— Где телефон? Телефон Гурова? — Стрельников протянул руку, но рука неловко повисла в воздухе.
Я вытаращил глаза, стараясь взглядом объять необъятное. Почему я не записал номер телефона? Почему?
— Я не записал номер телефона, но я сейчас сбегаю к Марье и все запишу. — Я схватился за ручку двери, но Стрельников остановил меня.
— Денис Александрович, а приметы Гурова вы тоже не записали?
— А зачем? Я все отлично помню, — пробормотал я, присаживаясь на краешек стула.
Куда подевалась моя прыть? Все исчезло, бесшабашное веселье, азарт, охотничий нюх, а в груди огнем горело что-то едкое и кислое. Наверное, виноват весенний авитаминоз…
— Так-так, значит, записать информацию не удосужились. Ну, это я виноват, не проинструктировал вас, — пробормотал Стрельников.
Он смотрел на меня, но мыслями улетел куда-то далеко и высоко. Очевидно, в его голове прокручивались живописные картины оперативных сводок и таблиц. Вместо нулей в таблицах и сводках жирными пятнами обозначались раскрытые разбои, грабежи, кражи…
Инструктивное наставление… Кажется, до меня, наконец-то, дошло значение этих бессмысленных слов.
Стрельников принялся названивать Ковалеву, собирая личный состав на срочное совещание. А я уселся за компьютер, уставившись невидящими глазами в монитор. Уши пылали, в груди разъедающей кислотой разливалось нечто противное. Особенно сильно кислота разлилась в тот момент, когда в кабинет ввалился Ковалев. Не глядя на меня, он по-хозяйски расселся, широко расставив ноги. Если бы я вздумал так расставить свои ноги, пространство в кабинете сократилось бы до мизерных размеров. По рангу мне еще не положено широко расставлять ноги, поэтому пространству ничто не угрожает. Если судить по длине ног, я значительно преуспел и хотя бы в этом отличаюсь от самоуверенного Ковалева.
Я сразу успокоился и притих. В мониторе забегали веселые и бойкие солдатики, и если бы не музыка, сопровождавшая кровопролитные компьютерные бои, я бы спокойно дожил до вечера. Но денек оказался не мой! Мне не дали спокойно дожить до вечера. Над моим столом навис Ковалев и одним щелчком отключил бойких солдатиков, оставшихся вечно живыми в моей памяти.
— Надо очистить компьютер от игрушек! — нагло заявил Ковалев Стрельникову, на что тот радостно закивал: дескать, обязательно очистим машину.
— Собирайся, поедешь с нами. Тебе она откроет дверь, а мне будет заливать про технику безопасности.
Ковалев брезгливо рассматривал меня. Наверное, ему не нравились мои уши, потому что он смотрел куда-то поверх меня, как раз в самую макушку головы.
Я нырнул в пальто, прикрыв красные уши. Никакое перевоплощение, даже падение в пропасть, не смогло остановить покраснение моих ушей в неподходящий момент. Так я и доживу до седых волос с пылающими ушами.
Моя мама периодически проводит со мной час воспитательной беседы и при этом не устает твердить мне об одном — дескать, надо достойно дожить до седых волос. Не прожить жизнь, а дожить до седых волос. Странные они, эти сорокалетние. Можно подумать, они не жили, а доживали свою жизнь до седин. Вряд ли это удалось моей тете Гале. Уж она-то точно не доживала свою жизнь. Если ей сказать, что она не будет красиво обедать в роскошном ресторане хотя бы раз в месяц, она наверняка умрет от горя, забыв про будущие седые волосы. Вообще, если ей сказать, что надо достойно дожить до старости, она перестанет дышать и начнет ждать конца света. Я и люблю ее за это, она живет, не думая, что будет завтра. Пусть и моя старость обагрится пылающими ушами, подумал я и шагнул следом за Ковалевым.
В первый раз он взял меня с собой на задание, до сих пор не опускаясь до общения со стажером. Наверное, в его голове тоже живописно засверкали оперативные таблицы с жирными цифрами раскрытых преступлений.
Кроме Ковалева, в оперативной машине громоздились еще два оперативника. Они молчали, сердито отвернувшись друг от друга.
Вообще, раньше я считал, что опера — это веселые люди, они весь день прикалываются и, раскрывая преступления, напропалую забавляются и шутят. Шутки у них соленые, как свежий морской ветер. Но я видел троих насупленных мужчин, озабоченно молчавших, словно им самим насыпали соли в одно место.
В следующий раз обязательно посмотрю хотя бы одну серию из «Ментов» или «Убойной силы», подумал я, осторожно тесня ноги оперативника, чтобы втиснуться в машину.
Говорят, эти два сериала находятся в конкурентной борьбе и зрительские симпатии разделились: одни смотрят «Убойную силу», другие обожают «Ментов». Моя мама смотрит и то и другое, по-моему, ей абсолютно без разницы, что смотреть, лишь бы увидеть современных героев. Вполне возможно, и я когда-нибудь смогу стать современным героем в угоду моей милой мамочке. Тогда ей не придется довольствоваться выдуманными Джеймсами Бондами.
Очнулся я от сильного тычка в бок:
— Эй ты, чо сопишь? Притихни!
Я сжал губы, наверное, в мечтах слишком далеко и высоко вознесся, на вершину лучезарной славы. Когда я возношусь куда-нибудь далеко, я всегда соплю, это у меня физиологический процесс. Пришлось притихнуть в надежде, что больше ничто в моем организме не будет раздражать троих насупленных мужчин. Меня-то они больше раздражали. Один все вздыхал и ворочался, нарушая равновесие в «Жигулях», этот толстый и неповоротливый. От любого его движения машина принималась чихать и плеваться от возмущения. Второй, худой и маленький, забился в угол сиденья и, казалось, слился с обшивкой, став абсолютно незаметным. Ковалев по-хозяйски расселся впереди, широко расставив ноги, чем жутко мешал водителю.
Он командовал, куда надо повернуть, направо или налево, потом вдруг рявкал, дескать, лучше езжай прямо. И так запутал водителя, что тот смачно ругнулся и поехал, как велела его шоферская душа. Из-за Ковалева мы были в дороге уже час, хоть до знаменитого дома на Пантелеймоновской улице и езды всего-то десять минут. Когда мы оказались около дома, Ковалев продолжал командовать и сказал, чтобы водитель остановился прямо у подъезда, а тот артачился и остановил «Жигули» возле соседнего дома. Он сидел, упрямо склонив голову, и явно не собирался выполнять ценные указания Ковалева. И наш капитан, смачно почертыхавшись, вскинулся и выпрыгнул из машины. Мы тоже выползли из низкой кабины и, переваливаясь, потащились за Ковалевым. У подъезда маячил какой-то старикашка, надрываясь, он кричал в домофон, стучал по металлической двери, испуганно озирался и вообще выглядел довольно забавно.
— Что ты шумишь, дедок? — сухо поинтересовался Ковалев, оттесняя старикашку от двери.
— А вам какое дело? — запальчиво выдохнул дедок. — Идите своей дорогой!
— Мы и идем своей дорогой, а ты нам мешаешь. — Ковалев нажал кнопку домофона.
Старикашка уставился на корявый палец Ковалева. Потом посмотрел на нас и вдруг разнюнился. Он весь растекся на мокреть; казалось, еще немного, и старикашка вконец расплавится, растечется лужицей у входа в подъезд.
— Никто не отвечает. Маша дома и ждет меня, но не отвечает, — забубнил старик, показывая на палец Ковалева, нажимавший кнопку домофона.
Алексей оглянулся на старикашку, потом на меня, и в его взгляде промелькнуло что-то по-детски испуганное. Так бывает с детьми, когда им рассказывают что-то ужасное.
— Ты давно здесь был? — Ковалев набросился на меня, будто только и ждал, чтобы растерзать меня на мелкие клочья.
— Прошло два часа сорок минут. — Я посмотрел на часы.
Вообще-то сорок минут мы добирались до Пантелеймоновской улицы в оперативной машине. И два часа ушло на разговоры со Стрельниковым, имеющие оперативный характер с оттенком государственной тайны.
— Она куда-нибудь собиралась?
Вопрос прозвучал, как приговор. Я не знал, куда собиралась Мария Александровна. Мне пришлось пожать плечами, изображая таким образом полное неведение планов Лузьенихи.
— Так, — угрожающе пропел Ковалев, — приметы не записал, телефон тоже, стажер хренов.
После обращения к моей персоне он набросился на дедка:
— А вы кем приходитесь Марии Лузьен?
— Дядей, — обиделся старик.
— А-а, вы брат потерпевшего с Фонтанки? — Ковалев упруго надавил на кнопку.
Палец побелел, а кнопке хоть бы что.
— Да, дядей. Мы договаривались с ней с утра, что я зайду. И вот… — Старик опять разнюнился, угрожая превратиться в мокрую лужицу.
— Не ной, дед! — Ковалев грубо отодвинул родственника Марии Александровны от двери.
Ну и везет же этим Лузьенам! У них, наверное, это фамильное, их толкают, нападают, убивают. Куда, собственно говоря, подевалась Мария Александровна? Судя по внешнему виду, старушка не страдала какими-либо тяжелыми болезнями, так мне показалось, достаточно крепкая и выносливая старушка. Куда она могла отвалить?
Примерно такие мысли теснились в моей голове, и только где-то в затылке билась одна, уничтожающая все на своем пути: «Как ты мог уйти из ее квартиры? Как ты мог допустить такой промах?!»
