– Да, конечно, – механично ответила я, а у самой в голове крутились слова Каменкова о том, что, оказывается, в десятых числах февраля Гайворонского не было у его родителей.
А следовательно, алиби его рушилось окончательно! И, в совокупности с сегодняшним рассказом Каменкова, это давало дополнительные основания для моих подозрений. И все это было мне крайне неприятно! Я уже свыклась с мыслью, что вина Гайворонского – лишь в том, что он болен. И то, это не вина, а беда. А теперь я возвращалась к мысли, что человек этот может быть убийцей. Но скорбеть по этому поводу – совершенно нецелесообразно, а лучше поскорее найти факты, позволяющие либо построить против него железное обвинение, либо разрушить его окончательно.
– Слушай, Роман Евгеньевич, а как ты сам думаешь – где мог находиться тогда Гайворонский? Все-таки, вы с ним достаточно откровенно общаетесь...
Каменков бросил на меня быстрый взгляд, глубоко затянулся и пожал плечами:
– Сам ума не приложу! Хотя, можно спросить у него.
Он взглянул на часы. Я поднялась и позвала Гайворонского. В кухню вслед за ним прошли и Заботкины, и Маргарита.
– Всеволод Олегович… – начала я.
– Таня, извини, ради бога, – быстро поднялся со стула Каменков, – мне еще в одно место нужно, у меня с человеком встреча, прошу прощения, надеюсь, что я помог вам... Да к тому же здесь уже и народу многовато собралось, не хочу вам мешать... Сева, Маргарита, до свидания, я как-нибудь загляну на днях вас проведать.
Он проговорил все это на одном дыхании и торопливо прошел в коридор, снимая с вешалки свой плащ. Я подумала, что ему не хочется присутствовать при допросе Гайворонского, которого он сам невольно лишил его алиби. Поэтому я махнула психологу на прощание рукой и переключила свое внимание на директора музея.
После общения с Заботкиными, которые, узнав о диагнозе Гайворонского, видимо, стали держаться с ним куда более осторожно и мягко, Всеволод Олегович выглядел успокоившимся. Он уже не проявлял приступов агрессии по отношению к своим давним друзьям и даже пытался неуклюже шутить по поводу того, что «еврейская парочка» не попросила у него халявного чаю.
– Всеволод Олегович, – прервала его я. – У меня к вам важный вопрос. Где вы были в десятых числах февраля?
– У вас провалы в памяти, девушка, – окинув меня взглядом сверху вниз, ответил Гайворонский. – Вам моя супруга уже объяснила: я был у своих родителей!
– А я располагаю сведениями, что вас там не было, – твердо заявила я. – Более того, ваши родители сильно удивились, когда узнали, что вы, оказывается, прожили у них неделю в прошедшем феврале!
Это уже был чистый блеф с моей стороны. Естественно, я не звонила родителям Гайворонского и строила свое обвинение только на словах Каменкова.
– Кто вам дал адрес моих родителей?! – вознегодовал Всеволод. – Кто вам дал право тревожить пожилых людей по вашей прихоти?!
– Я не тревожила ваших родителей, эту информацию мне сообщил господин Каменков.
– Ах, Каменков! Этот... Этот... – Гайворонский никак не мог найти подходящего эпитета для психолога. – Этот жалкий болтун! – наконец выдал он. – Это все ложь! Клевета! Грязный вымысел! Почему он сразу после этого ушел?! Почему не бросил мне этого обвинения в лицо? Потому что он знает, что я вмиг его опровергну!
– Опровергните, – предложила я ему.
– Я заявляю вам, что был у родителей, – только и сказал Всеволод Олегович.
Я вздохнула и начала атаку:
– Вы знаете, мне и в самом деле крайне бы не хотелось тревожить ваших родителей. Но боюсь, что в результате столь упорного отрицания очевидных фактов вы добьетесь лишь того, что их потревожат еще больше. С помощью милиции.
– Я слышать об этом не желаю! – встал в гордую позу Гайворонский. – Вы не посмеете этого сделать, вы, пародия на Настю Каменскую!
Я пропустила это сравнение мимо ушей и твердо ответила:
– Насчет того, что я не посмею этого сделать, вы ошибаетесь. Сделаю, и немедленно! И ваши замечания насчет того, что у вас не работает телефон, вам не помогут. В эпоху мобильных систем это звучит просто наивно.
Я достала мобильник с намерением позвонить Мельникову и выяснить номер телефона родителей Гайворонского.
– Как зовут родителей Всеволода Олеговича? – обратилась я к Заботкиным.
Максим раскрыл было рот, чтобы продемонстрировать свою осведомленность, но Гайворонский, подскочив к нему, шлепнул ему по губам ладонью. Заботкин дернулся и вскочил на ноги.
– Сева! – отплевываясь, только и проговорил он.
Вслед за мужем вскочила и Марина, с горящими глазами она бросилась к Гайворонскому. Спокойно сидевшая Маргарита встала и быстро открыла маленький шкафчик.
– Идиот! – в сторону сказал Заботкин.
Он усадил Марину обратно и на всякий случай сжал в руке лежавший на столе половник. Маргарита накапала супругу успокоительное и протянула ему стакан.
– Я не буду это пить! – презрительно взмахнул рукой Гайворонский. – Эта женщина пытается меня отравить! Мало того, что она все эти годы травила меня мясом, зная, что это яд, так теперь она хочет напоить меня этой отравой!
– Сева, это лекарство, – мягко сказала его жена. – Выпей, тебе станет лучше...
– Я не буду это пить!!! – заорал Гайворонский. – И вообще... Я объявляю голодовку!
В кухню заглянул испуганный Альберт.
– А вам что здесь нужно, милое дитя?! – вытаращил на него глаза отец. – Где двадцать страниц перевода?
– Я все сделал, папа, – еле слышно ответил мальчик. – Я как раз думал, может быть, ты проверишь?
– Теперь вы будете делать по сто страниц перевода в день! – неожиданно обратился Гайворонский к сыну на «вы». – По сто страниц! И не с английского, а с немецкого, потому что это – язык ваших предков! А к тому же и с иврита, потому что на нем говорил Лева Марков! А еще вы займетесь борьбой сумо и вышивкой крестиком! Потому что я не могу допустить, чтобы потомок Виттельсбахов вырос негармонично развитой личностью! Я намерен завтра же купить вам пианино! Вы займетесь музыкой! В приличных семьях мальчики должны уметь сыграть любую фугу Баха с листа!
Услышав последние фразы Гайворонского, Марина потерянно взглянула на мужа, а потом – на меня. Она тихонько толкнула Максима в бок, и тот вполголоса обратился ко мне:
– По-моему, ему нужно или снотворное принять и лечь в постель, или... вообще... Требуются более радикальные меры.
– Пожалуй, вы правы, – так же тихо ответила я, пока Гайворонский продолжал стращать мальчика новыми перспективами.
Я подошла к Маргарите и кое-что сказала ей на ухо. Та согласно кивнула и пошла к шкафчику. После этого я шепотом поделилась своим планом с Заботкиными, и те тоже его приняли.
Когда Гайворонский устал от собственных излияний, Максим с Мариной крепко ухватили его с двух сторон под руки, а подошедшая сзади со шприцем в руках Маргарита быстро спустила его брюки и ловко всадила ему укол в мягкое место. Гайворонский заверещал, но было уже поздно. Он оглядел всю компанию тяжелым взглядом и промолвил:
– Вы все за это ответите. Придет Зигфрид, и вы провалитесь в Валхаллу! Вот Лева приедет – он вам всем покажет! А Чаша Грааля все равно у меня! Это моя чаша! Это моя чаша!
Извергнув весь этот бред, он обессилено рухнул на стул. Буквально на глазах он становился вялым и заторможенным, больше он не кричал и не пытался проявлять агрессивность. А еще через десять минут Максим с нашей помощью препроводил Гайворонского в спальню и уложил его в постель. После этого все вздохнули с облегчением.
– Все, я его теперь никуда не выпущу, – горестно проговорила Маргарита, стоя в коридоре.
– Это весьма разумно, – согласилась я. – И лучше бы вам все-таки вызвать врача.
– Я позвоню своей подруге, – кивнула Маргарита.
– Мы просим прощения, – выступила вперед Марина, – если мы как-то спровоцировали все это... Мы больше не станем его тревожить.
– Да. Нам пора, – согласился Максим, подавая жене пальто.
Они вместе со мной вышли из квартиры Гайворонских, и я предложила Заботкиным подвезти их. В машине Максим спросил:
– И что теперь? А если это, и правда, он?
– Я думаю, сейчас нам лучше немного подождать, – задумчиво ответила я.
Я чувствовала себя предельно уставшей. Причем, не столько физически, сколько эмоционально. Все-таки, господин Гайворонский со своим психозом – явление очень сильное! Я наслаждалась тишиной, сидя на кухне с чашкой кофе и стараясь ни о чем не думать. И, тем не менее, мысли сами приходили ко мне. Видимо, дальнейшие мои действия будут выглядеть так: Гайворонского надо сдать в милицию, а они, в свою очередь, переадресуют его в известное медицинское учреждение. И на этом – закрыть дело. Неясны, правда, его мотивы... И более того, такое преклонение убийцы перед жертвой... Впрочем, этих сумасшедших фиг поймешь! И все же, меня не покидало смутное ощущение, что я не до конца проработала это дело.
