Теперь я уже кричала. И даже вскочила с кресла. Для того, чтобы сделать это быстро из неудобного положения, пришлось нагнуться, пистолет вывалился из кармана и громко бумкнул об пол. Не уделяя особенного внимания этому маленькому инциденту, я положила его в карман и продолжила:
– Итак, сколько ты получил за попытку убить хозяина той квартиры?
У Вовы при виде этого невинного, по сути своей, предмета окончательно отвисла челюсть:
– Пятьсот рублей. Да там и делать-то особо ничего не надо было, подрезал я его заранее, просто сверху скотчем подклеил, ему надо было только скотч оторвать и тикать из квартиры. Газ медленно шел, но кто его знает.
Так, значит, все-таки «ему». Заказчик – мужчина.
– Он меня обманул, сказал, что хочет, чтобы бабахнуло, а у него квартира застрахованная. Я не знал, что кого-то убить хотят.
– Что ты делал в той же квартире в тот раз, когда я тебя отрубила? Говори, я нервная, у меня работа тяжелая.
– Да говорю я, говорю. Не видно, что ли? Потом он сказал, что из-за меня чуть не погиб человек, и он на меня заявит, если я не возьму одну вещь из дома. Он сказал, что дома никого не будет, ключи дал.
Как я и думала, Вову посылали за дневником. Каким-то образом заказчик подслушал разговор Марты с матерью и понял, что Матвей Лепнин в своем дневнике мог написать много такого, чего девушке знать не следовало. Ключи у него, по-видимому, были, и ничего удивительного. Если это Даниэль Кальм, то ключи ему могла дать как Ирина, так и сам Матвей Васильевич. Ведь адвокат был его доверенным лицом…
– Все, мне надоело тебя слушать, – прервала я поспешную болтовню Вовы, – сейчас я расскажу тебе, во что ты вляпался. Садись и слушай.
Не особо заботясь об уровне достоверности своей истории, я плела ему, что человек, на жизнь которого он покушался, был хранителем воровской кассы, а в дневнике, который, кстати, будто бы пропал после его бегства, содержались коды и шифры сейфовых ячеек, в которых и хранились несметные сокровища горовской мафии. По мере того как я «открывала глаза» бедному сантехнику, глаза его действительно становились все шире и шире, кожа лица приобрела зеленоватый оттенок, по вискам, несмотря на прохладную погоду за окном, сползали капельки пота.
– Что со мной будет? – спросил он прерывающимся голосом после того, как я закончила.
– После пыток? – уточнила я. – Как обычно. Тебе где приятнее покоиться – под асфальтом на городской площади или под бетонным полом частной сауны?
– Слушай, ты же женщина, – взмолился он, – должна сострадание иметь. Помоги, скажи им, что я правда ничего не знал. Это все он, пусть он отвечает.
– Да кто он-то? – приступила я к главному. – Никакого «он» мы не знаем! Это ты, голубчик, в квартиру ворвался, ты шланг подрезал. Хочешь свою вину на другого свалить?
Здесь, чувствую, можно было не дожимать. Кто знает, на что способен запуганный до посинения мелкий грызун. Сейчас я приоткрыла ему маленькое окошко для спасения, и он должен сам пролезть в это окошко.
– Это дед, не знаю, как его зовут. Он часто в ту квартиру ходит, у него даже ключи есть. Кажется, они с хозяином квартиры дружили.
Я с легким удивлением слушала, как Вова описывает внешность Норбекова, его манеру одеваться. Неужели все-таки Петр Алексеевич? Почему «неужели»? Он с самого начала не внушал мне особого доверия. Просто очень сложно было найти мотив, из-за которого тот хотел убить друга и скрыть от его внучки историю с родовым гнездом. А что, если Вова врет? Впрочем, это мы выясним. У нас в запасе есть еще медсестра Любка. Поняв, что больше ничего дельного хозяин квартиры мне не скажет, я резко оборвала его.
– Хорошо, хватит скулить. Слушай меня. Я немедленно займусь поиском твоего старика, а ты сиди дома и не высовывайся. Если дед скажет, что все, что ты рассказал, вранье, я вернусь. Впрочем, я и так вернусь. Даже если все рассказанное тобой – правда. Все, поднявшие руку на наших людей, должны понести наказание.
После этих слов я спокойно прошла мимо потерявшего дар речи Вовы, спустилась по лестнице, зашла за угол и села в мини-купер. Надо было срочно предупредить Марту.
Я думала, что весть, которую я ей принесла, перепугает девушку до смерти, однако Марта выслушала меня почти спокойно.
– Я чувствовала, что за всем его участием скрывается нечто большее, чем просто сострадание к внучке друга. Только не могла понять, что именно. Думала, что раз он говорил, что мог бы помочь мне с ведением дела о наследстве в мое отсутствие, то рассчитывал на щедрое вознаграждение, например. А все оказалось гораздо более гадко.
Я снова предложила Марте перебраться в мой дом, но она опять отказалась и заверила меня, что будет крайне осторожна и ни за что не даст понять Норбекову, что мы его в чем-то подозреваем. В конце концов, пока еще окончательно не доказана его виновность в смерти Матвея Васильевича. Впрочем, я почти не сомневалась в том, что доказательства скоро будут. Вдвоем с Мартой мы перерыли последние альбомы и нашли фото Петра Алексеевича на одной из групповых фотографий. Я аккуратно вынула ее из альбома и позвонила Васе:
– Что там ваша подопечная?
– Ничего не ест. Плачет. Говорит, что покаяться хочет. Перед кончиной. Разрешить? Или предать кончине без покаяния? С душой, замаранной и черной?
Поняв, что Вася говорит при пленнице, поэтому выражается так витиевато и напыщенно, я ответила, что позволю очистить ей душу. Пусть ждут и готовятся.
– Церемония по второму варианту? – осведомился Вася.
– По второму, – ответила я, абсолютно не понимая, что он имеет в виду, но подыграв ему репликой в его спектакле.
Вася оповестил меня, что они начинают, и я поспешила на кладбище, благо дело шло к вечеру, и вечерний сумрак вполне можно было принять за утренний рассвет. Сразу к ним я не поехала, сначала мне требовалось заскочить в районную поликлинику к знакомому терапевту для небольшой консультации и за рецептом. Потом я заехала в аптеку и только после этого попала на кладбище.
Вася и Люся постарались вовсю. Их жертва была выведена из часовни и привязана к старому, но крепкому металлическому кресту одной из могилок. Сами они были одеты в какие-то черные хламиды с капюшонами, возле привязанной Любки аккуратно были разложены странные атрибуты: пара засушенных летучих мышей, кошачий хвост, маленький аккуратный и нарядный гробик для куклы, грубая подделка кельтского креста. Место, где была привязана жертва, окружала пентаграмма.
– Что за ерундистика? – шепнула я Люсе на ухо, показывая на все это великолепие, включая черные плащи с пурпурной оторочкой. – Какой театр вы ограбили?
– Ничего и не театр, – горячо зашептала Люся, – просто недавно готов спугнули, они убежали и все бросили. Скажешь, стоило догнать и вернуть? Больно надо. А в хозяйстве пригодилось.
Представляю, как именно спугнула эта артистичная парочка пришедших ночью на кладбище готов. В одном Люся точно права: догонять их не следовало. Следовало пожалеть бедных, перепуганных до полусмерти детей.
Видимо, на глазах моих приятелей часто проходили церемонии и спектакли этих неформалов, по крайней мере, вели себя они уверенно, спектакль играли убедительно. Саму церемонию описывать нет смысла, может быть, собирателя городского фольклора она бы и заинтересовала, но лично для меня не представляла ни интереса, ни художественной ценности. В какой-то момент Люся подошла ближе к Любке:
– Готова ты к покаянию?
– Уже можно? – едва ворочала та языком от страха.
– Да, если оно искреннее. Ты должна указать на человека, который толкнул тебя в эту пропасть. Если укажешь на невинного, уйдешь без покаяния. Если скажешь правду, мы приведем священника.
Ей развязали глаза и поднесли фотографию, на которой среди десятка человек были изображены Норбеков и Лепнин. Я наблюдала за ними из своего укрытия, поэтому не могла сама проконтролировать процесс опознания. Впрочем, Люсе я доверяла, как себе. Она поочередно тыкала пальцем в лица и строго спрашивала: «Этот?» Любка надолго задержала взгляд на лице Матвея и кивнула, едва грязный палец Люси приблизился к изображению Норбекова. Сомнения не оставалось. Вася отвязал ей правую руку, поднес лист, закрепленный на планшете, и медсестра честно написала признательные показания. Потом Люся опять завязала ей глаза, привязала руку, я вышла из своего укрытия, достала шприц. Пока Вася бормотал набор слов на тему «Отпускаю вам грехи ваши», я наложила жгут на руку Любки, нашла вену, ввела иглу. У меня был небольшой опыт внутривенных инъекций, а вены Любки, несмотря на ее слабость к наркотикам, заметно бугрились под кожей. Кажется, спаек нет. Видимо, не совсем ее засосала эта пагубная страсть.
Я вынула иглу из вены и дала знак Васе, чтобы он отвязал убийцу Лепнина. Спустя минуту она уже не шевелилась. Мы дождались, когда совсем стемнеет и улицы города опустеют, погрузили Любку в багажник и поехали в городской парк. Парк был неухоженный, освещения там не было даже в лучшие времена. Мы отволокли ее в глубь парка и оставили на скамейке. Можно считать, что заказ по одной из виновниц смерти Лепнина я выполнила.
