Насио шагнул ей навстречу, теперь, когда стало ясно, что вошедший неопасен, его гнев усилился.
— Почему вы сюда врываетесь? Вы что, не видели таблички на двери?
— Таблички?
Слишком поздно он понял, что не повесил ее.
— Я очень сожалею, сеньор… — В голосе звучало скорее обвинение, чем сожаление.
Она поставила свою корзину, подошла к телевизору, убавила звук почти до шепота и повернулась к нему:
— Через две комнаты отсюда лежит больной человек. Совсем не обязательно включать телевизор так громко.
Насио сцепил зубы, с трудом подавив приступ ярости. Сейчас не время спорить с горничными.
— Хорошо, вы его убавили. А теперь уходите, пожалуйста.
Женщина с видом победителя зашагала к дверям, забрала свою корзину и остановилась, близоруко глядя на беспорядок в комнате. Ей в голову пришла мысль, как успокоить сердитого постояльца.
— Может, сеньор хочет, чтобы я прибрала в комнате, раз уж я здесь?
Насио мысленно проклял все отели мира, их служанок и особенно горничных, во всю сующих нос.
— Я не хочу, чтобы здесь убирали! Я хочу, чтобы вы ушли и оставили меня в покое!
Женщина с любопытством посмотрела на него и сочувственно спросила:
— Сеньор тоже плохо себя чувствует?
О Боже! Что надо этому созданью? Неужели она не понимает простого португальского языка?
— Я чувствую… — Его осенило. — Да, сеньора, — кивнул он. — Я действительно плохо себя чувствую. И если вы уйдете, я смогу лечь.
Она улыбнулась, довольная своей проницательностью. Голова моталась у нее на шее, как какая-то нелепая игрушка.
— Тогда, если я хотя бы перестелю кровать, сеньору будет удобнее.
Она шагнула к кровати. Насио преградил ей путь.
Горничная попыталась объяснить:
— Но, сеньор, это же очень быстро.
Насио заскрипел зубами. Этой упрямой психопатке слов было явно недостаточно! Он схватил ее за руку и повернул к двери.
— Мне будет гораздо удобнее, если вы сделаете, как вам сказано, и уйдете!
Женщина выдернула руку и фыркнула.
— В таком случае я смогу убрать у вас в комнате только после обеда, — сказала она с угрозой.
Насио сжал кулаки. Холодная ярость полыхала у него в глазах. Горничная, похоже, решила, что сделала все, что в ее силах, чтобы помочь, но сеньор, очевидно, не желает, чтобы ему помогли. Пожав плечами при мысли о неблагодарности некоторых людей, она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Насио рывком распахнул дверь, повесил табличку на ручку снаружи, потом снова захлопнул дверь и повернул ключ в замке. Он должен был повесить эту табличку сразу, как только ушла Ирасема, но это показалось ему одной из смешных и излишних мелочей, усложнявших план. Он снова подтащил кресло на прежнее место и достал из-под одеяла ружье. Телевизор придется оставить приглушенным, но маленького человечка это не спасет. Он снова поднял ружье и принялся изучать ситуацию у Мемориала.
Потребовалось несколько секунд, чтобы глаза снова привыкли к яркому солнечному свету; и тут он обнаружил, что церемония у Мемориала была очень короткой. Полицейские уже снова выводили свои мотоциклы на середину дороги. Фургон с телекамерой остановился сбоку, собираясь продолжить съемку с другой точки. В глазок прицела Насио увидел «крайслер». Пассажиры, улыбаясь и переговариваясь, рассаживались по местам. Он холодно улыбнулся. Несмотря на все помехи, времени оставалось вполне достаточно. Он переместил прицел на стоящий сзади «кадиллак».
Водитель уже сидел на месте, постукивая пальцами по рулевому колесу. Человек, сидевший сзади ближе к Насио, сел в машину, приподнялся, расправляя полу пиджака, и вновь опустился на сиденье. Следом за ним, слегка наклонясь, в машину садился толстый человечек. Палец Насио был на спусковом крючке, глаз замер в прицеле. Человечек с заметным усилием повернулся, опустился на сиденье и что-то сказал спутнику. При этом стал ясно виден левый нагрудный карман его пиджака.
Насио не сводил глаз с цели; прижатое к щеке ружье стало частью его самого. Палец медленно, неумолимо нажал на спусковой крючок.
Несколькими часами раньше, в то же ясное утро вторника, капитан Хозе Да Сильва перекатился на другой бок в своей удобной кровати и сердито уставился на телефон; тот, ничуть не устрашившись, продолжал резко звонить. Прокляв идиотов, которые изобрели эту штуку, он снял трубку и сердито прорычал в нее:
— Да?
Вильсон болезненно вздрогнул на другом конце провода.
— Зе, сделай милость, не кричи. Разговаривай шепотом, лучше тихим шепотом…
Да Сильва сбросил одеяло и встал, медленно просыпаясь. Он потер лицо рукой, чтобы ускорить процесс, и зевнул.
— Вильсон? Ну и время же ты выбрал для звонка! Я лег в два часа. Что еще случилось?
— Случилось? Решительно ничего. Просто у меня голова трещит по всем швам.
По смуглому лицу Да Сильвы расплылась широкая улыбка:
— Перебрал пинги? Я же тебя предупреждал!
— Спасибо за предупреждение. Ты только забыл предупредить, что мне могут чего-нибудь подмешать в выпивку, а именно это и случилось.
— Подмешать? Кто? И почему?
Вильсон хотел было кивнуть, но передумал, — голову пронзила такая боль, что он чуть не уронил пузырь со льдом.
— Замечательный вопрос. Когда — и если — я приду в себя, непременно вернусь туда, возьму за шкирку официанта и задам ему этот вопрос.
Улыбка исчезла с лица Да Сильвы.
— Что случилось?
Вильсон поплотнее прижал к голове пузырь со льдом и отвернулся от сияющего за окном солнца.
— Я отправился в эту «Малока де Тижука», поставил машину на стоянку и пошел в бар. Там была всего одна пара, — похоже, по понедельникам в Рио все вспоминают о морали. Я заказал выпить и приготовился ждать. И…
— И что?
— Потом я заказал еще один коньяк. Вот это-то, как оказалось, и было ошибкой. Комната начала прыгать и крутиться, лампы вспыхнули ярче, а потом совсем погасли. Проснулся я полчаса назад в своей машине. Все было закрыто. А моя голова… — Он вздрогнул, стараясь не думать о голове.
— Что дальше?
— Как я ухитрился добраться до дома, навеки останется тайной. Загадка «Марии Селесты» бледнеет рядом с этим. Я говорю об этом на случай, если тебе сообщат о каком-то опасном пьянице, выписывавшем кренделя на старом «шевроле».
Да Сильва любезно кивнул в телефон, но мысли его были далеко не любезны. Где, черт побери, болтается этот Фрайре? Почему он так и не позвонил?
— Я запомню. Чего же ты хочешь от нас? Чтобы мы послали в «Малоку» полицейскую машину и разнесли это заведение на части?
На другом конце провода Вильсон с удивлением уставился на телефон.
— Ты хочешь сказать, что тебе неинтересно, почему они подсыпали снотворное совершенно незнакомому человеку? Это не вызывает у тебя никакого удивления? Я знаю, последние ночи тебе очень не хватало сна, но не до такой же степени! — Он наклонился вперед. — Послушай, Зе, мы знаем, что Насио обычно болтался в этом местечке, и, отправившись туда искать его, я вдруг оказываюсь выведенным из строя. — Он хотел покачать головой, но только поморщился. — Тут должна быть какая-то связь.
— Почему? — с любопытством поинтересовался Да Сильва. — Откуда Насио Мендес может знать, кто ты такой и как выглядишь? Когда он сбежал, тебя, кажется, еще не было в Рио. А если и был, вы, я уверен, вращались в разных кругах. Зачем ему эти хлопоты — подсыпать тебе чего-то?
— Будь любезен, не задавай мои же собственные вопросы! Я только что спросил об этом тебя.
— Разве что, — задумчиво продолжал Да Сильва, — он действительно знает тебя или по крайней мере знает, кто ты. Возможно, он видел тебя в Вашингтоне…
Только мысль о том, что любое резкое движение причинит боль, удержала Вильсона от взрыва.
— Ну ей-Богу, Зе! Ты еще не избавился от этого пунктика о ЦРУ? — В его голосе послышалась язвительная насмешка. — Ты полагаешь, что он на коленях умолял нас дать ему какую-нибудь работу и мы наняли его, а теперь он в знак своей огромной благодарности кормит нас всех подряд снотворным!
— Не знаю, не знаю, — все так же задумчиво отозвался Да Сильва. — Я не могу полностью исключить такую возможность. Вот, например, чего ты хочешь от нас? Чтобы из-за твоего неудачного выбора напитков мы сняли часть полицейских с охраны кортежа и бросились в «Малоку», перерывая все вверх дном и загоняя раскаленные иголки под ногти несчастному официанту?
— Я вовсе не предлагал…
— Чтобы он посмотрел на нас невинным взглядом младенца и сказал, что бедняга американец просто перебрал и отключился и что из чувства сострадания — и чтобы не подвергать опасности международные отношения — он засунул тебя в машину проспаться?
— А кроме того, — добавил Вильсон, скрипя зубами, — чтобы я не замерз, он сунул мне в карман записку.
