– Вроде на эту. Их тут две было, вторую Шуки забрал. Ну, так и есть. И где теперь искать?!
Тут прибегает мой зелененький врачишка и издали еще кричит здешнему врачу:
– Ну, что мой спондилайтис?
А тот ему:
– Погоди, обработаю показания. Определенно могу сказать одно, спондилайтис ярко выраженный, а перелома что-то не нахожу.
– Ну, давай обрабатывай, должен быть! – И ко мне: – Видишь, ты какой, никто не может найти. Что делать будем?
Весело так говорит, а мне не до веселья. И перелома не найдут, и фото пропало, а с ним и остальное.
– Что делать будете, – говорю мрачно, – это вам решать. Домой, что ли, пошлете?
– А ты, – говорит, – домой хочешь?
– Надо, так и пойду. Только фотографию мою найдите.
– Надо? – И смеется. – Кому это надо, чтоб ты дома от гангрены скончался? Или просто от болевого шока? Мне не надо. Будем искать.
И хочет бежать дальше, но остановился и спрашивает:
– Какую фотографию?
Сестра ему объяснила.
– Ого! – говорит. – Свадебная фотография. Ты, значит, к нам собрался всерьез и надолго!
– Как мог, так и собрался, – отвечаю. Очень уж мне скверно было. И снимок, между прочим, жалко, у меня другого нет.
Он ко мне опять поближе подошел и говорит, не смеется уже:
– Ты не сердись, случай твой действительно серьезный. Мы потому и перелом не можем отыскать, что в суставах сильные изменения, затемняют картину. Но найдем, не беспокойся. И ногу починим, я знаю, как тебе ноги нужны. И фотография твоя отыщется, куда ей деваться? Вот сестра поищет, верно?
По голове меня потрепал и убежал. И хоть вижу я, что не очень-то эта сестра станет искать, но ободрил он меня не передать как. За симулянта считаться удобно, когда не очень страдаешь, а когда на самом деле такая боль, то сильно угнетает. А он серьезность признал, и у меня сразу повысилось настроение. Как будто он мне что-то ценное дал. Смешно человек устроен, очень ему хочется из общей массы выделиться, хоть чем-нибудь, хоть серьезной болезнью. Тем более в больнице.
Теперь только фотку найти, действительно, куда ей деваться?
В любой большой больнице главное место – это коридоры, а в этой особенно. И возят тебя, и возят, с этажа на этаж, направо, налево и кругом, из одного коридора в другой, как только не запутаются. А ты лежишь, только стены мимо несутся.
С этими стенками не соскучишься, все сплошь увешаны картинами, прямо тебе музей. То есть репродукции, но качество высокое, совсем как настоящие. Я их еще в прошлый раз подробно изучил, в основном художники по имени Шагал и Миро, хотя есть и другие. На каждом этаже Шагал-Миро, Миро-Шагал, но они оба много картин нарисовали, поэтому разнообразие все же есть.
Насчет Шагала трудно сказать, что такое, все как-то не по жизни, косо да криво, и много всего без порядка навалено. То ли он рисовать не умел, то ли не совсем в себе был, а, говорят, знаменитый. Зато Миро мне очень нравится, и я даже думаю панно сделать по какой-нибудь его картине. Работа отчетливая, и цвета чистые, и понимать ничего не надо, просто красивое человек рисовал.
Пока Моти вез меня по этим коридорам, я с ним договорился, что он сразу пойдет искать Шуки с его каталкой. Оказался наш человек, и тоже Михаил как я, но его для отличия перекрестили в Моти, потому что у них там среди низшего медперсонала очень уж много Миш.
В общем, закатил он меня обратно в приемный покой. Значит, я все еще по-прежнему здесь на птичьих правах. А совсем поздно уже, и травмированных стало прибывать гораздо меньше, но свет горит вовсю, как раньше. Так, видно, и придется здесь ночевать.
Подходят Галина с Азамом и, слышу, между собой спорят. Вернее, Галка на чем-то настаивает, а Азам мягким своим голосом ее убеждает:
– Пусть пока спокойно полежит.
А она:
– Да пусть себе лежит спокойно, но зачем чтоб время зря проходило.
Он опять:
– Нет, не надо его сейчас беспокоить.
– Какое ему беспокойство? Смешной ты человек, Азам. Сами все сделаем, а он выздоровеет и как раз на готовенькое придет.
Моти-санитар мне шепчет:
– Это твоя дочка?
– Ну да, – говорю и поторапливаю его, чтобы скорей шел искать.
– Во даешь! А парень этот ей кто?
Я как бы не слышу, от боли мучаюсь.
– Он что, араб?
Я постанывать начал и прошу его, чтобы шел скорее и по дороге сказал там, кому надо, чтоб укольчик сделали. А он на Галину мою уставился и никак не может уйти.
Я ему говорю тихо:
– Найдешь портрет, познакомлю. Беги, ищи скорей.
Не идет. Говорю:
– Стольник дам. Беги.
Ушел наконец.
Галина наклоняется ко мне и говорит:
– Утром обещали перевести тебя в палату. А пока мы с Азамом с тобой посидим. И братишка утром придет. Ты кушать будешь? – поднимает поштучно с подноса и показывает мне манную кашу подсохшую в голубой мисочке, половинку зеленого перца, плавленый сырок в обертке и баночку йогурта.
– Не буду, – говорю. – Я бы чаю выпил, и таблетку какую-нибудь посильнее. Еще лучше, укол. Не могу больше терпеть.
Азам пошел за чаем, а она оправила мне постель, носки надела, а то ноги занемели и мерзнут, несмотря на теплую погоду. Я все лежу, как мне доктор Сегев показал, на боку и прижимаю колено к животу, но уже мало помогает. Она подперла мне подушкой больное бедро, волосы рукой пригладила. И присела на кровать рядом.
Присела, и чувствую, собирается с мыслями заговорить со мной о деле.
– Папа, – говорит, и по тону слышу, что не ошибся.
Я ее сразу перебил:
– Матери сообщила?
– Я раньше звонила, никого не было. Видно, гулять ушли. А теперь уже поздно.
– Гулять? Когда это твоя мать гулять ходила?
– А вот теперь ходит.
– Ну, предположим. На отвечалку наговорила?
– Знаешь, неудобно как-то, она ведь там не одна. И чего ее посреди ночи дергать. Утром сообщу.
– Неудобно! Отец в тяжелом состоянии, а ей неудобно! Она тебе этого не простит.
– Авось простит.
– Ну, так я не прощу.
– Ладно, папа, – говорит решительно. – Я понимаю, тебе больно, и ты говоришь сам не знаешь что. Сейчас тебе сделают укол, будешь спать. Но сначала…
Тут подошел Азам, несет кружку с чаем. Только глянул на нее, на меня, одной рукой поставил кружку на тумбочку у меня под носом, а другой обнял сзади Галку за плечи и поднимает с моей кровати.
Она ему:
– Ты чего, чего? – и упирается.
– Пойдем, – говорит, – покурим. Поднял и увел. Может, он и не такая мягкая глина, как мне сначала показалось? Запросто с Галиной моей справился и не дал ей заговорить о деле. Но, надо сказать, досадно смотреть, как они в эти три дня близко сошлись, хотя и красиво.
Вот все утверждают, как трудно бросить курить. Мучаются мол, на стенки лезут, испытывают отрицательные физические явления и душевное беспокойство. А по-моему, это просто избалованность и недостаток силы воли.
Я всегда говорю: если не можешь бросить курить в любой в момент, нечего было и начинать. Взять хоть меня: я курю с двенадцати лет и всегда твердо знал, захочу – и брошу, без всякого напряжения. Да я и бросал сколько раз, и всегда успешно. Ну, конечно, поначалу неприятно, не хватает чего-то, рука все время сама шарит – я в такие периоды сигареты не выбрасываю, а, наоборот, кладу на видное место вместе с зажигалкой, но не трогаю.
Некоторые начинают спасаться едой и прибавляют в весе, но я и других-то толстых не люблю, а себе и подавно не позволю. Сам я употребляю для этого семечки, руки и рот заняты, а калорий в организм поступает не так много.
Надо сказать, что Татьяна всегда неважно переносила эти периоды, дня через три-четыре начинала: Мишенька, может, закуришь, закури, Мишенька. Сама не курит, но дыма ей моего не хватало, что ли? Сперва отмахиваешься, но пройдет еще пара дней, язык от семечек распухает, а там и сам вижу, что цель достигнута, курить я бросил, то есть и ежу ясно, что могу бросить в любой момент, по желанию. И одна-две сигареты уже не составляют разницы, а тут баба пристает. Можно себе позволить, потому что совесть чиста.
И такое удовольствие затянуться первый раз! Хотя голова слегка кружится, но это быстро проходит. Не то чтобы снова начать курить, нет, а просто иногда, для развлечения. Под рюмочку, там, или просто под разговор. Ну и постепенно втягиваешься, конечно, но при этом всегда знаешь из практики, что бросить тебе ничего не стоит.
А то, видишь ли, «не могу», да «тяжело», да «привычка». Нельзя быть рабом своей привычки.
К тому же мне один врач говорил, еще в России, что полностью бросать мне и не следует. То есть, конечно, лучше бы не надо, но, говорит, ты от этого удовольствие получаешь? А как же, говорю. Ну и кури, говорит, в твоем положении удовольствие первое дело. И много ли их у тебя, этих удовольствий.
