Бес Александр Львович, кличка – она же фамилия, на два года младше, уголовник с тремя ходками, начинал милиционером в городе Видное Московской области, окончил курс спецподготовки, воевал в Чечне, взяли в Питере, уже на гражданке – за ограбление, потом дважды в Москве за тяжкие телесные. Тянул десятку. Бежал.
Шуленин Альберт Никодимович, 42 года от роду, статья 159-я – мошенничество, подделка документов – по ней сидел второй раз, срок пять лет, отбыл год. Бежал. По профессии часовой мастер, жил и работал в Москве.
Их не нашли. Как они смогли пройти тайгу и затеряться – этого в компьютерном досье не сыскать. Но странно, очень странно.
Ладно, теперь фото Седого. Турецкий щелкнул мышкой, и они оба застыли в онемении, уставясь на экран дисплея. Оттуда на них грозно взирал… Феликс Эдмундович Дзержинский. «Железный Феликс». Легендарный председатель ВЧК, лучший друг оппозиционеров и беспризорников, большой гуманист и палач.
Как только оба вышли из оцепенения, капитан Турецкий дрожащими от волнения пальцами повторил вызов файла, сопроводив сие бессмысленное действие вполне уместным возгласом: «Сгинь, нечистая!» Когда верный соратник Ленина вновь объявился на месте Седого, реакция сыщиков оказалась прямо противоположной. Капитан воззрился на Вадика округлившимися полубезумными глазами, а Жираф… расплылся в улыбке и вдруг захохотал в голос, сгибаясь и разгибаясь, как бывает, когда от смеха сводит живот. Постепенно и Турецкий расслабился, заразился и тоже стал смеяться, но, в отличие от коллеги, отчетливо пробивались истерические нотки. Фото двоих оставшихся беглецов оказались идентичны предыдущему: через тайгу ушли сразу три «железных Феликса».
Отсмеявшись, Жираф сказал:
– Николай Олегович, я не готов ничего объяснять вам, некогда мне, да и, честно говоря, я могу только догадываться о причинах этой, скажем так, путаницы. Но одно знаю твердо: вы ни в чем не виноваты. Предотвратить это безобразие вы не могли. Хулиганы, которые влезли в базу, превосходят по квалификации не только нас с вами, но и самых продвинутых компьютерщиков, каких мы можем привлечь. Однако даю вам слово, что никому об этом не скажу. Советую не поднимать шума, забыть об этом досье и продолжать вашу многотрудную компьютерную службу на благо родного ведомства. Спасибо огромное!
Вадик вышел, оставив капитана сидеть у дисплея со счастливой улыбкой человека, обретшего безумие как избавление от кошмарной реальности.
Глава 5
Догадка на грани безумия
На следующий день Вадик с утра рванул в больницу к шефу. Удостоверение помогло проникнуть в кабинет к заведующему хирургическим отделением. Суровый и немногословный, как почти все представители этой медицинской профессии, Валерий Ильич Буранский, только что вернувшийся из операционной, выдавил из себя утешительную информацию: повезло, позвонки смещены были не критически, все вправили, жить будет точно, гипс надолго, пока лежать. И добавил: «Такое впечатление, что нападавшему сил не хватило, недокрутил башку. Ну и слава богу!» Больше ничего не сказал, извинился: «Операция».
Вадик договорился с лечащим врачом, чтобы тот дал знать, как только больной очнется и сможет говорить.
Быстрее чем через сутки, сказали ему, этого точно не произойдет. И Жираф уехал в управление. Он заперся в своем крошечном, но отдельном кабинетике, взял чистый лист бумаги и стал рисовать… нет, не схему преступлений, а рожи и рожицы, фигурки и значки. Именно так ему лучше думалось.
…Через два дня в полдень Вадик Мариничев сидел в небольшой одноместной палате закрытой ведомственной больницы у ложа Тополянского. То т представлял собой зрелище столь печальное, сколь и комичное. Шея была забрана в специальный прочный воротник, туловище запеленуто, чтобы шевелить он мог только ногами, кистью правой руки и языком. При этом шеф издавал не слишком внятные звуки. Он напоминал большую белую мумию. Но Алексей Анисимович остался жив, что и было самым существенным. Диагноз – смещение шейных позвонков. Прогноз врачей звучал вполне утешительно, хотя и не оставлял шансов на возвращение в строй раньше чем через несколько недель.
Слава богу, думать и кое-как изъясняться старший следователь мог, что и демонстрировал сейчас перед своим учеником, выслушав его безумную гипотезу. А гипотеза и впрямь отдавала такой метафизикой и достоевщиной, что хоть всех святых выноси.
Итак, в детстве он (Вадик не называл имени Большого Человека, придавая своему изложению дополнительную сакральность, а заодно страхуясь от прослушки) приобрел какой-то сильный комплекс, связанный с разгадыванием тайн и загадок. Может быть, конкретно – кроссвордов. Этот комплекс исподволь терзал его всю жизнь. То ли он с маниакальной страстью игрока разгадывал ребусы и кроссворды, то ли, наоборот, ненавидел их столь же болезненно и неистово. На этой почве человек свихнулся, но сумасшествие носило латентный, скрытый характер. Он жил двумя параллельными жизнями. Одна – бытовая, профессиональная, творческая – протекала более чем успешно. Он сделал фантастическую карьеру, став почти хозяином целой страны. А вторая жизнь, потаенная, патологическая, глубоко внутренняя, представляла собой непрерывную или спорадическую борьбу с этим самым комплексом. Проще говоря, то ли его денно и нощно тянуло что-нибудь разгадывать и расшифровывать, то ли, наоборот, неизбывные мысли об этом процессе или действе доставляли ему адские муки, терзали душевно и физически. Но скорее – первое. Скорее – мания разгадывать, решать, находить ответы. Например, на кроссворды и прочие такого рода задачки, предлагаемые в неисчислимом количестве газетами, журналами, брошюрками и даже некоторыми телепрограммами. В конце концов, он достиг в этом совершенства. Щелкал кроссворды как семечки. И каждый раз, заполняя все клеточки до единой, испытывал что-то вроде интеллектуального оргазма. Степень сложности кроссворда или сканворда имела значение. Чем труднее было разгадать все до последней клеточки, тем полнее и слаще была релаксация.
И как-то раз ему попадается кроссворд, составленный неким Фогелем. Скорее всего, не в газете «Мысль», где эти штуки рассчитаны на среднестатистического обывателя, а в том из многочисленных изданий, куда Фогель рассылал кроссворды высокой или высшей степени сложности. То есть ему не впервой, конечно, разгадывать задачки, сочиненные этим автором. Но тут он, что называется, застрял. Может быть, впервые за долгое время уперся в какое-то перекрестье слов, с которым никак не мог справиться. И это привело его в бешенство. Комплекс не просто взыграл – воспламенился. Проявилась некая форма помешательства. Он дождался следующего номера газеты, прочел ответы и… решил выместить скопившуюся бешеную энергию неудовлетворенности на авторе. И для того продумал и осуществил с помощью всего подручного тайного аппарата витиеватую, чудовищную по своей жестокости акцию возмездия, при этом находясь в состоянии пролонгированного аффекта. Потому как только псих, утративший способность спокойно и логично рассуждать, мог обрушить столь варварскую месть на голову ни в чем не повинного человека. Точнее, целой группы людей, виноватых только в том, что в обычный день выполняли свою обычную будничную работу.
Тут Вадик-Жираф сделал паузу, чтобы перевести дух и определить по глазам реакцию шефа на его гипотезу, в которую сам Вадик верил процентов на пятьдесят.
Тополянский, как и десять минут назад, неподвижно лежал, уставясь в потолок. Но глаза выдавали живой интерес к умопостроениям молодого человека, продолжавшего, вопреки приказу начальства, попытки распутать дело.
Вдруг выражение глаз изменилось. Они… смеялись. Вслед за этим из уст Тополянского вырвалось и впрямь нечто напоминающее смех.
– Что, чушь, Алексей Анисимович? – обреченно спросил Вадик, виновато глядя на шефа.
– Нет-нет, не обижайся, – прошептал-прошепелявил Тополянский, при этом глаза продолжали весело блестеть. – Извини, просто анекдот вспомнил. Из репертуара великого артиста Никулина Юрия Владимировича. Про то, как народ на работе всем отделом не мог отгадать одно слово в кроссворде. Вопрос был: «Близкий родственник», ничего не подходило и не сходилось. Люди головы сломали, ночь не спали, ждали ответов в следующем номере. Оказалось: «Братан».
Вадик расхохотался в голос, настроение явно улучшилось.
– Смочи губы, – попросил Алексей Анисимович, едва шевеля действительно пересохшими, слегка потрескавшимися губами. Вадик заботливо выполнил просьбу шефа, и через короткую паузу, уже посерьезнев и собравшись, видимо, с силами, Тополянский чуть слышно заговорил:
– Я тоже много думал об этом. В наших с тобой выводах есть существенное сходство. Главное состоит в том, что наш всесильный клиент псих и фанатик. Он точно зациклился на идее мести, как-то связанной с ничтожной по его масштабам персоной дедушки Фогеля. Это он подстроил «Мудрика» – не сам, конечно, команда работала, профессионалы высшей пробы. Они же, вероятнее всего, подставляли и зачищали файлы у остальных жертв. Это по его приказу убрали всех, кого убрали. И почему-то не добили тех, кто имел к делу такое же отношение. По логике должно быть еще с десяток трупов. Один непрошедший кандидат в покойники перед вами, батенька. Второй передо мной – сидит тут, рассуждает, нарывается на неприятности. Третий то ли в могиле, то ли взаперти. Скорее всего, взаперти. И с ним идет работа – помилуй его бог, если я правильно понимаю, какая именно. Смочи губы…
