Тут в стройный ряд моих рассуждений неожиданно ворвалась совсем новая струя. А что, если донор отдал почку Шульцману в качестве расчета за долг? Черт возьми, а ведь это тоже вполне вероятно! Хотя тут и нельзя было говорить о полной добровольности, но… А с другой стороны, ведь Шульцман давал деньги не просто так, он брал залоги. С какой же радости человек будет отдавать свою почку, когда он может рассчитаться стоимостью залога? Нет, что-то тут не вязалось.
Я продолжила прерванные рассуждения. Будем считать, что донор познакомился с Шульцманом все-таки не на почве ростовщичества, а на почве антиквариата. Предположим, он коллекционировал картины. И, предположим, он питал особо нежные чувства к старым мастерам. Наверняка он на собственном опыте мог не раз убедиться, как трудно приобрести творения этих мастеров в частную собственность. Особенно — подлинные.
А тут такой удачный случай: из музея стибрили целых три рисунка. Поскольку речь идет о музейных экспонатах, вопрос о подлинности даже не стоит. Стоит вопрос о приобретении. Но и с этим не возникает больших проблем. Воры сами выходят на Шульцмана. Как там Шишкин говорил? «У меня же украли, ко мне же продавать пришли?» Что ж, похоже, так и было. Шульцману предложили определенное количество картин, Шишкин подсказал ему, какие из них имеют наибольшую ценность, в результате один из рисунков (а может, и все три) оказался в руках Шульцмана.
А дальше еще проще. У него имелись проблемы со здоровьем и был один знакомый коллекционер, который любил старых мастеров и идеально подходил ему в качестве донора.
Итак, выстроенная мной логическая цепочка плавно приводила к тому, что Шульцман рассчитался со своим донором не деньгами, а картиной. Рисунком одного из старых мастеров, который по своей эксклюзивности не мог быть оценен никакими деньгами. Да, вот она — ирония судьбы! Тот самый нефинансовый мотив, который я так тщетно ищу в деле об убийстве Шульцмана, неожиданно возникает в деле, связанном со спасением его жизни.
Плохо одно: ни в том случае, если бы Шульцман рассчитался за почку деньгами, ни в том варианте, если бы он расплатился картиной, история с его операцией не давала ни малейшего намека на необходимость убивать его. Тем более когда после этой операции прошло уже столько времени.
«Какого черта я вообще прицепилась к этой операции? — с досадой думала я, сваливая все на непослушный инстинкт, который своим неожиданным пробуждением увел меня, кажется, еще дальше от цели, к которой я и раньше была не особенно близка. — История почти десятилетней давности, кого она вообще может сейчас интересовать? И донор этот… Может, он давно уже в Америку эмигрировал. Продал свой рисунок — и свалил подальше от неласковой родины. А завтра еще в клинику попрусь… Ведь попрусь?» — спрашивала я неизвестно у кого.
«Обязательно попрешься», — пискнул на секунду вынырнувший из подсознания инстинкт и снова скрылся в глубинах. От греха подальше.
Разумеется, инстинкт оказался прав.
На следующее утро в самом начале рабочего дня я в полной экипировке следователя прокуратуры входила в двери нашей областной клинической больницы.
— Я из прокуратуры, мне нужно поговорить с заведующим, — тоном, не допускающим возражений, заявила я охраннику, сунув ему под нос свои почти настоящие корочки.
Охранник посмотрел на удостоверение, взглянул на меня и коротко отрапортовал:
— Второй этаж и налево.
Я поднялась на второй этаж и, повернув налево, очень скоро оказалась около двери с надписью «Приемная». Предъявив удостоверение секретарше, я очень скоро смогла лицезреть и самого заведующего клиникой. Им оказался средних лет мужчина довольно приятной наружности и с доброжелательным выражением лица.
— Чем могу быть полезен? — вежливо поинтересовался он, после того как вслед за охранником и секретаршей тоже заглянул в мое удостоверение.
— Семь лет назад при вашей клинике работало экспериментальное отделение, где производилась трансплантация органов. Среди прочих там была сделана операция некоему Шульцману Самуилу Яковлевичу. Ему была пересажена почка от живого донора. Мне необходимо знать имя и, по возможности, местонахождение донора, а также просмотреть документы, имеющие отношение к этой операции. Историю болезни и прочее.
Выслушав мой ультиматум, заведующий некоторое время пребывал в задумчивости. Потом сказал:
— Видите ли, я заведую клиникой всего три года, поэтому сам лично ничего не могу сказать об операции, которая вас интересует. Но в целом о деятельности экспериментального отделения мне известно, и могу сказать вам совершенно определенно, что она совершалась строго в рамках закона и ни о какой недобросовестности персонала или тайных убийствах ради органов, которыми так любит пугать нас телевидение, в нашей клинике не может быть и речи. Если орган был взят от живого донора, значит, этот человек сам был согласен на операцию, поскольку подобные пересадки не могли совершаться иначе, как на условиях полной добровольности.
Кажется, уважаемый господин заведующий думает, что городская прокуратура заинтересовалась законностью операций, которые производились в его клинике семь лет назад. Вот так, семь лет ждали неизвестно чего, а тут вдруг… Я поспешила разуверить своего собеседника:
— В настоящее время нас не интересует деятельность экспериментального отделения вашей клиники. Нас интересуют совершенно конкретная операция и совершенно конкретные пациенты.
— Вы сказали, пересадка была сделана семь лет назад?
— Да.
— Но таких старых данных у меня нет сейчас под рукой, нужно поднимать архив.
— Значит, следует поднять архив, — моя интонация ясно говорила, что другого выхода у заведующего нет.
— Ну, хорошо, — снова немного подумав, сказал он с тяжелым вздохом. — Я распоряжусь, чтобы вам помогли найти необходимые данные, но сам не смогу сопровождать вас, у меня, как вы, надеюсь, понимаете, есть и другие дела.
— Да, разумеется.
— Света, — сказал заведующий, нажав кнопку на столе, — пригласите ко мне Зинаиду Ивановну.
Через некоторое время в кабинете появилась пожилая женщина очень добродушного вида.
— Вот, — представил нас заведующий, — Зинаида Ивановна, она у нас заведует архивом. Зинаида Ивановна, это следователь из прокуратуры, Татьяна… извините, запамятовал… Татьяна?
— Иванова.
— Да, именно. Татьяна Иванова. Вы ей, пожалуйста, помогите, ей нужны сведения по экспериментальному отделению. Семилетней давности. Там один пациент… Ну, в общем, разберетесь.
— Ничего, разберемся, — с доброжелательной улыбкой сказала Зинаида Ивановна.
— Ну вот и прекрасно. Если будут еще какие-то вопросы, обращайтесь, — сказал заведующий уже мне. — А сейчас извините — у меня обход.
В сопровождении добродушной Зинаиды Ивановны я вышла из кабинета и направилась следом за ней по бесконечным лестницам и переходам в подвальное помещение, где располагался архив.
— Так вы говорите, операцию делали семь лет назад? — спрашивала Зинаида Ивановна, роясь в картотеке.
— Да, именно в это время.
— А фамилия пациента?
— Того, кому пересаживали почку, — Шульцман, а имя донора мне как раз необходимо узнать.
— То есть вы хотите сказать, что орган пересаживали от живого донора?
— Именно.
— О, такие случаи не очень часты. Я давно здесь работаю. А когда открыли экспериментальное отделение, конечно, всем было интересно. Это сейчас такие операции уже, можно сказать, поставлены на поток, а в то время все это было ново, необычно. Почти фантастика. Я всегда расспрашивала девочек, медсестер, как у них там все это происходит. Они рассказывали, что органы обычно берутся с трупов… ну, то есть от недавно умерших людей, и что иногда очень трудно найти такой, который бы подходил пациенту… А! Вот и Шульцман ваш!
Зинаида Ивановна извлекла из недр архива довольно толстую папку.
— Вот: Шульцман Самуил Яковлевич. Правильно?
— Да, именно он мне и нужен. Вы позволите взглянуть?
— Конечно, пожалуйста.
Я открыла папку и первым делом попыталась найти там имя донора. Это оказалось совсем нетрудно. Практически во всех документах, кроме пухлой истории болезни, постоянно упоминались две фамилии: Шульцман и Новоселов.
— Подождите-ка… Новоселов… — задумчиво сказала Зинаида Ивановна. — Кажется, я припоминаю этот случай. Они ведь не были родственниками?
— Нет, не были.
— Вот, вот! То-то я смотрю — что-то знакомое. Я помню, еще тогда девочки много говорили о том, что вот, мол, чужой, посторонний человек согласился передать свою почку… Ведь если пересадка происходила от живого донора, то обычно им был кто-то из родственников. Да и то не всегда можно было найти совместимых. А здесь — совершенно посторонние люди, и — стопроцентная совместимость. Все врачи удивлялись. Но это одно, а другое — то, что этот Новоселов согласился на такую операцию! Ведь Шульцман ему — никто.
