думает, что знает, из другой, из прежней жизни, может, с тех еще пор, когда работал в школе, потом выгнали, любопытные, безжалостные взгляды детей, ощущение, как стая клюет острыми клювами. Вперились, уставились. Может, она у меня и училась, лица-то меняются. Средняя школа Св. Игнасия. Выгнали. Уволили. Внезапно. Назад пути нет. Преподавание запретить. Волчий билет. Отобрали прежнюю жизнь. Все стало ясно. Внезапно понял — да, я одинок, одиночество гонит меня по пустынным улицам, одиночество гонит вперед, им дышу, им питаюсь, им пока еще жив.
Жалят горячие струи воды. Стою под душем, запрокинув голову, подставив струям лицо. Блаженство, блаженство и счастье, вся грязь смыта, содрал, отскреб, отскоблил, все запахи, вся вонь, кровь, крики, содрогания, все бурлящим мыльным водоворотом ввинтилось в сливное отверстие и уплыло по невидимым темным трубам. Чистый запах мыла, праздник отмытой кожи. Щекочет ноздри белый запах мыла. Доспехи плоти, поверх них колючая проволока черных волосков. Чист, полон жизни, полон жара, мое одиночество привело к любви, вот для чего я родился. Содрать, снять, смыть все лишнее. Обнажаешься — и понимаешь это.
Перевод: Вера Полищук
Joyce Carol Oates. «The Skull», 2002.
Вопреки общераспространенному мнению, человеческий череп — не единая кость, формой похожая на шлем, а восемь соединенных вместе костей, лицевая же маска — четырнадцать соединенных вместе костей, и вот все они у жертвы были раздроблены тупым инструментом, раздроблены, вогнуты и пробиты, точно неведомый убийца хотел не просто прикончить свою жертву, но стереть ее с лица земли. На осколках черепа не осталось никаких волос, ибо не осталось черепа, который мог бы их удержать, однако со скелетом вместе нашли выцветшие от солнца их клочки каштанового цвета и теперь доставили ему в отдельном пластиковом пакетике. Поскольку полусгнившие лоскуты, тоже найденные на месте преступления, явно были остатками женского платья, жертву постановили считать женщиной. Женщиной или девушкой.
— Головоломка. Причем, трехмерная.
Он улыбнулся. Головоломки он любил с детства.
* * *
Старым он не был. Старым не выглядел, по-стариковски себя не вел и не считал себя стариком. Однако знал, что другие завидовали и хотели видеть его старым, — и это приводило его в ярость. Одевался он с шиком. Часто его наблюдали в темных свитерах с воротниками под горло, в винно-красном кожаном полупальто, спускавшимся ниже колен. Когда на улице теплело, он носил расстегнутые у ворота рубашки, иногда — футболки, выгодно подчеркивавшие его развитые руки и мускулатуру предплечий. После пятидесяти волосы начали редеть, поэтому он просто-напросто стал бриться наголо: голова была оливкового оттенка, пронизана венами, походила на воздетый мужской орган, пульсирующий силой, неистово и добродушно. Не замечать Кайла Кэссити и не реагировать на него было невозможно; называть такого человека «пожилым» не поворачивался язык. Нелепо и унизительно.
Теперь ему было шестьдесят семь — на них он себя и чувствовал. Приходилось признать — в молодости он частенько игнорировал старших: принимал их как должное, списывал за ненадобностью. Сам Кайл Кэссити, конечно, теперь был совершенно другим стариком. С ним никто не сравнится.
Изгой, думал он сам. Неклейменый. Родился в 1935 году в Харрисберге, штат Пенсильвания, всю жизнь прожил в Уэйне, штат Нью-Джерси, уникальный и незаменимый.
Для многочисленных родственников он всегда был загадкой: щедрый в пору семейных тягот; в прочие времена — далекий, безразличный. Это правда — репутация у него была отчасти бабника, до последних лет, однако он оставался верен одной-единственной, преданной ему жене четыре десятка лет. Его трое детей, пока жили дома, всеми силами боролись между собой за его внимание, однако любили его, можно даже сказать — обожали, хотя повзрослев стали ближе к матери. (Вне брака, о чем его семье известно не было, у Кайла был еще один ребенок — дочь, которую он никогда не знал.)
В работе своей доктор Кайл Кэссити тоже был изгоем. По штату — старший преподаватель университета Уильяма Патерсона в Нью-Джерси, он мог преподавать как на вечерних курсах для взрослых в обычной дневной средней школе, так и вести скульптурную мастерскую в школе искусств или семинар для старшекурсников в колледже здравоохранения, образования и точных наук. Среди его ученых степеней значились антропология, социология и судебная медицина; он по году учился и в медицинском, и в юридическом институтах. В университете Патерсон он разработал курс, который назывался «Социология „преступности“ в Америке»: на него записалось аж четыреста человек, пока профессор Кэссити, ошеломленный собственной популярностью, не отменил его вообще.
В Нью-Джерси он был известен как эксперт, выступающий свидетелем обвинения, и постоянный консультант Департамента судебной медицины штата. О нем часто писали в газетах очерки; в «Ньюарк Стар-Леджер» на первой странице даже напечатали его фото с броской подписью: «Скульптор Кайл Кэссити борется с преступностью кончиками пальцев». Скульптуры свои он раздавал направо и налево — частным лицам, музеям и школам. Бесплатно читал лекции по всему штату.
Как ученый, сентиментален он совершенно не был. Знал, что в своем биологическом виде человек мало что собой представляет; самое главное — выживание вида целиком. Но будучи судебно-медицинским экспертом, всегда сосредоточивался на конкретном человеке: на уникальности жертв преступлений и уникальности тех, кто эти преступления совершал. Если есть жертва, значит, есть и преступник или преступники. Все предельно ясно. Как доктор Кайл Кэссити, он работал с останками жертв. Те часто бывали совершенно разложившимися, изувеченными, изломанными, казалось бы, не только воссоздать по ним ничего нельзя, но и идентифицировать их вообще. Однако, работа ему удавалась, и с годами он становился все лучше и лучше. Хорошие головоломки он любил. Такие, которые не мог решить никто, кроме него, Кайла Кэссити. Смутных, безликих, пока безымянных злоумышленников он считал своей дичью, на которую не только мог, но и имел право охотиться.
* * *
А череп… череп! Ну и каша. Кайл никогда не видел настолько перемолотых костей. Сколько же мощных ударов понадобилось, чтобы череп, лицо, живой мозг превратить в эти осколки? Кайл попробовал представить себе: двадцать? тридцать? пятьдесят? Так и кажется, что преступник был в бешенстве. Лучше думать о безумии, чем о холодном методическом расчете, с которым убийца крошит череп жертвы, ее лицо, зубы, чтобы невозможно было потом опознать.
Не осталось, конечно, никаких кончиков пальцев… то есть, отпечатков пальцев. Открытая кожа жертвы, разумеется, давно сгнила на костях. Тело бросили в поле за гравийным карьером у Томс-ривер на юге штата, в получасе езды от Атлантик-сити, где-то в конце весны — начале лета. Кости растащили дикие
