хоть подержу…
С этими словами политик протянул к Тане руки. Она шутливо стукнула его сумочкой.
– Ну вас к чёрту, Владимир Вольфович! Я на вас серьёзно обиделась!
– На меня? Ты что, Танюха, свихнулась? Как на меня можно обижаться? Я ведь тебя люблю, как родную дочь!
– Да нет, вы меня уж любите лучше как внучку! Внучек, я знаю, сильнее любят. И за ноги не хватают! Это уж было бы совсем нечто.
Политик встал.
– Хамка ты! Да ладно уж, ухожу! Секретничайте, плетите свои интриги против России. Только скажи, на что ты обиделась-то? Серьёзно!
– Слышала я, что вы на меня наябедничали в Кремле, – ответила Таня, садясь на стул, – сказали чуть ли не Путину, что я – сука и проститутка. Ещё в Госдуме орали, что меня надо сдать в сумасшедший дом и там придушить подушкой.
– Так я любя! Танечка, любя! Да и разозлила ты меня сильно. Сама несла про меня невесть что в эфире! Забыла?
– Владимир Вольфович! С вами даже в России тесно, а в этом маленьком кабинете вовсе не развернуться! Устала я! Голова болит! Зуб болит! Хочу спать! Тампон переполнился! Иди к чёрту!
Против такого натиска самый яростный патриот России не устоял, исчез за одну секунду. Таня и Алексей Алексеевич ожидали, что его крики будут звучать какое-то время из коридора, однако этого не случилось. Зато случилось другое. Дверь вдруг опять открылась, и в кабинет просунулась голова ещё одной журналистки, Карины Коршуновой.
– Как раз именно тебя мне здесь сейчас только и не хватает! – воскликнул шеф, – что тебе?
– Я очень прошу меня извинить, Алексей Алексеевич, что врываюсь, но просто Жирик тут сейчас так промчался по коридору, что мы подумали – не довел ли он вас, Боже упаси, до самоубийства?
– Уж если это не удалось тебе до сих пор, за Жирика можешь не опасаться, – холодно отчеканил шеф. Голова исчезла, и дверь закрылась. Но ненадолго. Как только Таня открыла рот, чтобы изложить суть своего дела, в кабинет вошёл зам главного редактора по информационной политике, Добродушный Владимир Викторович. Ответив на вопросительный взгляд начальника неопределённым жестом, он поздоровался с Таней и, сев на стул, закурил. Танечке пришлось говорить при нём. И вот что она сказала:
– Алексей Алексеевич! Я берусь раскрутить на длинное интервью бывшую любовницу Хордаковского, Маргариту Дроздову. Помогут мне в этом девочки из панк-группы "Бунтующие малышки". Без них – никак! Мы сможем им после этого предоставить час эфирного времени?
– Когда, днём? – спросил шеф, пробежавшись пальцами по клавиатуре компьютера.
– Можно ночью, но лучше всё-таки днём, наверное.
Из колонок компьютера зазвучал один из шедевров вышеозначенной группы. Танечка опустила глазки. Владимир Викторович, запрокинув голову, рассмеялся. Шеф был спокоен. Дослушав песню про онанирующих попов до последней ноты, включил другую. Убавив громкость, спросил:
– Они будут петь?
– Я думаю, это необязательно. Алексей Алексеевич! Они – очень умные девки!
– Слышу.
– Алёша, выключи ради Бога! – взмолился Владимир Викторович. Шеф выключил. Посмотрел на Таню в упор.
– Ты часто с ними общаешься?
– Да, весьма.
– И за что, по-твоему, можно тут зацепиться?
– Акционизм.
– Насколько развёрнуто?
– Беспредельно. Я ведь вам говорила, что Колокольникова оканчивала философский факультет МГУ. Другие две – тоже с высшим образованием.
– Так их три?
– Их тридцать. Но придут три.
– Я как-то общался с искусствоведом, который очень их понимает, – внезапно поддержал Таню Владимир Викторович, – пожалуй, в ночь со среды на четверг они вполне впишутся – там у нас чего только нет! А вот что касается дня, то тут я бы всё же поостерёгся. Извини, Танечка.
Алексей Алексеевич барабанил пальцами по столу. Наконец, сказал:
– Хорошо, Танюха. Но я хочу сперва переговорить с ними.
– Это уж обязательно, – согласилась Таня и встала, – так я поехала договариваться?
– Постой, – вдруг произнёс шеф встревожившим её голосом, – ты когда выходишь-то у меня?
– Через две недели. А что?
– Да тут у нас Анька Трефилова заболела. Можешь её подменить на следующей неделе днём, с Гонопольским?
– Нет! – завизжала Таня как полоумная и умчалась как угорелая. И не останавливалась до лифта. Да, Гонопольским можно было чёрта напугать до смерти! Только садясь за руль, Таня поняла, что шеф, скорее всего, её разыграл. Уж очень лукавым был его взгляд. Но не возвращаться же было!
Часы показывали одиннадцать сорок. Таня связалась по телефону с Настей.
– Привет! Ты спишь?
– Здравствуйте, я сплю, – ответила Настя голосом, который встревожил Таню ещё сильнее, чем голос шефа десять минут назад, – но пусть это вас нисколько не беспокоит.
Сердце кольнул пугающий холодок.
– Настюха! Ты что, обдолбанная?
– Да, я обдолбанная. Но пусть это вас нисколько не беспокоит.
– Дура! Ты что, кололась?
– Да, я кололась. Но пусть это вас нисколько не беспокоит.
Таня ударила кулаком по рулю.
– Уродка! Овца! Ты что себе позволяешь? Как ты посмела? Я ведь тебе по делу звоню! По важному делу!
– Пусть это вас нисколько не беспокоит, – твердила Настя, – пусть это вас нисколько не беспокоит.
Сбросив звонок, Таня запустила мотор. Нога потянулась к педали газа. Но в тот же миг была опять согнута. Куда ехать-то? На сегодня все планы рухнули! Из-за этой дуры! Рулю досталось опять. Но тут заиграл мобильник. Таня схватила его.
– Алло!
– Да я над тобой прикалывалась, коза, – рассмеялась Настя, – ты повелась? Вот кретинка!
– Да ты сама коза! – задохнулась бешенством Таня, – сегодня что, первое апреля? Почему все надо мной смеются? Тут не до шуток! Дело серьёзнейшее! Ты где?
– Откуда я знаю? Петька, мы где?
Ответ Таня не расслышала. Но его повторила Настя:
– Мы на Садово-Кудринской! Тут какой-то подвал. Приезжай, короче.
– Куда? Твою мать, куда?
– Ну, езжай в ту сторону! Созвонимся.
Сказав так, Настя ушла со связи. Таня поехала. У неё другого выхода не было. Повернув на Новый Арбат, она успокоилась и сказала:
– Веник – не сука!
Глава четырнадцатая
В которой Настя пьёт пиво вместо ликёра
Подвал на Садово-Кудринской Тане, впрочем, понравился. Она даже не знала, что есть ещё такие подвалы. Огромных трудов ей стоило вытащить из него слегка разбуянившуюся Настеньку и оставить там полтора десятка её друзей, желавших поехать с нею. Они все были сплошь с айфонами и в блевотине. Настя также была слегка грязновата. Пришлось её отвезти домой, на Преображенку, и там отмыть, а также переодеть. Под душем она более или менее поняла, чего от неё хотят.
– Мы сейчас поедем с тобой на Кузнецкий мост и купим гитару, – сказала Таня, когда они пили кофе. Настя взглянула на неё дико.
– Гитару? На хрен тебе гитара? Этих гитар у меня – до чёртовой матери, до хера! Выбирай любую.
– А где они?
Вот этот вопрос привёл панк-рокершу в затруднение.
– Хорошо, – сказала она, – поедем и купим, чтоб ты угомонилась. Но только я реально не понимаю, зачем гитара тебе сдалась? Ведь я не особо умею играть на ней. Ты, я вижу, нагромоздила опять какую-то несуразную, утопическую конструкцию! Есть ли в ней хоть один логический элемент?
– Играть буду
