— Гостиница «Джанесью», — и отступил в сторону, пропуская кабриолет.
По дороге Холмс попросил извозчика остановиться у телеграфа. Одна из таких контор находилась на Мейн-стрит, недалеко от нашей гостиницы. Холмс вошел внутрь и заполнил бланк, прикрывая его рукой, чтобы я не увидел написанный им текст. После этого он отдал бланк телеграфисту, заплатив за услуги три доллара.
Когда мы вернулись в кабриолет, он произнес:
— А сейчас, пожалуйста, на Панамериканскую выставку.
— Но там все закрыто, сэр, — сказал возница. — Вот-вот пробьет полночь.
— Именно, — промолвил Холмс.
Кабриолет двинулся в северном направлении по пустынной Делавэр-авеню. В ночной тишине раздавался только цокот копыт по камням мостовой. Дома по обе стороны улицы были погружены в темноту.
Не прошло и десяти минут, как мы достигли места, где авеню делала большой поворот, после чего перед нами предстала Панамериканская выставка. Издалека она представляла собой странное, почти фантастическое зрелище. На территории городского парка площадью триста пятьдесят акров были возведены самые различные сооружения. И поскольку выставка прежде всего была праздником прогресса, символом которого являлось электричество, все главные здания и сооружения украсили по фасаду или по всему периметру электрическими лампочками. Все они горели, отчего выставка казалась столицей какой-то сказочной страны.
Бесчисленные лампочки не сияли, но светились теплым розоватым светом, который не ослеплял, а, напротив, привлекал внимание к каждой детали, к каждому цветовому оттенку Меня это зрелище просто поразило.
Вся территория выставки была рассечена надвое широким променадом, шедшим от Триумфального моста на южной оконечности парка до Электрической башни на его северном конце. Все павильоны были окружены каналами, прудами и фонтанами, отчего эти огромные, сложные и прекрасные сооружения с затейливым орнаментом стен не просто освещались магическим светом, но и многократно отражались в бесчисленных прудах и каналах. Создавалось впечатление, что перед тобой настоящий город с множеством куполов, башен и шпилей.
Описать простыми словами архитектуру выставки представлялось мне невозможным: причудливая смесь неоклассики, испанского барокко и чистой фантазии, причем все это располагалось бок о бок, а порой и вовсе сливалось в одном здании. Некоторые строения напомнили мне богато украшенные индуистские храмы с их яркой желтой или огненно-красной окраской и зелеными панелями.
Как только мне начинало казаться, что я наконец понял организующий принцип выставки, как тут же приходило осознание, что мое «понимание» было неадекватным и неполным. Цвета зданий в южной части парка казались живыми и яркими, а ближе к северной оконечности, к Электрической башне, становились более мягкими и сдержанными. Этот цветовой сдвиг словно символизировал собой переход от варварской пышности к современной утонченности. Там высилось множество скульптур — великолепных спектаклей, застывших в камне. Одна группа представляла собой «Пробуждение человека», другая — «Покорение Природы», следующая за ней — «Достижения человека». На некоторых сериях скульптур были таблички: «Эра дикости», «Эпоха деспотизма» и «Век просвещения». Если здесь имел место некий организующий принцип, то заключался он в том, что создатели выставки поклонялись прогрессу и указывали на него всюду, где им удавалось его обнаружить.
Время от времени Холмс спрыгивал с подножки экипажа, чтобы вплотную рассмотреть то или иное здание. Порой он прижимал лицо к стеклу, чтобы увидеть то, что находилось внутри, или становился на край фонтана и всматривался в даль, будто прицеливаясь из ружья в отдаленную мишень. Либо, становясь у парапетов, вытягивал шею, словно высматривая воображаемых снайперов.
В конце концов я тоже сошел с экипажа и пошел рядом с Холмсом.
— Что мы здесь делаем ночью? — спросил я.
— Выставка была открыта все лето, и сейчас о ней услышали практически все. Предполагается, что к моменту ее закрытия в следующем месяце ее посетят около восьми миллионов человек. Если бы мы попытались провести наше исследование завтра, то не только привлекли к себе внимание, но завязли бы в огромной толпе.
— Исследование? Прекрасно, но что мы исследуем?
— Уязвимые точки и потенциальные возможности, друг мой. Мы должны не только найти наилучшие способ, время и место для нашего театрализованного покушения. Нам нужно в назначенный день обеспечить себе монополию на президентское убийство.
— Что?!
— Вы знаете, что президент Маккинли в 1898 году нанес Испании сокрушительное поражение. В глазах многих европейских держав он представляет собой новую и опасную силу. Он также дал понять своим монополистам и их политическим союзникам, что собирается лишить их многих привилегий, в том числе и вседозволенности. Вряд ли найдется человек, у которого было бы больше могущественных врагов, чем у Маккинли.
— Иными словами, мы должны оберегать жизнь президента, для того чтобы убить его?
— Именно. Наша маленькая комедия может иметь успех только в том случае, если не произойдет настоящая, реальная трагедия. — Он прошел несколько шагов. — Поэтому я и сказал президенту, что мы должны выполнить намеченное шестого сентября. Мы не можем позволить себе тянуть время до десятого или двенадцатого — это недопустимый риск.
Я промолчал, внимательно наблюдая за своим другом, и вскоре понял, что высматривал Холмс. Он проявил особый интерес к «Павильону ацетилена», обошел его вокруг и покачал головой.
— Опасность взрыва слишком очевидна, — сказал он. — Мы можем избежать ненужного риска, если президент будет держаться подальше от этого павильона.
Мы проследовали дальше, дойдя до стадиона на северо-восточном краю выставки. Это было гигантское строение, учитывая тот факт, что возвели его лишь на одно лето, после чего оно, как и все здания выставки, будет снесено. Стадион мог вместить двенадцать тысяч зрителей.
— Заманчивое место, — отметил Холмс. — Прелесть такого открытого пространства в том, что наш человек мог бы стоять на площадке посреди поля, в то время как двенадцать тысяч зрителей сидят на трибунах. Позднее они все как один клялись бы, что видели, как президент был убит, хотя в реальности каждый из них видел бы только то, что человек на площадке упал.
— Да, это стоит взять на заметку, — согласился я. — Мы могли бы произвести холостой выстрел откуда-нибудь сверху — возможно, с Электрической башни — и затем разыграть спектакль с падением президента, в которого попала пуля убийцы.
— Посмотрим, не найдется ли еще что-нибудь полезное.
Мы вернулись в кабриолет, и Холмс приказал вознице двигаться в южном направлении, к великолепно украшенному «Храму музыки». В основании он представлял собой квадрат со сторонами длиной примерно полтораста футов, но из-за срезанных углов павильон казался круглым. Здание было украшено куполом, а каждый квадратный дюйм стен заполнен барельефами и украшениями. Выкрашено оно было очень яркими цветами — преобладал красный — и окружено скульптурными группами. Наверное, это тоже являлось аллегорией и символом — но что они символизировали, я понять так и не смог. Должно быть, музыку.
Холмс проявил особый интерес к этому павильону. Он обошел его со всех сторон, заглядывая в окна, а потом открыл отмычкой замок и вошел внутрь, попав в огромный зал со сценой в одном конце и передвижными стульями в центре.
— Кажется, мы нашли то, что искали, — сказал Холмс.
Когда мы вышли, он той же отмычкой аккуратно закрыл замок.
На своем кабриолете мы наконец доехали до отеля «Джанесью», где щедро расплатились с нашим усталым возницей.
Когда на следующее утро мы с Холмсом завтракали в своем номере, раздался негромкий стук в дверь. Открывая ее, я ожидал увидеть капитана Аллена, но вместо него передо мной предстал человек весьма почтенных лет. Судя по его снежно-белым волосам, одежде, изношенной и потерявшей всякий цвет после бесчисленных стирок, и истоптанным башмакам, он мог когда-то быть торговцем вразнос, но, увы, сделался слишком стар для этой профессии. Я вежливо поинтересовался:
— Чем-то могу быть вам полезен, сэр?
— Да, друг мой, — отозвался старик надтреснутым голосом. — Это номер мистера Холмса?
— Вы не ошиблись. Прошу, входите.
И он вошел, направившись прямо в гостиную. Холмс, выйдя из своей спальни, расплылся в улыбке.
— А, мистер Бут! Благодарю вас за то, что прибыли так быстро. И за то, что так замечательно скрыли свою внешность.
Старик внезапно выпрямился, пружинистым шагом подошел к Холмсу и с улыбкой пожал ему руку.
— Я ехал ночью, а это гораздо быстрее, чем днем, — сказал он. — И выехал я сразу же после окончания вечернего спектакля. Репетиции новой пьесы начинаются в Нью-Йорке через месяц, и если к тому времени я не вернусь, меня заменит мой дублер.
