Ознакомительная версия.
Мы окажемся бездомными.
Впервые в своей длинной истории Букшоу не будет в руках де Люса. Думать об этом просто невыносимо.
Я уже приблизилась к двери в будуар Харриет. Положила руку на зеленое сукно и тихо толкнула.
Дверь распахнулась беззвучно.
Внутри у изголовья гроба мерцала единственная свеча.
Отец стоял на коленях на молитвенной скамье, спрятав лицо в ладони.
Осмелюсь ли я?
Ступая с такой осторожностью, будто иду по разбитому стеклу, я двинулась по комнате.
Как обычно в опасных обстоятельствах, я начала считать шаги:
Один… два… три… четыре…
Я остановилась. Если отец опустит руки и откроет глаза, то сразу меня увидит. В неверном свете свечи моя тень танцевала на бархатных портьерах, черное на черном.
Пять… шесть…
Я протянула руку, коснувшись покрова, и села на корточки.
Мои колени тревожно хрустнули.
Пальцы отца опустились, и он открыл глаза. Он смотрел вправо от того места, где я скорчилась. Прислушался, повернул голову к двери, потом, видимо, решил, что это фитиль. Или скрипнуло дерево.
Он издал душераздирающий вздох и снова опустил лицо в сложенные ладони.
Он что-то зашептал, но я не могла разобрать слова.
Молился ли он богу?
Я не стала ждать, чтобы выяснить это. Его шепот замаскирует слабый шум, который я могу издать.
Я засунула руку под покров и медленно-медленно повела ей из стороны в сторону, нащупывая ведерко для угля.
Легкий стук ногтями сказал мне, что я его нашла.
Я передвигала пальцы, будто лапы паука, вверх по стенке ведерка, через край и внутрь в глубину.
Я подавила вздох облегчения, нащупав бумажник из промасленной ткани.
Он все еще там! Люди из министерства внутренних дел, видимо, были так заняты своим делом, что не захотели – или не додумались – обыскать комнату.
Медленно – очень медленно – я подняла бумажник, прилагая усилия, чтобы не издать ни малейшего скрежета. Вытащила его из-под бархатного покрова и, прикрывая его своим телом, начала медленно, словно краб, красться к выходу.
Но погодите! Будильник!
Я не могу оставить его в ведерке! Одно ведерко ничем не отличается от другого, но будильник меня выдаст.
Крадучись, я двинулась назад и снова начала осторожно копаться в ведерке. Если я трону что-нибудь не то и будильник сработает, мне конец.
Все равно что разряжать не взорвавшуюся бомбу. Придется полагаться исключительно на осязание.
Медленно… осторожно… аккуратно я подняла часы из их жестяной могилы.
Тишина была такой мучительной, что мне хотелось закричать.
Но через несколько секунд я уже снова была на пути к выходу.
Если отец меня сейчас обнаружит, я сделаю вид, что пришла составить ему компанию. Вряд ли он сможет возразить.
Но он не пошевелил ни единой мышцей. Когда на пороге я оглянулась, он все еще стоял на коленях с прямой, словно палка, спиной, склоненной головой и лицом, спрятанным в ладонях.
Это зрелище я никогда не забуду.
Я бережно прикрыла дверь, быстро миновала его спальню и выскользнула в коридор.
Через несколько секунд я вернулась в свою комнату.
Часы показывали четыре часа восемнадцать минут.
Мне потребовалось всего шестнадцать минут.
Шестнадцать минут? Такое впечатление, что прошли шестнадцать часов.
Где-то слили воду в унитазе, и древние трубы забулькали и лязгнули, словно цепи в далекой темнице. Букшоу пробуждался.
Ровно через десять часов я с семьей приеду в крипту Святого Танкреда на похороны матери.
Невероятно.
Сколько я помню, я жила в мире, где исчезнувшая мать была просто экзотическим фактом жизни. Но все должно измениться.
С этого дня я буду девочкой – а однажды, предположительно, и женщиной, – чья мать, как и у всех остальных, лишившихся родителей, лежит на церковном кладбище.
Ничего романтического.
Я буду просто еще одним заурядным человеком.
Ничего не попишешь.
Спальни в Букшоу, как я уже говорила, напоминают огромные сырые ангары для цеппелинов, особенно в восточном крыле, где отклеивающиеся обои, покрытые пятнами из-за влаги, пузырями выпирают на стенах, будто наполненные ветром паруса. В некоторых комнатах потолки оклеены обоями, которые свисают заплесневелыми сырыми мешками, напоминающими грозовые тучи, только зеленого цвета.
Никто никогда сюда не приходил, и только я один или два раза совала нос в зарастающую плесенью спальню в северо-восточном углу дома, которая, по каким-то давно забытым причинам, именовалась «Ангелами».
В ней не было ничего ангельского: ей намного больше подошло бы название «Грибы». Я точно знала, что части комнаты светятся в темноте из-за разнообразных биолюминесцентных грибов, радостно пожиравших гниющую деревянную обшивку.
Горящая свеча, которую я захватила с собой из лаборатории, мигала и трещала в продуваемом сквозняком коридоре.
Ржавая дверная ручка жутко скрипнула, и дверь, медленно открываясь внутрь, застонала.
Зловоние этого места ударило мне в нос, словно боксерской перчаткой. Надо действовать быстро.
Я потянулась к креслу времен Людовика какого-то, но оно рухнуло от прикосновения моей руки, точно как и викторианский шезлонг, который рассыпался пылью и личинками древоточца, когда я случайно его задела. Ничего не остается, кроме как вернуться в лабораторию за чем-то достаточно прочным, чтобы на него можно было встать.
Эсмеральда нетерпеливо переступала с ноги на ногу, когда я бросила в чашку Петри пригоршню корма, и она набросилась на него с яростью оголодавшего тиранозавра рекса, одного из ее далеких предков.
– Манеры, – напомнила я ей, хватая лабораторный стул, и оставила ее завтракать.
Вернувшись в комнату «Ангелы», я поставила стул подле камина прямо перед выступающей под углом частью стены, за которой был спрятан камин. Это место было более влажным, чем хотелось бы, но это единственный участок обоев в верхней части в пределах моей досягаемости. Однако промасленная ткань бумажника будет достаточной защитой на то короткое время, на которое я планирую его там оставить.
Не буду притворяться, что мне не хотелось прочитать завещание Харриет, но инстинктивно я знала, что это будет неправильно: непростительное вторжение в частную жизнь Харриет и отца, которое никогда, никогда нельзя будет оправдать. Кроме того, еще не время.
Когда я просунула бумажник в старый разрыв в обоях, он стал выглядеть просто еще одним выступом в комнате, в безопасности от министерства внутренних дел, от полиции и даже от моей собственной семьи.
Спускаясь со стула, я обратила внимание, что его ножки оставили следы в пыли – не говоря уже о моих собственных отпечатках.
Даже люди инспектора Хьюитта, детективы-сержанты Грейвс и Вулмер с первого взгляда в состоянии определить, что некто в туфлях размером с те, что носит Флавия, стоял на стуле на четырех ножках в этом самом месте и, вероятно, легко догадается, докуда я могла дотянуться.
У меня не было времени раздобыть свежую пыль, чтобы скрыть следы, поэтому оставался только один выход: наделать еще больше следов.
Так что я прошлась по комнате, повсюду оставляя отпечатки четырехногого стула и стараясь оставить как можно больше собственных следов.
Когда я закончила, «Ангелы» напоминали бальный зал, где исполняли танец подметальщиков.
Я была горда собой.
Пройдя половину пути по коридору со стулом в руках, я услышала голос:
– Что ты делаешь, Флавия?
Ундина. Она притаилась в маленьком закоулке, где когда-то собирали подносы с чаем к завтраку, и я ее не видела, пока она меня не обнаружила.
– Ты давно здесь? – спросила я. – Твоя мать знает, что ты шатаешься тут посреди ночи?
– Сейчас не середина ночи, – поправила меня она. – Уже утро, и Ибу давно встала. Кроме того, есть два вопроса, и Ибу всегда говорит: «Не отвечай вопросом на вопрос, если не хочешь выглядеть болваном».
Я бы с радостью удушила Ибу и ее дочь первой попавшейся под руку парой щипцов для орехов, но я контролировала себя.
– Ибу говорит, что сегодня день похорон твоей матери и что мы не должны говорить об этом, потому что это может причинить тебе глубокое расстройство.
– Ибу очень заботлива, – улыбнулась я, – можешь ей это передать.
Преисполненная надежды, я представила, как Ундина передает мои слова Лене и получает в ответ изрядную взбучку.
– Что ты делаешь со стулом? – спросила Ундина.
– Поливаю цветы, – ответила я, почти не думая. Иногда я бываю искусной вруньей – а иногда нет.
– Ха! – произнесла Ундина, уперев руки в боки.
– Давай беги, – сказала я ей, удивляясь, с каким удовольствием я это делаю. – У меня дела.
Что было чистой правдой. Я шла в библиотеку, чтобы выяснить значение слова, сказанного незнакомцем, но меня отвлекла Даффи неожиданным приездом Адама Сауэрби.
«Они с отцом старые друзья», – напомнила мне Даффи. Это правда, но зачем вдруг Адам сюда приехал? И почему сейчас? Он прибыл в качестве друга семьи отдать дань уважения Харриет или в качестве детектива?
Ознакомительная версия.
