— Никакой чертовщины. Все абсолютно ясно, — жестко сказал Сажин. — Нервничают, подлецы!
— Пожалуй, — согласился Володя. — Юрий Александрович скоро будет здесь?
— Завтра. Есть что-нибудь новое?
— Да как сказать... — замялся Володя; он не знал, в какой степени можно быть откровенным с начальником райотдела милиции.
Сажин все понял. Полез в свою пухлую полевую сумку, достал миниатюрный браунинг.
— От него. Расписку завтра самому отдашь.
— Ага... — Володя проверил обойму, по-хозяйски взвесил пистолет в руке, потом спрятал в задний карман брюк. — Новости есть. Некто Булгаков, коновозчик из партии, ездил второго декабря на колхозной лошади за самогонкой.
— Куда? — Сажин оживился.
— Говорил конюху, что в Порошино.
— Вот как! Интересная петрушка получается. Надежде Сергеевне тоже удалось выяснить, что одного из работников партии, которого не опознали, видели на колхозной лошади на станции Хребет. Тоже второго и тоже вечером.
— Вот оно что... — Володя нахмурился. — У Ивана Булгакова есть знакомый стрелочник на станции. Он мне сам сказал. Будто бы лежали вместе в госпитале.
— Молодец! — похвалил Сажин. — Очень важная деталь. Срочно выясни, кто этот стрелочник. Только без шума.
— Не маленький.
— Ну-ну, — Сажин чуть улыбнулся. — Тебе это легче незаметно сделать. Задорина со Стародубцевым сейчас выясняют, кто был тот человек и к кому он ездил. Ты облегчил их работу. А на станции я им до поры до времени показываться запретил. Их повторное появление там может вспугнуть преступников.
— Не исключено, — согласился Володя. Ему стало приятно от сознания, что он чем-то помог Наде. Подумав, он все же решил сказать и о Назаре.
— Осинцев? Где же он был?
— Не знаю. Никто не знает.
— Что же ты... — Сажин нахмурился. — Это чертовски важно! И ты не пробовал узнать?
— Пробовал, но... — Володя рассказал о разговоре на вышке.
Сажин огорчился:
— Зачем ты так лобово спрашиваешь? Где время проводят... Это любого насторожит. Ведь если он враг... Понимаешь?
— Назар враг? — Володя не сумел сдержать улыбку.
— Ну в таких делах шуточки и безграничная доверчивость неуместны! — мрачно сказал Сажин. — Не вижу ничего смешного. Мало ли, что вместе учились... Ясное дело, он увильнул от ответа на твой вопрос...
— Да нет, коновозчик действительно чуть не разбил бочку. А Назар такой... Увидел — сразу выскочил.
— Не знаю. Все может быть. Только очень похоже, что ты вспугнул его своим вопросом. Так грубо действовать нельзя.
— Учту.
— Учитывать теперь поздно. Дело сделано. Постарайся по крайней мере узнать, где был тогда Осинцев, как-нибудь поделикатней.
— Ладно. Будем деликатней.
— Итак, до завтра, — подтолкнул его к двери Сажин. — Нам наедине долго оставаться самим господом богом противопоказано. Чуешь?
— Чую.
Нади и Стародубцева у крыльца уже не было. Володя постоял, подумал, решил еще раз съездить на участок. Он пока не знал точно, зачем это сегодня ему нужно, но втайне надеялся, что удастся что-либо узнать у словоохотливого Назара. Володя пошел на склад горючего в надежде застать там Булгакова и подъехать с ним до участка. Не хотелось длительной ходьбой перегружать побаливавшую ногу.
Булгакова и его лошадь он заметил еще издали, а когда подошел ближе, увидел и Мокшина. Геолог сидел около пузатой цистерны: ждал, когда коновозчик наполнит бочку нефтью.
— А я вас ищу, Василий Гаврилович. Привез на проверку первое свое описание — и впустую. Проверить некому.
— А разве Вознякова в конторе нет? — спросил Мокшин.
— Там, да только он что-то не в духе. Велел вам показать.
— Потом, — отказался Мошкин. — Я сейчас на участок еду.
— Вы что, не были еще?
— Был, но снова поехать надо. Ушаков просил показать на местности будущую свою точку. Хочет дорогу туда заранее проложить. Вот и приезжал за картой. Сейчас ехать надо. Ждет Ушаков. — Он сокрушенно развел руками. — Не могу быть неточным.
— Это хорошо, — похвалил Володя.
— Ну, скоро ты там? Ехать пора! — крикнул Мокшин коновозчику.
Этот окрик подействовал на Булгакова самым странным образом. Он передернулся, как от удара, чуть не выронил ведро.
— Сейчас я, мигом, Василий Гаврилович, — испуганно отозвался он и спешно схватился за воронку.
— Да долей бочку-то...
— А она уже почти полная, — заискивающе бубнил Булгаков. — В один миг, Василий Гаврилович!
Мокшин с досадой поморщился и покосился на Володю. Тот почесал затылок и как ни в чем не бывало произнес:
— Выходит, сорвался мой выезд. Тоже хотел еще раз на участок сгонять. Не потянет ведь лошадь троих, да еще с грузом.
— Не потянет, — подтвердил Мокшин. — А ты в камералке поработай. Начинай составлять колонки по своим скважинам.
— Что ж, придется, — согласился Володя, улавливая цепким взглядом, как Булгаков поспешно закидывает на дровни недолитую бочку.
«Боится же, однако, этот однопалый Мокшина. Как черт ладана боится, — думал Володя, возвращаясь в контору. — С чего бы?»
— Скажи, ты на станции часто бываешь?
— Приходится. — Тихон Пантелеевич выжидающе посмотрел на сына.
— Работников тамошних хорошо знаешь?
— Еще бы... — хмыкнул Тихон Пантелеевич. — Сам начальник станции кумом приходится. Не забыл, поди, Нестора Прохоровича?
— Не забыл. — Володя помялся. — А новых людей на станции много появилось?
— Война, сынок. Война. — Тихон Пантелеевич хитро сощурился. — Что-то виляешь ты. Говори начистоту.
— Меня интересует новый стрелочник. Тот, который по ранению из армии демобилизовался.
— Стрелочник? — Тихон Пантелеевич заехал корявой натруженной пятерней в свои редкие рыжеватые волосы. — Да ведь на станции, почитай, одни бабы работают. Мужиков — раз-два и обчелся.
— Бабы? — огорчился Володя.
— Они. Кругом бабы. Хотя постой... — Тихон Пантелеевич наморщил лоб. — А ведь точно... Был у них такой. Вроде старшего стрелочника или путевого рабочего... Только он не на фронте раненый, а при эвакуации под бомбежку, сказывают, попадал...
— Кто такой? — не стерпел Володя.
— Дай вспомнить, — отмахнулся старик и стал думать, чуть пошевеливая толстыми бесцветными губами. — Был... Вроде и сейчас там. Только на другой должности. Не то весовщиком, не то диспетчером... Подожди... Ну да! Фамилия потешная такая. Домишко у Савватеевых купил. Хохол вроде бы. Ну да. Вспомнил. Куница — фамилия его. Я говорю — потешная фамилия!
— Где он живет?
— Я ж говорю, перед ноябрьским праздником домишко у Савватеевых купил. Ничего домишко. Большой, крепкий еще. А цену дал, как за барахло последнее. Выжига. Скупердяй. Воспользовался чужой бедой. Сам Савватеев на фронте погиб. Женка заболела. На пенсию в такое время разве прокормишься... Детей голодом морить не будешь. Продали домишко. К родне перебрались. Колхозом-то оно веселее...
— Где этот дом?
— Да ты что, не помнишь? — рассердился Тихон Пантелеевич. — Вроде бы не нашенский. У переезда, около шпалорезки. Такой веселый домишко! На шесть окон. Еще на воротах всякие загогулины. Круги не круги, яйца не яйца — леший их разберет.
— Ага. Вспомнил. Зеленой краской наличники выкрашены были.
— Ну да. Самый савватеевский дом. На отшибе.
— Понятно. Благодарю за службу!
— Но-но! Ты полегче, — проворчал Тихон Пантелеевич, между прочим, без всякой обиды. — Тоже мне — генерал выискался. Вот огрею ремнем!
Володя рассмеялся. Он видел: отцу очень хотелось утолить свое распалившееся любопытство. Ему стоило больших усилий молчать, не ронять достоинство бабьими расспросами.
— Молодец. Ничего не надо спрашивать, — одобрил Володя, и Тихон Пантелеевич смущенно почесал затылок: сын явно рос в его глазах...
— Я проверил твое описание, — сказал Мокшин, когда Володя вошел в спальню. — Все правильно. Можешь считать — первый блин испечен.
— Спасибо, Василий Гаврилович.
