Ознакомительная версия.
Я хотела заверить его в том, что не дрожу и дрожать не собираюсь, но с удивлением обнаружила, что мои пальцы действительно ведут себя по-кретински.
— Успокойся, — снова попробовал привести меня в норму Ванцов.
— Лешка, почему она все это сделала? Почему?
— Может быть, ей не хочется жить? — предположил он.
— Ерунда, — затрясла я головой. — Она за кого-то боится. И считает, что этот человек и совершил все преступления! Но ведь она же была влюблена в Донатовского! Тогда — кто это может быть?
Лешка пожал плечами.
— Саш, мы разберемся! Обязательно! Ты мне веришь?
— Мне очень хочется верить в то, что мы разберемся! Но такой запутанной истории в моей практики не было, — сердито сказала я ему. — И как нам из нее выпутать эту сумасшедшую дуреху — ума не приложу!
* * *
«Она за кого-то боится»…
За окнами автобуса мелькали равнодушные дома и такие же равнодушные люди.
Водитель отрывался по полной программе, врубив на полную мощность разухабистый «блатняк». В конце концов он приедет домой и завалится перед телевизором.
Я тоже, в конце концов, заявлюсь домой и включу Баха, чтобы не озвереть окончательно. Потому что в последнее время я чувствую, что это состояние не за горами. Например, сейчас мне ужасно хотелось встать и выключить эту мутотень. Заодно напомнить этому самому водиле, что раз я плачу за проезд четыре рубля, может, не надо включать в стоимость обслуживания культурную программу, о которой я не просила? А если я не люблю Михаила Круга? Ну, вот такая я попалась недоразвитая!
«Остыньте, мадемуазель!» — посоветовал мой внутренний голос.
И на сей раз он был совершенно прав, этот зануда… Злость порождает горячность, а до чего хорошего додумаешься в горячечном бреду? Только до бреда…
Я закрыла глаза. В темноте сначала сновали цветные кружочки. Кажется, экстрасенсы называют их «сигнатюрами». Эти сигнатюры все прыгали перед глазами, ужасно меня раздражая, пока я к ним не привыкла.
А потом я все-таки сосредоточилась. То есть до меня уже не долетали откровения «лесоповальных» певцов. И как будто я вообще уже не ехала в этом автобусе, а сидела в саду, теплом, летнем саду. И чей-то мягкий голос говорил мне: «Вот мы с тобой почти ссоримся из-за него, а он теперь где-нибудь в гостиной или в саду смеется над нами… стремится доказать, что он гений».
Так ясно он прозвучал, что я почти готова поклясться, что узнала его, это был голос самого Донатовского. Я дернулась, будто проснулась, и открыла глаза, озаренная догадкой — вернее сказать: не догадкой, а каким-то слабеньким ее подобием.
Смеется. Он смеется над нами.
Может, вы не верите в то, что наше подсознание иногда работает круче сознания, но у меня уже была куча поводов убедиться в этом.
Я встала и вышла из автобуса.
Мне надо было срочно обсудить эту идею с Лариковым. Кто знает, может, мы сможем вдвоем докопаться до сути?
* * *
Влетев в квартиру, я отмахнулась от Ларчика, который попытался сочувственно спросить, как дела у Риты.
— Сущий отврат, — бросила я на ходу. Меня волновал сейчас куда больше его книжный шкаф. А именно — одна книжка.
Нашла я ее сравнительно быстро и тут же уткнулась в нее, не обращая внимания на вопросительно-недоуменные взгляды моего босса.
Увидев, какая книга вызвала во мне интерес, Ларчик хмыкнул и включил Ника Кейва.
— Спасибо, — буркнула я. — Ник Кейв как нельзя кстати. Особенно хорош после слащавого «блатняка»!
— Ты внезапно склонилась к «маниакальной» идее? — поинтересовался босс.
— Не знаю, — честно ответила я. — Пока еще не знаю… Ларчик, что можно сделать, если подозреваешь человека, но никаких улик против него нет?
— Надо подсунуть ему «свинью»…
— Нет, не то. «Жучок» не поможет. Как взять его за жабры, если жабры эти… Как бы выразиться поточнее? Имеют неясные очертания. Не важно, впрочем. Ты меня понял.
— Ага, — кивнул Ларчик. — Понял… Значит, надо постараться взять его с поличным.
Я кивнула.
«Если ты убивал часто, то в итоге это хочется делать всегда, — прочитала я откровения в книжке. — Желание убивать всегда скрываемо, и оно всегда слаще. Слаще любви к женщине».
Бог ты мой, ну и пакость!
Тем не менее полезно, знаете ли!
Я посмотрела на «монстрилу».
Ну да, конечно, — приплюснутый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза, кустистые брови, низкий, нависший над глазами лоб… Непременный зверский оскал.
Тот, кто лепил этого урода, явно находился в плену собственных представлений о маньяках.
— Не хватает редкой бороды, и получился бы типичный человек-животное Ломброзо, — проговорила я. — А если все наоборот, Андрей?
— О чем это ты?
— Понимаешь, Ларчик, я тебе сейчас все расскажу, а ты подумаешь, что из этого — бред, а что не лишено здравого смысла! И тогда, дружочек, мы подумаем, как нам поступить! Ладно?
Как будто у него был другой выход!
* * *
Я увлеклась. Но, надо отдать должное Ларикову, все мои «фантазии» он на сей раз выслушал внимательно, стоически перенося мои попытки сыграть все в лицах. Конечно, я заразилась этими способностями от Донатовского и теперь пыталась сделать то же самое.
— То есть ты предполагаешь, что это он?
— Да вот как-то все сходится, — развела я руками. — Посмотри, Ларчик! Первые жертвы — со следами насилия, так?
— Саша, а если эти преступления совершенно не связаны между собой?
— А если связаны? Мы же должны отработать все версии!
— Ну, ладно… Отрабатывай.
— А теперь Лиза. Она просто задушена! Что из этого следует? Первое — если это маньяк, почему он этого не сделал?
— А если это не маньяк?
— Мы договорились, Ларчик! Сейчас у нас версия маньяка! Предположим, Лиза узнала о ком-то из очень близких ей людей, что этот человек — и есть наш искомый маньяк!
— Только не улетай в фантазиях чересчур далеко, ладно?
— Я и не смогу, если ты будешь без конца меня одергивать, — огрызнулась я. — Как я тебе объясню, что думаю, если моя фантазия будет валяться на земле, будто раненая птица? И ранил ее, между прочим, именно ты!
Кажется, изысканность и художественная образность моей фразы на него подействовала.
Он опять замолчал.
— Ну, так вот. Я могу, конечно, предположить, что она еще что-то узнала. Но ведь Лизу было трудно назвать девочкой, оторванной от реальности? Чисто психологический момент — если бы ты, предположим, узнал, что я тайком торгую наркотой, ты стал бы впадать в депрессию?
— Нет, — покачал головой Ларчик. — Я бы закатил тебе хорошую трепку, устроил скандал, и в депрессию впала бы ты…
Я задумалась. Версия о наркоте, не проходила. Потому что человек, которого Лиза предположительно обвинила в этом, вряд ли ее за это задушил бы.
Так что, как ни крути, а этот человек занимался чем-то, куда более ужасным, чем наркотики. И…
— А если она узнала, что он киллер? — предположил Ларчик.
— Тоже фигня, — поморщилась я. — Киллер не станет душить. Но человек, убивший Лизу и Донатовского, — он привык убивать. Более того, ему это нравилось. Именно в такие моменты он ощущал свою значимость. А теперь подумай, чью характеристику я тебе выдала?
Он посмотрел на «монстрилу».
— Вот именно, — кивнула я. — Для Лизы это открытие было кошмаром. Знаешь, почему? Потому что именно этого человека, а совсем не Донатовского, Лиза очень любила. И не только Лиза… Если ты сейчас сходишь и посмотришь на Риту, ты без особого труда убедишься, что она находится точно в таком же состоянии… Она раздавлена. Правда, которую она узнала, для нее так тяжела, что ей легче умереть, чем жить с ней. Она привыкла относиться к этому человеку жертвенно, влюбленно, восхищенно — как угодно. Что испытывает женщина, узнавшая, что ее Сказочный Принц всего лишь дешевый маньяк? Убийца несчастных рыженьких девушек? Жалкий шизоид с манией величия? Что она должна испытывать после того, как он убил ее подругу и Донатовского?
Кстати, Донатовский скорее всего понял, кто он. Но его ошибка была в том, что он каким-то образом показал, что это понял. Вспомни, я ведь тебе рассказывала, что у него была незаурядная актерская пластичность. Он, сам того не ведая, перевоплощался мгновенно, и я думаю, убийца в тот момент находился неподалеку и без особого труда узнал в образе себя. Иначе я не могу найти объяснения тому факту, что он заманил Донатовского, чтобы нанести смертельный удар. Тот был встревожен настолько, что бросился за ним без пальто. И это могло напугать убийцу. Одно могу тебе сказать — сейчас он встревожен и озлоблен. Как загнанный зверь, который чует беду. И он очень опасен, Ларчик! Зверь в отчаянии еще более страшен.
— Так кто же это? — нетерпеливо спросил Ларчик.
— Милый, если бы я знала на сто процентов, — развела я руками. — У меня пока три кандидата. И я еще не выбрала, кто из них наиболее достоин. Это я узнаю, пообщавшись с господином Мальчевским и Валерией Ракитиной. И нам, боюсь, не справиться без Эльвириной помощи… Как, однако, кстати она выкрасила свои кудри в рыжий цвет!
Ознакомительная версия.
