Джойс Кэрол Оутс - Джойс Кэрол Оутс

могло в Атлантик-сити надоесть, и они бы в Лас-Вегас уехали. Или в Мексику на машине. Сабрина всегда говорила, как ей Мексику хочется посмотреть. А теперь… теперь вот уже всё…

Миссис Джексон захлопнула альбом — неловко, несколько снимков выпорхнуло на пол.

— Видите, офицер, может, все так бы и осталось, как шло. Сидели бы и ждали: вот-вот Сабрина наша объявится. А такие, как вы, ходят тут, вынюхивают, «расследуют», печатают в газетах всякие ужасы про мою дочь, я даже не понимаю, зачем сейчас на вас время трачу, да и кто вы вообще такой.

Кайла этот монолог застал врасплох. Миссис Джексон вдруг обернулась совершенной фурией.

— Я… простите, мне только хотелось…

— Так вот — не нужно нам ваше сочувствие. Сочувствие ваше проклятое нам ни к чему, мистер. Катитесь в свой Нью-Джерси, или откуда вы там еще, к чертовой матери, взялись, чтобы тут в жизнь к моей дочери влазить.

Глаза у миссис Джексон наполнились слезами, зрачки расширились. Она обвиняла его в чем-то. Казалось, до кожи на ее лице невозможно было дотронуться и не обжечься. Кайл был уверен. Что она не пьяна, иначе от нее бы пахло, но она могла наглотаться каких-то наркотиков. Метамфетамин в кристаллах — в таких богом забытых дырах Пенсильвании, как Истон это популярно. Кайл даже возмутился:

— Но миссис Джексон, вам и вашей семье же хотелось знать, разве нет? То есть, что произошло с вашей дочерью… — Он неловко умолк, не зная, как продолжить. А зачем им это знать? Ему бы самому на их месте хотелось?

С убийственным сарказмом миссис Джексон произнесла:

— Ох, ну конечно. Расскажите же мне все, офицер. Вы все ответы знаете.

Она тяжело поднялась на ноги. Ее незваному гостю пора уходить.

Кайл осмелился вытащить бумажник. Унизительно, но он решил во что бы то ни стало сохранить самообладание.

— Миссис Джексон, не мог бы я чем-то помочь? С расходами на похороны, я имею в виду?

Маленькая женщина с горячностью ответила:

— Не нужна нам ничья благотворительность! Мы и сами прекрасно справляемся.

— Это просто… в знак моей симпатии.

Миссис Джексон надменно отвернулась от суетливых пальцев Кайла, обмахивая лицо телепрограммой. Кайл вытащил из бумажника купюры — по пятьдесят, по сто долларов, — аккуратно и скромно перегнул их и положил на край стола.

По-прежнему негодующая миссис Джексон не стала его благодарить. Даже до дверей проводить его не потрудилась.

* * *

Где это он? Квартал убогих домишек в деревянных каркасах, с рядами террас. Северная окраина Истона, штат Пенсильвания. Середина дня: пить еще слишком рано. Кайл ехал по разбитой дороге, не очень понимая, куда. Нужно перебраться на ту сторону реки, а оттуда уже начнется шоссе на юг… В «7–11» он купил упаковку крепкого темного эля, въехал в заросший сорняками тупичок между кладбищем и съездом с трассы и открыл первую. Эль был как лед — даже лоб заломило, довольно приятно. Яркий и шумливый октябрьский денек, по остекленело-синему небу вприпрыжку несутся облака. Над силуэтами города — дымка оттенка табачной слюны. Разумеется, Кайл знает, где он, но это не так важно, как что-то другое, нечто решающее, к чему он пришел, — вот только припомнить, что же именно он решил, пока не получалось. Если не считать того, что он помнил — это важно. Если не считать того, что в молодости многие, казалось бы, важные вещи оказывались неважными, или не такими важными. Мимо на велосипеде проехала девчонка лет четырнадцати, за спиной по ветру летел хвост волос. В узких джинсах, с рюкзаком. Его она не заметила, точно он, вместе с машиной, в которой сидел, был невидим. Он проследил за ней глазами. Проследил, как споро она крутит педали — все дальше от него. Такая тоска, такая любовь залили ему сердце. Он следил, как девчонка исчезает вдалеке, и поглаживал бьющуюся жилку под самой линией подбородка.

Перевод: Максим Немцов

Случилось это в июне в самом начале нашего изгнания в Контракер. В смертной тишине мраморно-лунной ночи. Менее чем через десять дней после крушения наших жизней, когда папа, опозоренный, побежденный, выкорчевал свою семью из столицы штата и поселил в развалинах Крест-Хилла, поместья его деда в предгорьях хребта Шато. «Простите меня, дети. Верьте в меня! Я буду очищен. Я очищу себя». Мой тринадцатилетний брат Грэм, мучимый бессонницей, несчастный, мечется по первому этажу темного старого дома, точно леопард в клетке. В пижаме, босой, равнодушный к возможности расшибить пальцы о невидимые ножки стульев, столов, равнодушный к тому, что наверху в их спальне его младший брат Нийл, всхлипывавший, скрипевший зубами во сне, может внезапно проснуться, увидеть пустую кровать Грэма и перепугаться.

Равнодушный к тому, как его вызывающее поведение может расстроить наших родителей, только-только оправляющихся после явившегося таким ударом переезда в Крест-Хилл и унизительности их новой жизни. И днем, и ночью Грэм изливал свое негодование в словах — и высказанных, и невысказанных. «Мне здесь не нравится! Почему мы здесь? Я хочу домой». Грэм — бледный, избалованный, капризный, инфантильный даже для своего юного возраста: слезы злости и жалости к себе щипали ему глаза. Худенький, щуплый. Дома он почти все свое время проводил в кибер пространстве и в частной школе, где учился, дружил только с двумя-тремя такими же завзятыми компьютерщиками, как и он; и никогда не был физически развитым, или напористым, или смелым, как его старший брат Стивен. И вот теперь, дрожа от холода в своей тонкой бумажной пижаме, он бродит по комнатам обширного непривычного дома, унаследованного его отцом, бродит по этому полному сквозняков и высоких потолков старому дому, долго стоявшего заброшенным, будто это склеп, в котором сын своего отца, дитя изгнанника, он несправедливо заточен. В этот вечер наша мать пришла в наши комнаты поцеловать нас на сон грядущий, мама в светлом шелковом халате, ставшем очень свободным, так как она похудела, а ее чудесные волосы, прежде пышные, золотисто-пепельные, теперь подернуты сединой и неряшливо падают на плечи; она касается наших лиц худыми пальцами и шепчет: «Дети, пожалуйста, не будьте так несчастны, помните, мы любим вас, ваши отец и мать любят вас, так постарайтесь быть счастливыми здесь, в Крест-Хилле, постарайтесь уснуть в этих непривычных новых постелях ради нас». Грэм принял мамин поцелуй, но несколько часов пролежал без сна, и в его мыслях мешались