Проветрив кабинет, Климов еще немного походил из угла в угол и вернулся на свое место. Придвинувшись к столу, уперся подбородком в кипу протоколов, лежавших перед ним, и, сжав пальцами локти, задумался. Казалось, в этом деле эпизод лепился к эпизоду, деталь — к детали, как железные опилки к большому куску магнита, но где находится сам магнит, он — хоть убей! — не знал.
Взлетевшие с карниза голуби вскоре вернулись, — он услышал шум их крыльев, воркотню и постукивание когтистых лапок по жестяному насесту. Жизнь ни на секунду не останавливала своего движения.
Не меняя позы, все так же упираясь подбородком в кипу бумаг, Климов разжал пальцы, расслабился. Привычка школьных лет. Так лучше думалось, когда «не шла задачка».
Скрипнувшая дверь заставила поднять голову.
Вошел Гульнов.
— Похолодало, — бодро сообщил он с порога и зябко передернул плечами, — заметно.
— Угу, — буркнул Климов, думая о том, что надо бы сегодня побывать еще раз у профессора, поделиться своим чувством обездоленности, которое он испытал во время обыска у Шевкопляс, а заодно, вернее, чуть попозже надо посмотреть бармена со стороны.
Видя его отрешенность, Гульнов снял плащ, повесил на деревянные плечики и, закрывая платяной шкаф, сочувственно спросил:
— Ходят тут всякие, да? А после зубы выпадают.
Он повернулся и с прежней ернической интонацией продолжил:
— Я вижу, эта Легостаева ужасно деловая…
Климов не ответил. Он чувствовал, что его способность
переживать за других обращалась против него самого странным образом: если он еще мог рассуждать профессионально правильно, то желание острить и спорить в минуты затруднения отшибало начисто.
— Да шут с ней, с мамашей! — сочувствующе махнул рукой Гульнов, чтоб как-то разрядить неловкое молчание, и с молодой запальчивостью подсказал забыть о ней. Раз пропажа не нашлась, разумнее забыть. На время прекратить всякие поиски. Давно проверенный способ. То, что не удается найти сразу, отыщется само. Лучше переключить внимание, заняться иным делом, изменить точку зрения. А то можно искать до нервного расстройства и потери пульса. Бывают такие ситуации, когда даже самый стойкий атеист начинает коситься: уж не бес ли его водит?
— Не о мамаше сейчас речь, не о мамаше! — в сердцах оборвал своего заботливого помощника Климов и, упершись руками в край стола, покачался на стуле. Он сам понимал, что все его усилия ускорить розыск Легостаева могли оказаться тщетными, а уставшее воображение могло смениться раздражительностью, что и так уже заметно каждому.
Гульнов пожал плечами, дескать, я хотел как лучше, и опустился в кресло, разглядывая потолок.
Устыдившись своей резкости, Климов начал выдвигать ящики стола, хотя искать в них было нечего.
— Что там у тебя по Шевкопляс?
— Безобидная авантюристка, — продолжая считать трещины на потолке, ответил Андрей и вытянул ноги. Его мокрые захлюстанные брюки вызвали в Климове жалость: замотался парень, весь день на ногах.
— Что ты имеешь в виду?
— Классическую ловушку: молодая красивая дрянь и влюбленный в нее по уши старик.
Климов перестал раскачиваться на стуле и оперся локтями о стол.
— Это Задереев-то старик?
Андрей встретился с ним взглядом.
— Озадовский.
Климов вскинул бровь.
— А ты уверен?
И опять полез в ящик стола.
— Совершенно, — категорически заявил Андрей и постучал пальцем по подлокотнику кресла. — Ине сомневаюсь. Любой бы заподозрил санитарку вворовстве, будь на его месте, аэтот ни гугу… ни тени подозрений… Втюрился старик.
Выдвинув нижний ящик, Климов со стуком задвинул его в стол. Что ни день, то новость.
— В чем не сомневаешься?
— А в том, что дряхлых, немощных старцев, домогающихся любви юных женщин, надо помещать в психушку.
— А он и так оттуда не вылазит.
Посмеялись.
— Ладно, — сказал Климов, — занимайся санитаркой, а я буду присматривать за муженьком.
Гульнов согласно кивнул и указал на одно довольно характерное обстоятельство: у Шевкоплясов не было семейного альбома. Если это еще можно было как-то объяснить отсутствием свободных денег, времени и чем-нибудь еще, то ответить на вопрос, почему в их доме не нашлось фотографий свадебных, стоило немалого труда.
Стараясь обыграть сей факт со всех сторон, они пришли к убеждению, что покопаться в прошлом бармена и санитарки очень даже нужно. Ничего страшного, если придется опуститься до житейщины, до сборов слухов, баек и соседских сплетен. И чтобы добраться до истины, Климов на это пойдет. Чай, не переломится. Но сначала он заглянет к Озадовскому, а уж потом проведет вечер в баре «Интуриста».
Тщательно взвешивая каждое слово и осторожно строя фразы, Климов рассказал Иннокентию Саввовичу о наваждении, которое ему пришлось испытать во время обыска у Шевкопляс, и остановился на моменте, когда почувствовал гнетуще-чувственное очарование хозяйки дома, в общем-то, не столь и привлекательной. Признался он и в своем страстном желании поцеловать ее. Рассказывая о своих переживаниях, Климов хотел уже спросить, не последствия ли это гипноза, испытанного им во время прошлого визита, как Озадовский жестом остановил его.
— Нет, нет!
Поднявшись из своего кресла, он твердо возразил:
— Об этом можете не думать!
Сказал он это с той резкостью, которая объяснялась не столько особенностью импульсивного характера, сколько нетерпением, желанием немедля убедить Климова в полной безобидности гипноза.
— Даже слышать не хочу! Подобные сеансы для здоровой психики проходят совершенно безболезненно". И никаких ущербных следовых реакций. Я ручаюсь.
Он так разволновался, что уже не мог стоять на одном месте.
— Я стольких обучил гипнозу, несть числа, и никогда никто не пользовался им в корыстных целях. Вот если подкрепить его коктейлем нейролептиков…
— Но что же это тогда было?
Выжидательно глядя на взволнованно ходившего из угла в угол Озадовского, Климов еще раз подробно описал свои переживания, то чувство подневольной очарованности, которое он испытал.
— Мне кажется, и муж ее испытывает нечто сходное. Такое у меня есть подозрение.
— С чего вы так решили?
Озадовский поискал глазами свою трубку. Увидев ее на столе, двинулся к. ней.
— Он как-то странно озирался, — сказал Климов. — Как я тогда у вас.
Озадовский на мгновение задумался, приоткрыл коробку с табаком и принялся не торопясь набивать трубку. Вмяв последнюю щепотку, закусил чубук.
— Видите ли, — беря со стола спичечный коробок, невнятно проговорил он и прошелся вдоль книжных шкафов. — Истинное понимание другого человека — свойство избранных. Мы вряд ли к таковым относимся. Но, — с неожиданно веселой живостью, несвойственной его возрасту, прищелкнул он пальцами и вынул трубку изо рта, — я очень рад, что вы ко мне пришли. Догадываетесь, почему?
— Не очень.
Озадовский снова сунул трубку в рот, и спичка в его пальцах треснула. Текучий запах серы расточился в дыме табака. От Климова не ускользнула сосредоточенно-внимательная настороженность профессора.
— Действительно не понимаете?
— Действительно.
— Подумать только, — с лукавой укоризной покачал головой Озадовский, и его крупные, слегка навыкате глаза под седыми бровями заиграли смехом. — Вы скрытный человек.
— Такая работа,
— Не светское, но все же развлечение, — как бы про себя, но явно обиженным тоном произнес Иннокентий Саввович и, остановившись напротив, глядя прямо в глаза Климову, торжественно сказал:
— Я поздравляю вас.
Климов недоуменно встретил его взгляд. В конце концов, он не самый лучший сыщик на земле и живостью ума особенно не отличался.
— С чем?
— О, Господи… — почти простонал хозяин дома и, не говоря больше ни слова, заходил по комнате. Оказавшись за спиной Климова, он обхватил руками его плечи. Климов вздрогнул. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь дышал над его ухом.
