Ознакомительная версия.
– Что ты такое говоришь!
Какой гнев!
А следовательно, говорит Амалия именно то, о чем он сам думал… Вяземский был хорош. Молод, моложе Давида… Красив. Обаятелен.
Ловелас.
Некогда он и Амалии уделял внимание, но скорее уж по привычке, нежели из стремления завести роман. Он как раз предпочитал женщин замужних, связь с которыми была бы безопасной…
– Воркует, словно голубь…
Вяземский не отходил от Матрены Саввишны ни на шаг… улыбался… шутил, и, надо полагать, удачно, если она смеялась…
– И Грушевский рядом… но этого бояться нечего. Непроходимо глуп. И семейное состояние не способно исправить этого маленького недостатка…
Давид молчал. Но слушал… Хорошо, пусть слушает… и, быть может, поймет, насколь опасно иметь красивую жену…
Матрена была на вершине.
Ах, могла ли она, рожденная в крестьянской избе, проданная матушкой в услужение, решившая было, что жизнь ее предопределена до самой смерти, предположить, что однажды все переменится?
Ее первый бал… Не бал даже, просто званый вечер, для балов Матрена Саввишна еще не готова, если верить свекрови… Пускай себе старуха злобствует, ее недовольство ныне лишь в радость.
Матрена Саввишна смеется.
Счастлива она!
Несмотря ни на что, она счастлива!
Здесь и сейчас… Ах, как кружится голова! Не то от шампанского, которого ей дозволили выпить два бокала, – ей-богу, следят, как за дитем малым! Не то от обилия свечей и хрусталя… белизны и золота! Великолепия, которое прежде ей и представить было невозможно…
Сбылось!
Все сбылось!
И платье, краше которого не бывает.
И сама она, не холопка Матренка, но будущая графиня Бестужева… и поклонники… множество поклонников… и зря старуха кидает такие ледяные взгляды. Небось полагала, что Матрену не примут? А приняли! И с восторгом… Нет, женщины, конечно, были холодны, но то происходит единственно от зависти. А мужчины, те искренне выражали свой восторг… Давид, правда, мрачен, как и матушка его… а та толстоватая девица с блеклым лицом не отходит от него ни на шаг.
Амалия…
Конечно, Матрена Саввишна знает, кто такая Амалия… и знала, даже если бы свекровь не прожужжала этою Амалией все уши, рассказывая, до чего она мила, воспитана и идеальна… прочила ее Давиду в жены… Но теперь-то поздно… Непонятно только, что понадобилось этой девице подле Давида сейчас…
Гадости рассказывает?
Из мести?
Пускай… Матрена подумает об этом завтра, а ныне – ее вечер.
Но вечер, как и все иные вечера, хорошие ли, плохие, закончился… Было немного жаль, хотя Матрена, несомненно, устала. Оказывается, нелегкое это дело – быть хозяйкою бала… Ладно, пускай и не бала, и не совсем хозяйкою, но все равно…
И, поднимаясь в комнаты свои, она думала единственно о том, как избавиться от платья, которое больше не казалось таким уж чудесным, но было тяжело и неудобно. Горничная вытащит из волос шпильки, пройдется по тяжелой копне щеткой, изгоняя и усталость, и головную боль…
Вместо горничной Матрену Саввишну ожидал супруг. И был он мрачен… Вот ведь не хватало! Матрена Саввишна вовсе не настроена была на ссору…
– Я так устала! – искренне сказала она, коснувшись щеки супруга. Тот дернулся и… ничего не ответил. А еще намедни, когда Матрена пожаловалась на усталость – притомилась она целый день с латынью сражаться – он сел рядом и сам учить принялся… и еще велел чаю подать, хоть и время было неурочным. – Никогда не думала, что подобные вечера так утомительны! Еще немного, и я бы прямо там упала… а ты ушел…
Легкий упрек.
И вздох.
Обнять его, упрямого, набравшего в голову всяких глупостей… и думать не стоит, откуда возникли они, ежели вспомнить Амалию, которая от Давида ни на шаг не отходившую.
– Бросил меня одну и с ними…
Она не обвиняла, нет, слегка укоряла и жаловалась… В конце концов, он сам ведь ушел. А она? Разве она могла покинуть гостей? Неужели бы одобрила сие графиня Бестужева? Не она ли твердила о долге хозяйки, о том, что Матрена обязана каждому уделить внимание…
А теперь ее за то и упрекают.
Давид вздохнул.
– Извини.
– Мне было так страшно. – Матрена смотрела на мужа снизу вверх и надеялась, что во взгляде ее достаточно обиды, чтобы она не осталась без внимания. – Я постоянно боялась оступиться! Сделать что-то не так… Сказать не то…
– Ты была прекрасна, – со вздохом признал Давид.
– Я… им понравилась?
– Даже слишком.
А это уже ревность. Надо бы радоваться, что есть она, следовательно, муж любит. И прежде осознание этой его любви, а с нею и власти над Давидом, Матрену радовало, ныне же вызывало лишь досаду.
– Мне так тебя не хватало… – Матрена прижалась к мужу. – Больше не бросай меня… пожалуйста…
– Никогда. Клянусь.
Пустая клятва, но пускай, если ему станет легче.
– Завтра мы уедем, – добавил Давид, гладя жену по волосам.
Жену ли?
Кто эта совершенная женщина? Его ли Матрена, наивная и хрупкая, чудесная, как сказка… Куда подевалась она? Откуда взялась эта великосветская красавица, которую и вправду приняли… И почему-то осознание сего преображения Давида не радовало.
– Куда?
– В загородное поместье… Матушка считает, что тебя слишком рано выводить…
– Матушка, – странным тоном промолвила Матрена Саввишна. – Ежели матушка…
– Тебе стоит отдохнуть… и еще немного поучиться… Высший свет… неоднозначен. Порой неосторожное слово может спровоцировать скандал… а ты…
– Неосторожна в словах? – Матрена отстранилась.
– Немного. Твои поклонники… Это, конечно, естественно, что у красивой женщины имеются поклонники, однако…
Он запнулся, не зная, как объяснить. Слишком тонка грань, зыбка… и разве ему самому не доставляло удовольствие дразнить чужих мужей…
– Ты думаешь, что я… – Матрена задохнулась от возмущения.
Она очень надеялась, что возмущение это выглядит достаточно искренним. Старуха, значит… и Амалия, конечно, Амалия… Старуха рада будет спровадить Матрену подальше. Будь ее воля, она вовсе не выпустила бы Матрену из этого загородного поместья… а Давид и рад.
Ревнивый дурак!
Матрена не для того выбралась из одной деревни, чтобы оказаться в другой!
И что же делать?
– Нет, что ты… Конечно, нет. – Давид испытывал угрызения совести, потому как теперь подозрения его ревнивые выглядели и вовсе глупыми. – Но… послушай, дорогая… Тебя, пользуясь твоей наивностью, легко скомпрометировать… и тебе не хватает опыта. Знаний.
Он отпустил жену.
За городом им будет хорошо. Она вернется, та прежняя Матрена, которую он некогда полюбил. Сбросит эту неудобную маску, которая по неопытности ее маскою и выглядит…
– К следующему сезону мы вернемся…
…Нет, не желает она ехать… Не теперь, после собственного триумфа… Это несправедливо, но… Разве есть у нее выбор?
Пока нет.
Пока.
Человек крался.
Он точно знал, что квартира пуста, но все равно крался… Казалось, вот-вот дверь откроется и выглянет какая-нибудь любопытная старуха. Станет вопросы задавать.
У человека есть что ей ответить. Он вообще здесь по праву.
Но его запомнят. Расскажут кому… Нет, внимание сейчас ни к чему, но уж больно случай удобный. Все на похоронах. На поминках. Пьют за упокой Генкиной души, пусть горит он в аду, как и заслужил этот ублюдок.
Человек очень надеялся, что ад есть.
Он остановился перед грязной обшарпанной дверью.
Ключи из кармана вытащил. Только бы не сменил замок, с Генки бы стало. Но нет, попытки с третьей тот открылся, словно даже теперь Генка продолжал пакостить.
В прихожую человек скользнул бочком. И дверь прикрыл. Разуваться не стал… Он заглянул в зал.
Пусто, и хвоей пахнет. Стоят табуретки… В спальне та же пустота, равно как и в кабинете Генкином. Человек задернул шторы и только после этого включил ночник. Огляделся… а давненько здесь не убирали. Впрочем, Генка никогда не умел поддерживать порядок.
Ничего.
Все закончилось. Все почти закончилось…
Надо лишь найти письмо… и другие бумаги. Без письма никто не поверит… и где этот паразит его хранил? Человек принялся открывать ящики секретера один за другим.
Ознакомительная версия.
