В восемь часов включил радио и прослушал сообщение о разоблачении преступника Берия, завербованного английской разведкой, который многие годы безнаказанно чинил убийства и беззакония.
В восемь тридцать пришел Ларионов и, поздоровавшись, сказал:
— Кто бы мог подумать, Саня, а?
— Слава богу, что подумали.
— Как ты полагаешь, на нас это отразится?
— Да, Сережа, да. И не только на нас. На всех.
— По доносам хватать, наверное, не будут, — предположил Ларионов. — И писать их перестанут.
— Ну, это ты хватил. Писать доносы будут всегда. Только реагировать на них должны будут по-другому.
В восемь тридцать семь явился Казарян и, поздоровавшись, сказал:
— И обязательно чей-то шпион! Будто мы сами негодяев и мерзавцев вырастить не можем!
— Все-то ты знаешь, Ромка! — подначил Ларионов.
— Кое-что знаю, а кое-чего не знаю. Не знаю, был ли он шпионом, но то, что он был негодяем, мерзавцем, растленной скотиной, знал давно. Знал, как он всю грузинскую интеллигенцию уничтожил, знал, как он над людьми глумился, знал, как адъютанты хорошеньких девушек ему по Москве в наложницы искали.
— Мне было легче: я не знал, — вздохнул Смирнов.
— Ты просто не хотел знать, — жестко сказал Казарян. — Никто ничего не хотел знать. Как говорится, меньше знаешь — крепче спишь.
— Тебя, верно, все время бессонница мучила? — поинтересовался Ларионов.
— К сожалению, не мучила. Что знал, забывал старательно.
— А сегодня вдруг вспомнил. К месту пришлось, — усмехнулся Смирнов.
Казарян рассмеялся:
— Все мы хороши! Но сегодня, действительно, кое-что вспомнил. Хотите рассказ?
— Байку, что ли? — поинтересовался Ларионов.
— Вовсе нет. Как говорит Вера Инбер: «Это не факт, это было на самом деле». Ну, так хотите?
Смирнов глянул на часы и милостиво разрешил:
— Валяй. Даю восемь минут.
— Итак, начинаю. Была у меня знакомая чудачка в пятидесятом году. ВГИК тогда кончала, актерский факультет, с ней это все в сорок седьмом году приключилось. Вводная: хороша, обаятельна, простодушна и глупа до невозможности. И не понять: простодушна оттого, что глупа, или глупа оттого, что простодушна. Излагаю ее рассказ почти дословно. Что такое осень сорок седьмого, вы помните: главное — не дремлющее никогда желание пожрать. Так вот, бредет моя девица по Гоголевскому бульвару в направлении к общежитию в Зачатьевском переулке и горько думает о том, что спать ложиться сегодня придется нежрамши. И вдруг краем глаза замечает, как ее медленно-медленно обгоняет большая черная машина, и взгляд человека, сидящего в глубине салона, взгляд, направленный на нее, тоже замечает.
Она, понятное дело, вскинулась, как боевая лошадь на зов трубы, но машина обгоняет ее и уезжает. Она бредет дальше уже в полной безнадеге, как вдруг рядом останавливается еще одна черная машина, правда, поменьше, и выходит бравый полковник со счастливой от возможности лицезреть нашу красавицу улыбкой и приглашает ее прокатиться. Отказывается поначалу наша дева от приглашения, а потом лезет в лимузин: авось пожрать дадут. Прогулка в автомобиле была недолгой: от Гоголевского бульвара до особняка на углу Садового и улицы Качалова.
А там — чудеса: галантерейное обхождение, крахмальные скатерти, серебряная посуда, пища, которая может присниться только бывшему аристократу, и рядом за столом бесконечно милый и вежливый, такой домашний Лаврентий Павлович.
Но, как говорится, кто нас ужинает, тот нас и танцует. Ее визиты в особняк продолжались довольно долго, ибо это устраивало и девицу, и Лаврентия Павловича. Но надо заметить, что героиня моего рассказа — девушка весьма общительная и любящая поклубиться в компании. Поэтому сеансы тет-а-тет скоро стали ей надоедать. И вот однажды за очередным ужином она и говорит: «Лаврентий Павлович, что это мы все одни да одни! Ведь скучно же так! Давайте я в следующий раз подругу приведу, а вы Иосифа Виссарионовича пригласите!»
Казарян сделал паузу так, как делал великий соплеменник Папазян: неожиданно и вовремя. Смирнов сказал:
— Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.
— А он и не впутался, — невинно пояснил Казарян. — Интимный суаре на четыре куверта не получился. Да и вообще после этого знаменательного диалога мою деву к Лаврентию Павловичу больше не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все допытывала: «А что я такого сказала?!» И действительно, что она такого сказала?..
— Политбеседа закончена, — решил Смирнов. — Что там у нас?
— Не у нас. У них, — пояснил Ларионов. — Ждем НТО и медицину.
— Ты же предварительный шмон делал. Должно быть что-нибудь стоящее?
— Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их ко второй половине дня.
— И вернулся пес на блевотину свою, — процитировал из Библии Казарян.
— Довожу до вашего сведения, — объявил понятливый Смирнов, — что разрешения на возобновление дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.
— Но ведь пойдем обязательно по старым связям! — взорвался Роман.
— Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня. Роман, тебе отработать Васина и, если успеешь, шофера Шульгина. Позже займешься Иванюком, поищешь выход на Стручка.
— Мне сейчас Шульгин интереснее, — возразил Казарян.
— Что ж, начинай тогда с Шульгина. Сережа, на тебе — завершение палагинских дел. Пальчики, пальчики и пальчики. Если все сойдется, как мы предполагаем, то быстренько передавай дела следователю. Пусть он уже без нас этапированного Сырцова дожидается. И еще просьба: спровадь мальчиков, чтобы они мне Коммерцию, Межакова Валерия Евсеевича, отыскали и для разговора доставили.
— Коммерция ведь по палагинскому косвенно фигурирует, только и всего. Тебе-то он зачем?
— В меховом деле он тоже промелькнул. Явился на квартиру Петровского в картишки перекинуться, когда там уже засада была. По этому делу внешне чист. Но явился-то к Петровскому, а Петровского убили. Пусть доставят, он мой давний знакомый, авось разговорю.
V
Шофер Шульгин после заключения на свою автобазу не вернулся, работал водителем троллейбуса.
Выкатились пассажиры, пошла малость отдохнуть кондукторша. Выйдя из кабины с путевкой в руке, Шульгин увидел в салоне Казаряна.
— Что вы тут делаете, гражданин? А ну, выходите! — потребовал Шульгин.
— Мне с тобой, Арнольд, поговорить надо, — тихо сказал Казарян.
Не отвечая, Шульгин исчез в кабине и вышел из нее уже с монтировкой.
— Мотай отсюда, паскуда! Быстро, быстро! — приказал он Казаряну.
— Ты меня, Нолик, видимо, спутал с кем-то, — не вставая с сиденья, лениво протянул Казарян. — Присаживайся, присаживайся. Сейчас мы с этим недоразумением разберемся. — Извлек из кармана красную книжечку.
С монтировкой в руках Шульгин подошел поближе, разглядел знак конторы на корочках и опустился на сиденье через проход от Казаряна. Спросил устало:
— Что надо?
— В связи с твоими телодвижениями порядок вопросов несколько изменится. Сразу же, по горячему следу — кто к тебе приходил в последнее время и почему ты этого гостя столь невзлюбил, что посланца его готов по куполу монтировкой огреть?
— Приходили тут.
— Значит, не один, а несколько. Твои меховые собратья… Так кто же?
— Куркуль и этот пацан с ним, Стручок, что ли.
— Что хотел от тебя Куркуль?
— Хотел, чтоб я у них баранку покрутил.
— Когда они приходили?
— Позавчера. Сюда же.
— А когда ты должен был баранку крутить?
Шульгин, вспомнив, улыбнулся и ответил:
— Не успел он сказать. Я им тоже монтировку показал.
— Гражданский твой гнев, Арнольд, я одобряю. Но Куркуль в ответ на угрозу, конечно, сказал тебе что-то?
— Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.
Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый нос — думал. Потом поразмышлял вслух:
— Многое, многое сходится… И время, и фигуранты… Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?
— Могу. Я через день работаю.
— Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан. — Казарян пожал руку Шульгину и бросился вон.
В таком деле и своих кровных на такси не жалко. Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.
