- Боишься ты его, пава, - вставил насмешливо Костя. - Как же, фициантка... - передразнил он ее. - Вот и помалкиваешь.
- Это с чего же боюсь я, - так и вскинулась девушка. - Он дядька не страшный.
- Не страшный, а велел помалкивать, что видела. Ты и молчишь. Сказал он тебе, что не твое это дело, Аполлинария. Затаскают по судам... Так ведь было?
Она нагнулась к корзине, поволокла ее было к порогу. Он перехватил ее руку, близко глядя в черные неласковые, пугливые опять глаза, тихо и внушительно проговорил:
- Кланяться тебе ему не надо, Поля. Недолго им, нэпманам, осталось. Разгоним их. И бояться ему надо тебя. Потому что мы пролетариат, а наша власть пролетарская. Поняла? Значит, хозяин страны ты, а не Синягин.
- Я - хозяин, - откинулась она вдруг, захохотала задорно, махнула рукой в него с недоверием и замолчала.
- Видела я, как лежал тот дядька на снегу, - призналась нерешительно, все еще в душе колеблясь, наверное, признаваться или нет. - И еще видела одного. Он такой тонкий, лицо воротником прикрыто, шапка на голове.
- А лица не запомнила?
- Нет, не приметила...
- Ты вот что, Поля, - может, увидишь его снова, скажи нам. Ну ко мне, значит, приходи. Где уголовный розыск, ты знаешь. А помогать милиции - это помогать нашей Советской Республике. Ты понимаешь это?
Она все так же нерешительно кивнула головой, а он торопливо добавил:
- Да и я рад буду тебя видеть...
Что заставило сказать вот эти слова? Как будто кто за него проговорил их. Даже опустил голову, чтобы она не видела смущения на лице. А она изумилась, чуть не шепотом спросила:
- Так уж и рад?
- Конечно... Давай я тебе помогу поставить корзину.
Он вытащил корзину на улицу, поставил на сани и пошел следом за ней, глядя, как остаются на снегу глубокие, поблескивающие сливочным маслом следы от железных полозьев. Возле ворот стоял грузчик, перетаскавший, как видно, все добро в пекарню, курил цигарку и пристально следил за их приближением.
- Это кого же ты подцепила, девка? - закричал пьяным голосом. - Что это за детина?
Она промолчала, а он с грустью подумал: жить в таком вот вертепе, возле этого дома, за которым недобрая слава. Оглядел ее - невысокая, в худеньком пальтеце, ботинки мужские, чулочки пробитые кой-где - нет времени, видно, даже заштопать, а ноги, поди-ка, леденеют там, на льду. И еще подумал: свернуть бы сейчас не к Волге - вот в этот переулок. Там несколько улиц, площадь, берег реки. И дом, где он живет, где в комнате хозяйничает вчера приехавшая на рождество в город мать.
"Это Поля".
"Кто это такая Поля?"
"Сирота она. А еще - свидетель по делу об убийстве конторщика. Одеть бы ее потеплее, чтобы не мерзла там, на льду Волги..."
- На работу бы тебе, на фабрику, - забрав у нее веревку, сказал он. Она, покорно выпустив руки, сунула их в карманы, пройдя несколько шагов, сказала грустно:
- Кто меня возьмет... Не сумею я с машинами-то...
Сколько повидал он таких девчонок, по сиротству попадавших в город. Что ждет ее впереди, в этом дворе, где пьяный грузчик, где дом, населенный социально опасным элементом?
- Ты, смотри, держись, Поля, - попросил со строгостью отеческой, удивляя самого себя. - Покрепче стой на ногах. А на фабрику устрою я тебя. На табачную, говорят, скоро будут набирать вторую смену рабочих. Вот и замолвлю о тебе словечко. Есть там у меня знакомый, в уездной милиции служил раньше. Поможет непременно. В комсомол вступишь, заживешь по-пролетарски, по-хорошему.
- Ладно, - ответила она, и в голосе ее он уловил искреннюю радость, и сам обрадовался, подмигнул ей, бойко хрустящей рядом по снегу башмаками.
- Ну, а теперь пойду я по своим делам...
Она перехватила веревку санок, потянула их к спуску. Шла, не оглядываясь, осторожно переступая сугробы и льдины, к Волге, где на берегу, у ледяных закраек, кланялись с богомольной истовостью студеной воде черные фигуры горожанок.
19
Как возник тайный биржевой комитет? В двадцать третьем году, летом, на квартиру к Трубышеву пришли трое в низко надвинутых на глаза картузах. Предъявили ордер на обыск. Искали какое-то оружие. По сведениям милиции, дескать, здесь в переулке кто-то стреляет в граждан из винтовки или там из нагана. Ушли, забрав с собой семь с половиной аршин мануфактуры и около двухсот миллионов денег старыми знаками. Выяснилось, что были это налетчики. Вот тогда впервые познакомился Викентий Александрович Трубышев с инспектором Пахомовым. Высокий парень в простой косоворотке, застегнутой на все пуговицы, в выгоревшей фуражке, в поношенном пальто ходил по комнатам, осматривал их.
Паркет в комнатах пора было перебирать, он хрустел, и казалось, что не деревянные брусочки под ногами, а первый и тонкий лед реки.
От деревьев сада в комнатах было сумрачно. Мерцали, как горели тихим бездымным пламенем, подсвечники на крышке рояля, смотрели со стен, с картин пышногрудые дамы с лучистыми глазами, баюкающие на руках младенцев с ангельскими личиками; падали крылья ветряков в черном буйном небе, морские волны взлетали под потолком. Тяжелый письменный стол с мраморным прибором, медными чернильницами, с ящиками, выдвинутыми налетчиками, был густо залит чернилами. На полу в ванной мыльницы, гребенки, полотенца, мочалки - налетчики и здесь даже поискали: нет ли бриллиантов или золотых монет.
Жена сидела в кресле, опустив голову на ладонь, погруженная в полуобморочное состояние. На кухне возилась прислуга - старушка: шаркала красным кирпичным порошком по кастрюле, что-то при этом потерянно бормоча. Дочери тоже сидели в креслах.
- Это что же, - не выдержал Викентий Александрович, - так и впредь при новой власти будет. Приходи и грабь...
- Викентий, - простонала жена. - Помолчи, бог с ним и с добром...
- Добро вам будет возвращено, - сказал инспектор. - Когда - не говорю. Но постараемся быстро.
Через два дня Викентия Александровича вызвали в уголовный розыск. В комнате напротив инспектора сидел парень, похожий на одного из тех, что приходил с липовым ордером.
- Не признаете такого? - спросил инспектор, показав на парня. Должен быть один из трех...
Да, он самый, Викентий Александрович мог поклясться в этом. На подбородке царапины, щека искривлена. Тогда он чихал без конца, и сейчас захотелось сказать:
- Ну-ка, милок, чихни, и тогда я тебя совсем узнаю... Но он помотал головой, разглядывая старательно и долго парня.
- Нет, такого там у меня в квартире не было.
- Вы точно говорите? - нахмурился Пахомов. У него была манера, видимо, сближать брови над переносицей, вырастал бугор, врезались тогда к глазам маленькие морщинки. Плоские щеки, кажущиеся даже прозрачными, покраснели, их зажгло, наверное, потому что он потер их ладонями, взглянул на парня:
- Ну, а ты, Рундук, не помнишь этого дядю?
Рундук потряс головой. И тогда Пахомов усмехнулся как-то нехотя, растягивая рот, ловя краешками губ потухшую папиросу:
- У обоих, видно, пропала память. Ладно, - обратился он к Викентию Александровичу. - Там, внизу, в камере вещественных доказательств, возьмете свою мануфактуру. Денег сохранилась только половина, к сожалению.
Викентий Александрович и тому был рад. Он ушел, унося с собой мануфактуру, набив карманы деньгами. Казалось бы, и все. Но еще через пару дней в трактире "Хуторок", куда переезжал, бывало, на пароходе Трубышев выпить бутылку пива или же лафитник портвейну, подсел за его столик сам хозяин Иван Евграфович, с которым был давно знаком. Потолковали о том о сем, а после старик, уважительно похлопав по руке посетителя, шепнул:
- А про вас хорошо говорили...
Кто это говорил хорошо и где? На это старик засмеялся только, потом признался:
- Здесь вот сидели двое.
И Трубышев понял, что благодарность каким-то образом успела дойти от того, с царапинами на подбородке. Он пожал в растерянности плечами. Право, лучше бы ему признаться надо было в тот день в комнате губрозыска. Только с того и начался близкий разговор трактирщика с кассиром фабрики. Нет, те трое выпали потом из поля зрения. Они к открытию тайной товарной биржи никакого отношения не имели. В номере на втором этаже за бутылками вина, за хорошей закуской, за чайком из самовара родилась идея у Викентия Александровича открыть тайное дело. А как? А очень просто. Пожаловался Иван Евграфович на то, что недостает ему хорошей рыбки. Щука там или лещ уже старо для тонкого посетителя. Ему бы осетрины, или там красной рыбы, или икры паюсной. А она под Астраханью. А под Астраханью жил у Викентия Александровича племянник, механик на пароходике, бегающем от берега к берегу.
- Рыбка будет, - пообещал, уходя из номера. - Но комиссионные...
Комиссионные пошли сразу же. И те первые деньги с рыбки как обожгли Викентия Александровича. Да, есть губернская официальная товарная биржа, а если они свою, для частной торговли? А? Каково? Комиссионные. Очень просто пойдут деньги в карманы. А потом они уже вдвоем решали, как достать в Петрограде муку на Охте для Синягина, для Дымковского в Иваново-Вознесенске мануфактуру, для бывшего завода Либкена, где шпиговалась теперь колбаса частника Шашурова, ворвань и крахмал.
