эти холмы всегда перед глазами. Кажется, что никогда не надоест на них смотреть.
Не в бровь, а в глаз, Нино, мой милый друг.
– А у меня для тебя кое-что есть.
Он открыл коробку. Первое, что я увидела, был переливающийся опаловый цвет, совершенно необыкновенный. Нино достал и расправил аккуратно сложенное платье, и радужные оттенки материи заиграли волшебными глянцевыми струйками.
– Из Рима! – подобно герольду объявил Нино.
Нельзя было придумать в тот момент ничего более пошлого, чем это заявление. Но, возможно, Нино лишь хотел меня порадовать, а я просто ещё витала мыслями на нечеловеческих высотах. Впрочем, с них меня быстро потянуло обратно вниз это изысканное и потрясающе дорогое платье перед носом. Оно напомнило мне о том, дешёвом и порочном, которое я тайно сожгла вчера вечером за сараем. Напомнило о земле грешной.
– Оно чудесное, – призналась я. – У тебя хороший вкус. Но, послушай, Нино, я не могу принять такой подарок. Извини меня.
– Но… так… нельзя, – запинаясь, сказал он. – Ты… делаешь мне больно.
Таков был этот маменькин сынок Нино. Делал больно невинным девушкам, просто потому что не знал, как они устроены – душевно и физически. Но на самом-то деле он и понятия не имел, что означает делать больно. Он был добрым и ограниченным, он знал, как жить и заводить отношения с помощью денег. Но он не знал, как жить и любить без денег. И это не его вина. Это его судьба.
Что-то потянуло меня повернуть голову, какое-то чувство печали поднялось во мне. Я кинула взгляд в сторону бугенвиллеи. Пьетро смотрел на меня, видел Нино и платье в его руках… Это треклятое платье из римского бутика! Я готова была сжечь его тотчас! И та же печаль, моя печаль, словно отразилась во взгляде Пьетро, но как будто это теперь исходила его душа. Какие мысли его тревожили? Какие слова он хотел бы произнести в то мгновение? Что думал он обо мне? Думал ли он обо мне хоть раз не как о крестнице синьоры, а как о живом существе, сгоравшем чувствами к нему, летевшем без него в пропасть… Вопросы сводили меня с ума.
Но Пьетро уже давно отвернулся, чтобы вновь замереть, как на картине. А я вернулась к Нино и его подарку.
Я вздохнула.
– Орнелла, – затянул Нино, – я хочу пригласить тебя сегодня на ужин…
Какое страшное дежавю! Обратно в ад… Усталость! Банальщина! Серое дно печали. Даже плечи мои вздрогнули, словно их коснулась фата, что была бы на мне во время венчания… Я прогнала жестом дурные мысли с их раздражающей фатой, а Нино на всё ответила согласием, лишь бы прекратился этот кошмар. Нино расплылся в улыбке. Ну на редкость выдающийся слепец.
С того момента я больше не решалась смотреть в балконные двери синьоры. Мы с Нино разошлись по домам. Спустя час или около того по лестнице прошагал Пьетро, затем гулко зарычал и тут же стих его мопед. Я ждала вечера, чтобы скорее закрыть свой гештальт по имени Нино.
У меня было время прикинуть возможные пути развития этой встречи и понять одну вещь: Нино не отцепится, пока я здесь. Я решила сориентироваться на месте. Мы пили вино в ресторане при частной ферме. На мне было новое платье, а у Нино были, как всегда, странные мысли:
– Прости за вчерашнее. Я подумал, что не должен был…
– Ну что ты, ты был джентльменом.
Он улыбнулся.
– Валентина считает, что мы подходим друг другу.
Я сделала вид, что удивилась этой новости, и с отвращением внутри себя спросила:
– И твоя мама так считает?
Вы бы видели это просиявшее обаятельное личико.
– Мама, – сказал Нино, – доверяет синьоре Нути.
Зря, подумала я.
– А ты сам как считаешь?
– Вообще-то… ты ещё так юна, – Нино засмущался своей первой за вечер дельной мысли. – Но ты так прекрасна… Но я не хотел бы тебя торопить. Но, с другой стороны, я понимаю, что ты очень зрелая… То есть, я хочу сказать, мы оба этого хотим…
Он полез в карман блейзера. На этот случай у меня был подготовлен трюк. И прежде чем робкая рука Нино вынырнула на романтический свет от свечей, моя «случайно» опрокинула бокал красного вина на платье (я настояла на красном, хотя Нино, не посвящённый в мои планы, рекомендовал белое). С соседних столиков потянулись ахающие возгласы, подбежал официант с чистой салфеткой, как всегда, вокруг меня зажужжал Нино.
Вскоре я вышла из дамской комнаты, «придя в себя», Нино в тревоге ждал у машины. Он предложил купить мне новое платье, он знает владельца бутика в Сиене, тот сможет по его звонку открыть и…
– Нино, я беременна.
Он замолчал. Он не спрашивал, как я это обнаружила. Я могла что угодно ему наплести, ведь он ни черта не смыслил в физиологии любви, только словами о ней упивался, как всякое блаженное буржуазное дитятко.
– Значит, мы…
Я покачала головой.
– Я на втором месяце. Это не твой ребёнок, Нино. Его отец живёт в Милане, мы собираемся обвенчаться.
Я подошла ближе. Нино стал похож на побитого зверька в углу клетки. Он сделался ещё тоньше, ещё хрупче, ещё милее. Мне показалось, он готовился расплакаться, но, возможно, он просто не решался наброситься с кулаками. Я коснулась его щеки, через мгновения моя ладонь ощутила тёплую влагу.
– Прости меня, – сказала я. – Я тебя недостойна.
Он схватил мою руку, но не отнял от щеки. Это был очень мужской жест, которого я никак не ожидала от Нино. Но было поздно.
– Ты… просто меня использовала, – тихо разоблачил он лейтмотив моих к нему интересов.
Больше нам не о чем было говорить. Что ж, мы были квиты. Я разбила ему сердце, он – испортил мне мои первые звёзды, превратив их в грубые искры, но, может, это и не столь важно на самом деле.
Я ждала утра. Ждала, что проснусь и обнаружу Пьетро, сложившего локти на моём подоконнике. Разумеется, я не утруждалась поисками объяснения, с какой радости ему захотелось бы теперь там стоять. Ему и за год не заработать тех денег, которых стоило треклятое платье из римского бутика. Наверняка он размышлял в таком духе, наблюдая с балкона вчерашние события. Он решил, что я люблю деньги? Эта мысль ещё невыносимее, чем дождь, зарядивший с ночи.
Мы с Валентиной, эдакие две благочестивые кудесницы, сидели в нашей маленькой гостиной и с монастырским смиреньем шили салфетки. Валентина посвящала меня
