— Я тоже об этом тогда подумал. Не раз меня охватывало сомнение.
— Чем же она объяснила свой поступок?
— Выяснилось, что она больна. И меня заразила. В тот самый день ей сообщил об этом врач. — И Альбер простодушно прибавил: — Мы с ней вместе лечились.
— В тот период она вела себя сдержанно?
— Более-менее. Но по крайней мере раза два, я знаю это наверняка, она встречалась с мужчинами, не сообщая мне об этом.
— Не успев вылечиться?
— Да. На Рождество я уехал в Гро-дю-Руа.
— Чтобы испросить у матери благословение на брак?
— Уезжая, я об этом еще не думал. Но когда оказался вдали от Фернанды, я решил любой ценой помешать ей оставить меня.
— Она грозилась вас оставить?
— Нет. Но это могло произойти. Совсем не зная Фернанду, мать отказала мне в благословении. Тогда я попросил Фернанду приехать на Новый год и пошел встречать ее на вокзал. Вместе сели в автобус. Я умолял ее вести себя в Гро-дю-Руа пристойно и быть поприветливей с матерью, поскольку решил, что все равно женюсь на Фернанде.
— Какова же была ее реакция?
— Она меня поблагодарила и вела себя весьма прилично. Мать ее встретила холодно. День, который мы провели в Гро, был мучительным для нас, и мы с Фернандой уехали. В феврале поженились. По-прежнему кое-как сводили концы с концами, но бедность эта была иного рода, мы могли посещать кафе, ходить в театр, прилично одеваться.
— Вы все надеялись ее вылечить? Ведь, если я не ошибаюсь, вы по-прежнему считали ее больной?
— Да, господин профессор. До того самого дня, когда я ее познакомил с Сержем Николя.
— А что изменилось после этого?
— Что касается остальных мужчин, то отношения ее с ними были чисто сексуального порядка. Как правило, больше двух раз с одним и тем же партнером она не общалась. Боюсь, что я рисую не вполне правдивую картину нашей жизни, поскольку рассказываю лишь о самых важных ее событиях. Были периоды — недели по две, а то и больше, — когда Фернанда никого, кроме меня, не видела. Но потом словно срывалась с цепи, и это длилось несколько дней.
— Она по-прежнему обо всем вам рассказывала?
— Пожалуй. Всякий раз спустя определенный промежуток времени ее охватывал приступ отчаяния, после чего она снова принадлежала мне одному. Не всегда это начиналось одинаково. Но я, к примеру, знал: стоило позволить ей выпить три аперитива, как она отдавалась первому же встречному. Это было видно по ее глазам, по дрожащим ноздрям. Я чувствовал, когда приближается кризис. Пробовал — увести ее домой, но почти всегда безрезультатно. Ей ничего не стоило устроить на людях скандал, поднять крик в баре или кафе: «Пусти меня! Все равно я сучка. Неужели ты сумеешь дать мне то, что мне надо? Неужели единственный мужчина способен дать мне это?»
Часто я возвращался домой один, оставив Фернанду в каком-нибудь заведении. Приходилось ждать на улице и идти следом, когда она в обществе какого-нибудь незнакомца направлялась в ближайшую гостиницу. Я оставался у дверей. Она это знала и, выходя, искала меня взглядом.
Смеялась каким-то особенным смехом. Дома я долго противился искушению, но, не в силах уснуть, не выдерживал и овладевал ею… Вы думаете, я порочен? Болен? Неужели я не таков, как все?
Не отвечая, профессор сочувственно смотрел на пациента.
— По вашим словам, с Сержем Николя все обстояло иначе?
— Возможно, это не было связано с ним непосредственно. Просто изменился наш образ жизни. С каждым днем Фернанда одевалась все лучше, элегантнее, привлекая к себе взоры всех мужчин. Не кто иной как Серж ввел нас в этот новый мир, открыл двери модных ресторанов и кабаре. Вместе с ней выбирал первые ее туалеты, наблюдая за ней с покровительственным и снисходительным видом, точно за своей ученицей. Должно быть, Серж знал, что собой представляет Фернанда. Не может быть, чтоб не знал. Но ему не было известно о периодах отчаяния и стыда. Один я знал обо всем. И знаю. А между тем он полагал, что изучил ее натуру, и это ее забавляло. Бывало и так, что Серж Николя передавал Фернанду в руки своих приятелей, возможно, и господина Озиля. Должно быть, говорил при этом: «Это феномен. Сами убедитесь!»
Этот человек ни во что не верил, считал, что на все имеет право, что все ему принадлежит. Он играл. Развлекался. Фернанда для него была забавной игрушкой, не более.
— Вторая попытка самоубийства относится к периоду знакомства с Сержем Николя?
— Да. Многое тут неясно. Однажды в воскресенье он увез ее на машине на принадлежащую одному из его друзей виллу в долине Шеврез. Там их собралось четверо или пятеро, одни мужчины. Иногда они обменивались фразами на русском языке. Пили шампанское. Ее тоже напоили, потом догола раздели. Фернанда прошла через руки всех присутствующих, сама призналась. Затем произошло нечто такое, о чем она даже рассказывать не захотела и что ее сразу отрезвило. Она убежала и в автомобиле Сержа Николя вернулась в Париж. Кроме мужского плаща, который она взяла наугад в гардеробе, на ней ничего не было.
Такой я ее еще не видел. Не говоря ни слова, не глядя на меня, она ушла в ванную и заперлась. Взломав дверь, я увидел, что Фернанда режет себе запястья лезвием безопасной бритвы.
Назавтра Серж Николя прислал ей огромную корзину цветов, в нее была вложена записка. Я ее не читал, но несколько дней спустя Фернанда предложила поужинать с ним.
— Из этого вы заключаете, что он ей нравился?
— Ей нравился подобный образ жизни.
— Были ли у Сержа Николя другие любовницы?
— И не одна. Фернанда это знала. У нее тоже были любовники. При нашем новом образе жизни я ее видел гораздо реже. Она звонила, предупреждала, что вернется поздно или совсем не вернется. Встречались мы с ней в баре или в ресторане. Ее всегда окружали незнакомые мне мужчины. Все теперь было иначе. Не так скрытно. И не так походило на болезнь. Я, верно, непонятно объясняюсь…
— Напротив.
Альбер по достоинству оценил комплимент, тем более что, увлекшись собственным рассказом, забыл, где находится.
— К Сержу Николя я особенно не ревновал. Хочу, чтобы вы это знали, хотя другие в этом сомневались. Я был уверен, что их связь однажды кончится, что Фернанда ему надоест. Она в него не была влюблена, это точно. Она твердила, что никогда при нем не плакала. Он был чем-то вроде приятеля, вывозил ее в свет, занимался любовью, правда, не при каждой встрече.
— Вы были очень несчастны, господин Бош?
— Я ждал чего-то, не зная, чего именно, да и сейчас этого не знаю. Что-то должно было произойти, подобное не могло продолжаться бесконечно.
— Что именно не могло продолжаться?
— Все! Как вчера мне напомнил судебный следователь, расходовали мы больше, чем я зарабатывал, к тому же у меня были долги. Я никогда не чувствовал себя уверенно. Играл некую роль, но был не в своей тарелке. Мне не удалось привыкнуть к такой жизни, казавшейся мне нереальной. Заставлял себя следовать примеру остальных, пил коктейли, чтобы всегда быть в ударе, громко смеялся, разговаривал с таким видом, будто уверен в завтрашнем дне. Иногда, очутившись в постели, мы с Фернандой в страхе прижимались друг к другу. Она мне говорила в темноте: «Прости, Альбер. Я сломала тебе жизнь». — «Да нет же». — «Ты знаешь, у нас впереди нет ничего. Я конченая женщина. Ты не таков. Зачем ты меня встретил?…» С рассветом все забывалось. И снова телефонные звонки, автомобильные поездки, встречи, выпивки…
— Что же произошло, когда Серж Николя оставил вашу жену?
— Она переменилась. Именно тогда я понял, что весь ее прежний облик был создан Сержем. И причесываться, и одеваться она стала иначе. На смену видимому оживлению пришел иной образ, она стала изображать роковую женщину.
— Вы не принимали это всерьез?
— Нет. Я знал, это напускное. Я знал ее лучше, чем кто-либо другой.
— И вы ждали?
— Да, я продолжал ждать.
— У вас никогда не появлялось желания вновь увидеть ее такой, какой она была во времена Сержа? Ничего не предпринимали, чтобы наладить их отношения?
— Нет, господин судья. — Бош закусил губу и робко улыбнулся. — Прошу прощения, господин профессор.
— Сравнивала ли вас жена с Сержем Николя?
— Мы с ним были разными людьми. Несомненно, она им восхищалась, находила его весьма привлекательным. Это был мужчина… — Спохватившись, Альбер попытался объяснить точнее: — Я хотел сказать, это был зрелый, как говорят, состоявшийся мужчина. Он был на пятнадцать лет старше меня. Фернанда считала меня чуть ли не ребенком и нередко разговаривала со мной, точно с братом.
— Нравилось ли ей общаться с вами как с мужчиной?
— Возможно, не так, как с другими. Я понял это, когда мы перебрались на набережную Отей и стали встречаться с большим количеством людей. Я был ее доверенным лицом. Она могла исповедоваться мне в чем угодно. Ей незачем было сдерживать себя. Она испытывала потребность детально рассказывать обо всем, что делала, и мне приходилось успокаивать ее. А то, бывало, зальется слезами, прижмется ко мне. Словом, в том, что касается наших с нею отношений, Серж Николя был всего лишь эпизод, и убил я его, в конце концов, не из-за того, что ревновал ее к нему.
