Ознакомительная версия.
На первой своей прогулке Регина набрела на хорошенькую, словно игрушечную, лютеранскую кирху и заказала поминальную службу по себе самой, по прежней несчастной и безобразной женщине, которая умерла здесь, в Альпах, под тонкими волшебными скальпелями хирургов-пластиков.
Хор красивых альпийских детей пел поминальный реквием так нежно и печально, что Регина; стоя в полупустой кирхе, чуть не заплакала под своей густой вуалью, но сдержалась — пока не зажили операционные швы, этого нельзя было себе позволить…
Но теперь она могла и плакать, и смеяться от души. Ей было на вид не больше сорока, и этот возраст ее вполне устраивал, ей будет столько же еще лет десять-пятнадцать, а потом опять можно съездить в Швейцарские Альпы.
Каждый раз, останавливаясь у зеркала, чтобы поправить прическу и освежить легкий макияж, Регина видела полумрак маленькой альпийской кирхи, чистые личики швейцарских детей, слышала сладкое многоголосье поминального реквиема и строгие, свежие, холодноватые звуки органа. Иногда ей опять хотелось заплакать — и она плакала, не стесняясь, если, конечно, обстановка была достаточно интимной для таких странных, неожиданных слез.
Катя плохо переносила холод, а в последнее время мерзла постоянно. Она не выходила из дома после того, как вернулась с Митиных похорон. И к ней никто не приходил, не звонил. О ней забыли, словно для всех она умерла вместе с Митей. Катя старалась не думать о том, что денег в доме нет ни копейки, ампулы кончаются, а новых она купить не сможет. Скоро ее начнет ломать.
Еще день она попытается протянуть на таблетках. А не лучше ли сразу вколоть все ампулы, выпить все оставшиеся в доме таблетки, сдобрить их двумястами граммами чистого медицинского спирта? Там, в буфете, должна стоять бутылка. Это будет легкая и приятная смерть, куда приятней, чем то, что сделал с собой Митя.
«А правда, почему он не поступил так, если уж решил покончить с собой? В доме достаточно лекарств. Куда проще и приятней запить горсть „колес“ чистым спиртом, уснуть и не проснуться».
И вдруг ей пришла в голову мысль, что Митя так сильно ненавидел наркотики, что предпочел им петлю. А вслед за этой пришла следующая мысль: почему же все-таки менты и врачи уверяли, будто он был под кайфом? И царапины на руке… Они и правда были, царапины и точечные следы иглы. Просто до этой минуты Кате не хотелось думать. Каждая мысль о Мите причиняла физическую боль, это было похоже на ломку. В голове все путалось, подкатывала тошнота, в ушах нарастал гул, хотелось быстро уколоться и все забыть. Но надо было тянуть ампулы, их осталось совсем мало. И никто не даст денег.
Взглянув на часы, она обнаружила, что уже вечер, и вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Надо было встать и хотя бы выпить горячего чая. Вылезать из-под одеяла не хотелось, но от голода сильно тошнило, желудок сжимала тупая боль. Накинув поверх халата Митину джинсовую куртку, она отправилась на кухню.
В холодильнике остались только засохший кусок сыра и располовиненная банка консервированной кукурузы. Были еще черствый хлеб, чай и сахар. Катя почти не ела в эти дни, иногда только согревала себе чай и жевала кусок хлеба, не чувствуя вкуса. Пока грелся чайник, она сидела неподвижно на табуретке и смотрела в дверной проем. Опять перед глазами возникли Митины босые ноги, длинное большое тело, странно-спокойное, какое-то отрешенное лицо.
Скользнув рукой в карман джинсовой куртки, Катя нащупала там пачку сигарет, вытащила. Это был «Кент». Митька успел выкурить полпачки. Из кармана выпала какая-то смятая бумажка. Катя подняла ее и развернула.
Это оказался блокнотный листок. Он был скомкан и надорван в двух местах. Несколько строчек, написанных летящим Митиным почерком, были перечеркнуты крест-накрест. Так он набрасывал и перечеркивал черновики своих стихов. Ни это были вовсе не стихи.
Катя разгладила листок ладонью на кухонном столе, закурила, принялась читать:
1. Узнать, что случилось с тем следователем (м.б., у Полянской?).
2. Газеты (местные?).
3. Психиатрия.
Ты сошел с ума, прикончат тебя по-тихому, и привет. Но не идти же с этим в прокуратуру. 14 лет!"
Чайник отчаянно свистел. Катя выключила газ, машинально налила себе чаю в любимую Митину кружку, размешала сахар, сделала большой глоток, загасила сигарету и тут же закурила следующую.
— А ведь могли Митюшу убить, — произнесла она вслух, задумчиво и спокойно, — что-то он такое затевал, ходил возбужденный, немного нервный. Листочек этот вырван из его блокнота. Он хотел выкинуть, но забыл, скомкал, бросил в карман куртки. Он носил эту куртку в последнее время. Да, надевал ее под кожанку. В ней много карманов, а в кожанке всего два, они неглубокие, неудобные.
Катя быстро обшарила все карманы, обнаружила носовой платок, несколько жетонов метро и телефона-автомата, три тысячные купюры. Больше не было ничего.
Бумажник, в котором Митя носил паспорт и деньги, валялся на секретере. Паспорт забрала Ольга, а денег там не было. Деньги в их доме вообще и в Митином бумажнике в частности долго не лежали. Их хронически не хватало.
«Надо найти блокнот! — подумала Катя. — Он вырвал этот листок из своего ежедневника».
В блокнот-ежедневник Митя записывал не только пришедшие в голову строки будущих песен, но и всякие телефоны, планы, предстоящие дела.
Катя обшарила Митину сумку, с удивлением обнаружила там, между нотными тетрадками, учебник судебной психиатрии. Но блокнота не было.
Она обшарила все ящики письменного стола, заглянула под шкаф, пересмотрела книжные полки. Небольшая толстенькая книжечка, которую полгода назад подарила Мите Ольга, фирменный ежедневник, обтянутый черным дерматином с тиснеными золотыми буквами «Кокусай-Коеки компани, Лтд» латинским и русским шрифтом, — это все-таки не иголка. Вещей и мебели в доме совсем немного, ежедневник обычно лежал либо в сумке, либо в кармане куртки. Иногда на письменном столе.
Катя была так возбуждена, что даже забыла про укол. Голова стала побаливать, еще полчаса, и боль не даст думать. Но если уколоться, то вообще ничего не сообразишь и не вспомнишь. А вспомнить надо.
«Полянская — это та самая Лена, которая вывела меня на лестницу уколоться. Но при чем здесь она? О каком следователе хотел спросить ее Митя? — Мысли стали путаться и расползаться. — Что, если позвонить ей? Просто позвонить и рассказать про этот странный листочек? Кажется, у нее муж в милиции работает, чуть ли не полковник… Да, Митя говорил что-то. Он был у нее в гостях… Он тогда еще сказал, мол, Ленка Полянская совсем не похожа на жену полковника. Зато муж у нее — типичный мент, прямо как с плаката».
К головной боли прибавился тяжелый озноб, бросило в холодный пот. Но вместо того, чтобы уколоться, Катя приняла таблетку американского аспирина, запила сладким остывшим чаем, сжевала кусок хлеба с сыром и ложку холодной скользкой кукурузы прямо из банки. Легче не стало, но Катя твердо решила не колоться до тех пор, пока не найдет телефон этой самой Полянской и не позвонит ей. Тут она вспомнила, что и Митина телефонная книжка ни разу не попалась ей на глаза. Такая же фирменная, от «Кокусай-Коеки», только совсем маленькая, плоская.
«А ведь она тоже пропала, вместе с ежедневником! Окно было открыто, телефон не работал. Кто-то мог спокойно влезть в квартиру, вколоть Митьке наркотик и… Мы с ним легли спать вместе, мы страшно хотели спать. Он устал, был в тот день на ногах с восьми утра, а я укололась и еще выпила две таблетки какого-то снотворного. Не помню какого. Я вообще ничего не помню… Господи, как больно. Надо уколоться. Сейчас же, сию минуту».
Осталось всего четыре ампулы. А теперь уже три. После укола стало легко и хорошо. Катя вдруг совершенно ясно поняла, что муж ее вовсе не кончал с собой.
— Допрыгался он со своими продюсерами, — сказала Катя вслух, спокойно и почти радостно, — все эти продюсеры связаны с бандитами. Не самоубийца Митя, нет на нем этого греха. И на мне нет. Не я его довела до петли.
Внезапная радость сменилась бурными рыданиями. От слез стало совсем хорошо, как в детстве, когда наплачешься от души и сразу мир вокруг покажется новым, ярким, словно он умыт твоими слезами. Катя решила, что прежде всего надо позвонить Митиным родителям и сказать об этом, чтобы они не мучились. А потом надо пойти в храм и заказать заупокойный молебен. На это Ольга денег даст. Или сама пусть закажет, неважно ведь, кто это сделает.
К телефону подошла свекровь.
— Нина Андреевна! — возбужденно выпалила Катя, даже не поздоровавшись. — Митя не сам это сделал, его убили. Вы понимаете, он не самоубийца. Вы слышите меня? Я теперь точно знаю, кто-то влез к нам в окно той ночью.
В трубке стояло напряженное молчание. Наконец Нина Андреевна произнесла еле слышно:
Ознакомительная версия.
