Ознакомительная версия.
Мир вокруг онемел и стал как стеклянный.
И Вальке показалось, будто он заключен в сосуд с расписанными изнутри стенками, а там, за нарисованным озерцом, и за соснами, и за небом – там-то и есть подлинный мир, откуда идет мощный поток пронизывающей тишины.
Он бесшумно пошел берегом назад, другой дорогой, и звуки стали возвращаться к нему, и в ложбинке продолжилась азартнейшая игра в подкидного дурака, со всевозможными пошлейшими комментариями, и красивая девушка загорала на холмике, и дети отважно лезли в воду.
Возле дома Карлсона Валька увидел парня. Тот подкрадывался к мастерской. Местность явно была ему знакома.
Одет был этот разведчик в модные рябые штаны, и вообще все на нем было неприлично новое, даже бесстыже новое и заграничное – бесстыже потому, что престижное тряпье нисколько не соответствовало тонкому и умному лицу, тонкой и уже сутуловатой фигуре. Как человек с таким лицом мог разжиться этими тряпками – Валька и вообразить не пытался.
Убедившись в чем-то, для него важном, парень решил легализироваться.
– Добрый день! Хозяйка дома? – обратился он к соседкам на грядках.
– Изабелла Альбертовна? – переспросила одна из соседок.
– Гражданка Гронская, – сурово подтвердил парень.
В окне показалась Изабо, воззрилась на пришельца, всплеснула руками и воскликнула:
– Сынок!..
Валька так и встал.
О сыне он слышал впервые. Хотя теоретически… возраст подходящий… сходства, правда, ни малейшего, одна масть. Но смоляные волосы и короткая бородка парня курчавились, был он высок – это верно, и мальчишески тощ – она тоже не из толстых. Тут сходство и кончалось.
Изабо прыгнула с подоконника прямо в объятия к парню. Первых ее слов Валька не расслышал.
– Таки-да! – ответил ей парень. – Умудрился! И даже подарок тебе привез!
Он встряхнул импортный объемистый пакет, на дне которого болталось что-то тяжелое.
– Таки действительно подарок! – попробовав это на вес, развеселилась Изабо. – Таки сынок вспомнил свою мамочку! Таки сынок порадовал свою мамочку!
Пока Валька изумлялся совершенно одесскому акценту Изабо, она с этим парнем звонко расцеловалась.
Глаза у него были темные, южные блестящие глазищи, а у Изабо все-таки стальные, северные. Узкое лицо, и брови, и высокий лоб – все было непохоже. И Валька понял, что это еще одна игра Изабо. Играет же она под настроение в роман с Карлсоном, и играет же она в хозяйку литературного салона, когда наезжают Верочка с Широковым, почему бы ей не сыграть в Одессу?
– Таки ты еще не выбрался из своей печальной весовой категории «разденешь – и заплачешь»? – тряся парня за плечи, шумела Изабо. – За что только тебя держат эти сумасшедшие Ибрагимовы?
– Ты чего? Я качаюсь! – запротестовал парень и показал, как на согнутой руке якобы шевелится бицепс. – Рустам заставляет! Сказал, иначе к мерзавцам не пущу, тебя такого любой барбос заломает, а мерзавцам и вовсе раз плюнуть! Он из меня настоящего джигита делает!
– Ва! Джыгыт! – Изабо щелкнула парня по носу и с дикой припевкой «Хоц-тоц-пери-вери-доц, бабушка здорова, хоц-тоц-пери-вери-доц, кушает компот!» потащила его за руку в мастерскую.
Примерно через минуту она высунулась из окна и спросила у соседок, не появлялся ли тот молодой балбес, который полчаса назад уходил к озеру.
– Здесь я, – сказал Валька.
– А чего торчишь, как неродной? Иди сюда, с интересным человеком познакомлю.
Когда Валька вошел в мастерскую, парень как раз выпрастывал из пакета продолговатый сверток. Он посмотрел на Вальку с интересом, но интерес был какой-то странный, тревожный.
– Знакомься, Валентин, это наш Четвертый, – официальным голосом сказала Изабо. – Молодой и перспективный.
Она взглянула на Четвертого так, как если бы спрашивала – ну, каков? Одобряешь?
– Ясно, – ответил тот. – Значит, Валентин…
И ответил Изабо взглядом, прозвучавшим как – м-да-а…
– Он самый, – согласился Валька, которому эта немая беседа что-то не понравилась. – Тоже молодой и перспективный. И так далее!
Тут руки его сами, без всякого приказа, совершили странное движение: локти растопырились, пальцы растопырились, ладони повернулись вверх – вот так вот! Это уже было с ним однажды – когда накатило поиздеваться над Карлсоном. Но прибавилось резкое, даже судорожное движение шеей – голова набок, подбородок вперед, даже нижняя губа, и та подалась вперед.
Изабо и Четвертый стремительно переглянулись.
– Оба перспективные, – сказала Изабо. – Ну, так кто в этом доме помирал без кофе?
– Если мне в этом доме не дадут кофе, так я повешаюсь! – радостно пообещал Четвертый.
– Ты не сделаешь это своей мамочке!
и Изабо удалилась на кухню, а гость выпутал из бумаги здоровенный старинный пистолет.
– Дуэльный? – первым делом спроса. Валька, поднабравшийся аромату девятнадцатого века.
– Армейский, кавалерийский. Дуэльные были изящнее. А вообще можно было стреляться и из таких. Гляди…
Четвертый показал выгравированную на меди под самым затвором надпись: «ТУЛА 1813».
– Видишь, из него еще по французам стреляли…
Изабо выглянула с кухни и увидела пистолет. Как была, с кофемолкой в руке, она подошла поближе.
– Дуэльный? – с той же непонятной надеждой, что и Валька, спросила она.
– Да нет же, армейский! – удивленно ответил Четвертый. – Ты лучше спроси, как он ко мне попал!
– Спер, не иначе, – разглядывая пистолет, брякнула Изабо.
– Выменял на арапник у клоунов! – произвел впечатление Четвертый. – Ты знаешь, что такое контейнер с клоунским багажом? Там у них только батьки с мамкой нет, а остальное все есть. Башмаки восьмидесятого размера, рожи поролоновые, череп там же завалялся, настоящий, между прочим. Я им арапник сплел, меня джигиты научили, из ремешков. Он им для репризы понадобился, он щелкает эффектно, если умеешь – не хуже выстрела. Сперва они деньгами хотели заплатить. Я говорю – пустите в хламе покопаться. Вот – нашел. Они его тоже у кого-то выменяли, думали – для клоунады пригодится, а оказалось, не понадобился. Потом мне его ребята починили. Были бы пули и порох – хоть сейчас к барьеру!
– И чего вдруг решил подарить? – осведомилась Изабо.
– Ты же любишь старинное оружие. Вот – память обо мне останется. Ну, не французские духи же тебе дарить!..
– Тоже иногда не вредно… – проворчала Изабо.
Пока Четвертый рассказывал про пистолет, Валька приглядывался к нему. Стало быть, вот он – поэт и циркач, талант из униформы, сгинувший пять лет назад.
Видимо, из всех друзей Чесса этот ей нравился больше прочих – больше Пятого, во всяком случае. Валька прямо-таки слышал резкий смех Изабо, отвечающей лукавому мальчишке на неуклюжий комплимент: «Да я тебе в мамочки гожусь!», он прямо-таки ощущал, как рождалась эта игра в мамочку и мальчика, как обрастала всякой чушью, и одесскими штучками в том числе.
Они пошли искать место для пистолета – непременно на стене и желательно на ковре, хотя такой роскоши в мастерской не водилось. И Валька съежился, когда, валяя дурака возле этажерки, Четвертый чуть не сбил на пол пластилиновое распятие.
– Ишь ты! – поразился Четвертый. – А в этом что-то есть…
Не может быть, чтобы он ничего не понял, подумал Валька, у него же глаза умнейшие! Но он выстроил надежные оборонительные укрепления. И носу из них не высунет – даже ради Чесса…
– Кстати, я недавно где-то прочитал интересную штуку, – и Четвертый уважительно прикоснулся кончиками пальцев к распятию. – Оказывается, Иисус Христос был поэтом! Нет, это не художественный образ, просто все четыре Евангелия написаны, чтоб не соврать, по-гречески, да?
– Не помню, – призналась Изабо, а Валька – тот и не знал.
– Ну так один ученый догадался перевести притчи Христа на арамейский, он же проповедовал как будто на арамейском? И получились очень четкие стихи, коротенькие и четкие, вроде эпиграмм! Представляете?
– Иуда, стало быть, донес из зависти и от творческий неполноценности? – поинтересовалась Изабо. Выманивала, выманивала этого зверька из норки! Но он пришел с приятельским визитом, не более того. Он не хотел ничего, что омрачило бы настроение.
– Про Иуду там не было. Неплохая статья, вот забыл, в сборнике была или в журнале.
– Грамотный! – одобрила Изабо. – Книжки читаешь.
– Рустам дает возможность. Говорит – кому же и учиться, если не тебе, представляешь? – Четвертый кисло усмехнулся. – Они хотят еще одну единицу штатную выбить, чтобы был служащий по уходу, а меня – в ассистенты. Буду в манеж выходить, костюм сошьют. Мерзавцы меня любят. Когда я перед выходом держу их за кулисами, это целая комедия. Они же узнают музыку и начинают выделываться – кто во что горазд. Кто вприсядку, кто лапами аплодирует, кто на одной лапе скачет – ну, сумасшедший дом вывели на прогулку! Печенье, гады, клянчат. Вот, говорят, лошади – страшные попрошайки. Лошадь – что! Медведь – всем попрошайкам попрошайка!
Ознакомительная версия.
