Ознакомительная версия.
— Да, конечно, помню! — кивнула Аглая с горечью.
— В стране царило почти полное безвластие, — продолжал Гектор. — В Нижнем, естественно, тоже. Полиция действовала из рук вон плохо, да еще ей мешали различные комитеты и партийные ячейки, которыми был наводнен город. Сормово кипело. Рабочих словно дикий, бешеный хмель обуял. Не зря нынче прозвучало имя Оськи Хмеля! Ведь именно в Сормове делал свою гнусную большевистскую карьеру Хмельницкий. Но однажды его чуть не схватили. Помог ему скрыться некий господин, а может, и гражданин, то есть товарищ, Орлов. Это был не кто иной, как Витя Офдорес. Он, видишь ли, решил выправить себе новые документы на русскую фамилию. Трудностей у него не было никаких, изготовителей фальшивых бумаг он знал множество.
— Красивую, однако, выбрал фамилию, — сказала Аглая. — Она бы тебе подошла. Ты в профиль на орла похож. Или на коршуна. На хищную птицу, словом.
— Станешь тут похожим на хищную птицу, от такой жизни! — криво усмехнулся Гектор. — И все же я не Орлов. У меня другая фамилия. Но она тут неважна. Знаешь, лучшим другом моего отца был адвокат-еврей. Он часто шутил: в этой жизни, мол, везет только тем, кто носит фамилии Голд, Берлянт или Шмок! Голд по-еврейски золото, берлянт — бриллиант, шмок — то же самое на идиш. Если учитывать, что я столько сил и жизней положил ради чертовых бабочек Креза, мне бы очень пристало зваться Берлянтом. Или Голдом. Ведь золота в них тоже много — лапки, каркасы крылышек…
— А все же почему именно Орлов? — спросила Аглая.
— Ну, с одной стороны, все очень просто объясняется, а с другой — хитро, — усмехнулся Гектор. — Оф дореспо-еврейски значит — хищная птица. Конечно, хищных птиц много. Витя выбрал именно орла потому, что унаследовал бабочек Креза, в которых было много уникальных бриллиантов. А в царском скипетре был укреплен знаменитый бриллиант «Орлов», некогда подаренный Григорием Орловым императрице Екатерине. Он ведь тоже был помешан на драгоценностях, так же как и Крез. Вот такая связь. Впрочем, новая фамилия Вити не играет никакой роли.
Рассказчик умолк на минутку.
— Итак, Орлов… Нет, я не могу называть его новым именем. Офдорес — он и есть Офдорес! Итак, Офдорес спрятал Хмельницкого. Очень странный шаг, да? Но Витя вообще непростой человек. О нем ходили самые невероятные слухи: то говорили, что он был осведомителем полиции, то что сотрудничал с большевиками и даже финансировал какие-то их аферы… Я в то время мало бывал дома, тоже был опьянен грядущим переворотом… — На лице Гектора мелькнул стыд. — Тогда мы не знали, во что большевики превратят Россию. Я проклинаю себя за то, что наша партия помогала им! Но вот настал Октябрь, и воцарилась новая власть. Хмельницкий оказался в числе самых значительных лиц губернии. И первое — первое! — что он сделал, это устроил облаву на Офдореса. Витю травили, как бешеного пса. Я был тогда в Нижнем и все видел. Думаю, несколько тысяч человек участвовали в операции, преимущественно отряды рабочих боевиков, пригнанные из Сормова. Были также красноармейцы, преданные Хмельницкому красные латыши, которые орудовали тут вовсю, были матросы. Офдорес просто не мог уйти! И не ушел. Его схватили, а при нем были бабочки Креза.
Аглая тихо ахнула.
— Офдорес ожесточенно сопротивлялся и был застрелен. Тело его сбросили в Волгу. Хмельницкий мог торжествовать победу. Он жил тогда в доме одного из бывших нижегородских воротил на Верхне-Волжской набережной, ел и спал, не выпуская из рук шкатулки с бабочками. Дом находился под самой строгой охраной, семью хозяина, разумеется, выселили. Хмельницкий находился в доме один — он никому не доверял. Могу себе представить, какие его одолевали муки! Ведь весь город знал, что он завладел знаменитыми драгоценностями. Стало о том известно и в Москве, и в Петрограде. Хмельницкий попался в ловушку собственной удачи и теперь никак не мог утаить бабочек для себя. Он метался по дому, как зверь в клетке, и тень его металась по занавескам.
— А ты откуда знаешь? — остро глянула на него Аглая.
— Наблюдал за ним, — просто сказал Гектор. — Видишь ли, дом моего отца стоял по соседству с тем зданием. Я знал, что утром особая комиссия ювелиров должна приступить к описи бабочек, я и не сомневался, что Хмельницкий непременно попытается обокрасть свое любимое государство рабочих и крестьян и утаить для себя хотя бы часть сокровищ. Но я не дал ему такой возможности. Перед рассветом, около четырех утра, я забрался на крышу и проник в дом через каминную трубу.
— Только не говори, что дом того богача строил тоже ты! — всплеснула руками Аглая.
— Хорошо, не скажу, — усмехнулся Гектор. — Я и в самом деле не имел к его строительству никакого отношения. Но мой отец был самый знаменитый в Нижнем инженер-печник и знаток каминного дела. У него хранились чертежи отопительных систем очень многих домов. Я нашел то, что мне нужно, и сделал то, что был должен сделать.
— А Хмельницкий видел тебя?
— Разумеется, нет, хотя это угнетало меня. Ведь я хотел конфисковать у него драгоценности как представитель своей партии! А поступил как обычный вор: вылез из камина, оглушил его, связал, забрал шкатулку с бабочками и исчез тем же путем, каким пришел. Правда, я оставил записку, мол, сокровища пойдут на борьбу против большевиков. Я хотел отвезти камни в Москву, Марии Спиридоновой, нашим товарищам, чтобы закупать оружие, организовывать отряды сопротивления режиму, который становился все более пугающим и жестоким. Драгоценности должны были обеспечить успех нашего переворота. Но мне не повезло. В ту минуту, когда я спускался с крыши, меня заметил охранник и подстрелил. Я убил его и смог добраться до дому, но рану мою было не скрыть. Отец… отец пришел в ужас, и мне пришлось довериться ему. Но он не мог оставить меня в доме раненого, потому что опасался предательства прислуги, и тайком увез в деревенский дом, ты помнишь его. — Гектор усмехнулся. — О его существовании мало кто знал. Однако мы боялись, что на нас набредут патрули, какие-то красные отряды, которые шатались ночью по городу и окрестностям, грабя все, что попадалось на пути. Мы не взяли с собой коллекцию, а спрятали ее в нашем городском доме (там было меньше тайников, чем в загородной усадьбе, но тоже немало, преимущественно в двойных стенках печей и каминов — отец любил устраивать их, от него я и унаследовал эту любовь). Мы не сомневались: никто не узнает о том, что я замешан в ограблении Хмельницкого, поскольку находился в Нижнем на нелегальном положении.
Настало утро. По городу разнесся слух о том, что на представителя Советской власти совершено нападение бандитами, то да се. Хмельницкого не поставили к стенке только потому, что он в свое время оказал очень ценные услуги Троцкому, вот тот и приложил все усилия, чтобы приглушить шум. Распустили слухи, будто стоимость украденного не столь уж велика, так что беспокоиться не о чем. Прошло несколько дней. Мы с отцом носу не показывали в город, он уволил всю прислугу и распустил слух, что уехал в Арзамас, где у нас тоже был дом. На самом же деле мы отсиживались в деревне. Кроме нас, там жили старая кухарка Ольга Трофимовна Селезнева и ее внучка Наташа.
Аглая подавила вздох. «Наташа…»
Гектор между тем продолжал:
— Двум женщинам мы доверяли безоговорочно, они были почти родные нам люди. Ольга Трофимовна помнила еще моего деда, обожала и отца, и меня. Наталья была незаконнорожденной, мать ее, так же как и моя, умерла от родов. Она была мне в детстве вроде младшей сестры, потом я заметил, что она влюбилась в меня.
— А ты? — не удержалась от вопроса Аглая. И тотчас отругала себя за неуместное любопытство.
Гектор угрюмо смотрел в медленно меркнущую голубизну небес.
— Я не знаю. Она была такой смешной и тощей девчонкой… а потом стала красавицей. Разумеется, я не без глаз и видел, как она хорошела с каждым днем. Но мне было… честно говоря, мне было не до нее! За Наташей ухаживали какие-то молодые люди, даже господа, а я… Меня вечно не было дома. Я тонул в своей работе, в своей борьбе. Нужно было нечто большее, чем просто смазливое личико, чтобы обратить меня к мыслям о любви, о женщине. Мои друзья, Костя и Федя, — он перекрестился, — называли меня схимником, монахом. Я не монах, ты знаешь, но Наталью не замечал очень долго… Но сейчас речь не о том. Из города до нас с отцом доходили только слухи, поэтому уж потом, через несколько месяцев, я восстановил примерную цепочку событий.
К Хмельницкому однажды тайно явился… не кто иной, как Витя Офдорес. Да-да, он самый! Оказывается, он не погиб, не утонул, а выплыл и выжил. Подозреваю, что Хмельницкий и помог ему спастись, что облава с самого начала была сложной интригой. Очень может быть, что у них были какие-то планы относительно того, как все же спрятать бабочек Креза от загребущих лап новой власти, но им помешал я, украв коллекцию. И вот сошлись два интригана, два очень хитрых человека, которых я ограбил, сошлись — и стали думать, кто мог устроить им такой афронт. Витя Офдорес был большим мастером дурачить полицию, а еще он кое-чему научился у следователей. И конечно же, он умел мыслить логически. Витя перечел мою записку и спросил у Хмельницкого, кого из эсеров Нижнего он знает. Тот назвал нескольких человек — в том числе и меня. Офдорес начал выспрашивать про каждого — и узнал, что мой отец живет по соседству, что он инженер отопительных систем. А грабитель-то появился из камина… Офдорес сделал единственный правильный вывод. В ту же ночь наш городской дом был подвергнут самому тщательному обыску. Ничего не нашли. Нас там не было — иначе убили бы, конечно. Тогда дом подожгли. Хмельницкий поджег, о чем я узнал только сегодня.
Ознакомительная версия.
