой: кража произведений искусства. – Он немного подумал и добавил: – Вы можете проверить запись о некоем Сандро – Алессандро то бишь – Бенелли, его адрес должен быть в Сан-Лио. Я думаю, что он еще в тюрьме, но там может упоминаться капитан. Мне кажется, он давал письменные показания для суда.
– Конечно, синьор. Сегодня?
– Да, синьорина, если можно.
– Сейчас же и займусь. Может, я смогу найти что-нибудь до обеда.
Оптимизм юности.
– Спасибо, синьорина, – сказал он и повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и это оказался Леле.
– Я не мог разговаривать, Гвидо. У меня в студии был кое-кто, кто мог быть тебе полезен в этом деле.
– Кто? – Леле не ответил, и Брунетти извинился, помня, что ему нужна информация, а не ее источник. – Извини, Леле. Забудь, что я об этом спросил. Что он тебе сказал?
– Похоже, что Dottore Семенцато был человеком разносторонних интересов. Он не только был директором музея, но еще и теневым партнером в двух антикварных лавках, здесь и в Милане. Человек, с которым я говорил, работает в одном из этих магазинов.
Брунетти подавил желание спросить, в котором. Вместо этого он хранил молчание, зная, что Леле расскажет ему все, что сочтет нужным.
– Похоже, что к владельцу этих магазинов – не Семенцато, а официальному владельцу – попадают произведения, которые никогда не появляются в открытой продаже. Мой недавний собеседник сказал, что дважды на его памяти такие произведения по ошибке вносились в торговый зал и распаковывались. Как только владелец это замечал, он снова их запаковывал и уносил, говоря, что они для его личной коллекции.
– И ты не узнал, что это были за предметы?
– Один – китайская бронза, а другой – доисламская керамика. Еще мой посетитель сказал, и я подумал, что это может тебя заинтересовать, что он совершенно уверен, что видел фотографию этой керамики в статье об украденных из Кувейтского музея экспонатах.
– Когда это случилось? – спросил Брунетти.
– Первый раз с год назад, а потом три месяца назад, – ответил Леле.
– А еще что-нибудь он рассказывал?
– Да, что у владельца есть несколько клиентов, имеющих доступ к его частной коллекции.
– Откуда он знает?
– В разговоре с этими клиентами его хозяин иногда упоминал произведения, которых в магазине не было. Или он звонил одному из таких клиентов и говорил ему, что в определенный день тот получит некую вещь, но она так и не появлялся в магазине. Хотя потом становилось очевидно, что продажа состоялась.
– Почему он тебе это рассказал, Леле? – спросил Брунетти, хотя и знал, что спрашивать не следовало.
– Мы вместе работали в Лондоне много лет назад, и тогда я ему оказал несколько услуг.
– А откуда ты знал, что надо спросить у него, а не у кого-то еще?
Вместо того чтобы обидеться, Леле засмеялся:
– А я начал расспрашивать про Семенцато, и некто посоветовал мне поговорить с моим другом.
– Спасибо, Леле. – Брунетти понимал, как понимают все итальянцы, что плотная паутина личных одолжений опутала всю общественную систему. Все кажется таким невинным: кто-то поговорил с приятелем, перемолвился с кузеном, вот и обменялись информацией. И с этой информацией достигнут новый баланс дебета и кредита. Рано или поздно все будет уплачено, а все долги взысканы.
– Кто хозяин этих лавок?
– Франческо Мурино. Он неаполитанец. Я имел с ним дело, когда он только открыл здесь свой магазин, довольно давно. Это ипverofigliodiputtana.[26] Если совершается что-нибудь неблаговидное, он тут как тут – явился за своей долей.
– Он не тот ли, чей магазин на Санта-Мария-Формоза?
– Да, знаешь его?
– Только с виду. Он никогда не попадался, по крайней мере я ничего не знаю.
– Гвидо, говорю тебе, он неаполитанец. Конечно, он не попадался, но это не значит, что он невинен как агнец. – Леле говорил с такой страстью, что Брунетти стало интересно, что за дела у него могли быть с Мурино в прошлом.
– Кто-нибудь еще что-нибудь говорил о Семенцато?
Леле издал звук, выражающий омерзение.
– Ты же знаешь, как бывает, когда кто-нибудь умирает. Никто не желает говорить правду.
– Да, мне один человек как раз сегодня утром сказал то же самое.
– А что тебе еще сказали? – Кажется, Леле спрашивал с подлинным любопытством.
– Что надо подождать пару недель, и тогда люди снова начнут говорить правду.
Леле рассмеялся так громко, что Брунетти отодвинул трубку подальше от уха и держал так, пока тот не успокоился. Потом Леле сказал:
– Как они правы. Но я не думаю, что надо ждать так долго.
